«Никакого первого министра, никакого фаворита! Только вы один, владыка и повелитель…»

И, безразличный к слезам королевы-матери, итальянец умер.

Вестфальский мирный договор с Германией, Пиренейский мирный договор с Испанией, Северный мирный договор, заключенный под эгидой Франции, реяли над его изголовьем.

Юный король, переживший Фронду, гражданскую войну и зарубежные походы, юный король, короне которого некогда угрожали более сильные монархи, пока он скитался из города в город, отныне становился королем королей.

Людовик XIV приказал три дня читать искупительные молитвы и надел траур. Двору пришлось последовать его примеру. Все королевство сквозь зубы молилось перед алтарями за ненавистного итальянца, и два дня над Парижем звучал похоронный звон.

Затем, осушив последние слезы юного сердца, не желавшего больше быть чувствительным, Людовик XIV принялся за работу.

Повстречавшись на приеме с председателем Совета духовенства, на его вопрос о том, к кому отныне обращаться с вопросами, обычно решавшимися господином кардиналом, король ответил: «Ко мне, господин архиепископ».

«Никакого первого министра… Никакого всесильного фаворита… Государство – это я, господа!»


Удивленные министры стояли перед молодым человеком, чья любовь к удовольствиям вселяла в них иные чаяния. Как дисциплинированные служащие, они вводили короля в курс дела. Двор скептически улыбался. Король составил себе программу, где час за часом было учтено все: балы, любовницы, но в основном напряженный труд, постоянный и скрупулезный.

Придворные качали головой. «Это долго не продлится», – говорили они. Этому предстояло продлиться пятьдесят лет.

* * *

На противоположном берегу Сены, в Нельской башне, нищие слышали отголоски городской жизни в рассказах Баркароля. Карлику всегда было известно, что происходит при дворе. Ведь когда он отсутствовал при Дворе Чудес, он переодевался в костюм шута с погремушками и перьями и открывал дверь у одной из главных гадалок Парижа. «И напрасно навещающие ее прекрасные дамы надевают маски, я их всех узнаю».

Он называл имена и приводил такие подробности, что в прежние времена знававшая этих дам Анжелика не могла сомневаться, что самые прекрасные цветы из королевского окружения частенько посещают подозрительный притон гадалки.

Звали ее Катрин Монвуазен. Но посетительницы дали ей прозвище Вуазенша. Карлик говорил, что она опасна, а главное, очень искусна.

Усевшись, точно жаба, в своей обычной позе возле своего приятеля Жанена, Баркароль понемногу раскрывал перед все более испуганной и заинтересованной Анжеликой секреты интриг и жуткий арсенал приемов и мистификаций, свидетелем которых ему довелось быть:

– Зачем эти знатные дамы и вельможи выходят из Лувра в серых плащах и под маской? Зачем бегут по грязным улицам Парижа и стучатся в дверь какого-то притона, где им открывает уродливый карлик? Зачем нашептывают свои самые интимные тайны на ухо полупьяной женщине?

Потому что хотят того, чего нельзя купить за деньги.

Они хотят любви. Любви в молодости. Но еще и той, что хотят удержать зрелые женщины, которые видят, как их бросают любовники, и вечно ненасытные честолюбицы, старающиеся забраться как можно выше, все выше и выше…

У Вуазенши просят волшебное приворотное зелье – обостряющий чувства возбуждающий напиток.

Кое-кто стремится завладеть наследством старого дядюшки, который все никак не решится исчезнуть, или жаждут смерти старого мужа, соперницы, нерожденного ребенка.

Подпольная акушерка, отравительница, колдунья – все это Вуазенша.

Чего еще хотят? Найти сокровища, поговорить с дьяволом, увидеть покойника, убить на расстоянии при помощи колдовских чар… Надо только сходить к Вуазенше. Главное, хорошо заплатить, и Вуазенша призовет своих сообщников: ученого, составляющего яды; лакея или служанку, ворующих письма; распутного священника, служащего черные мессы. И ребенка, которого, воткнув ему в шею длинную иглу, принесут в жертву, чтобы выпить его кровь…

Ложным колдовством брошенная на дно Двора Чудес, Анжелика из рассказов Баркароля узнавала о настоящем колдовстве. Кроме того, Баркароль разоблачал перед ней пугающее разложение религиозного чувства в семнадцатом веке.

Немало детей продал Вуазенше для жертвоприношений некий Жан Тухляк. Кстати, именно благодаря ему Баркароль поступил к гадалке привратником.

Жан Тухляк любил серьезную, хорошо сделанную и организованную работу. Анжелика не могла без содроганий видеть это мерзкое существо.

Когда в покосившуюся дверь зала проскальзывал этот бледнолицый человечек с мутными глазами дохлой рыбы, она вздрагивала.

Пожалуй, даже змея навела бы на нее меньший ужас.


Жан Тухляк был торговцем детьми. Где-то возле Сен-Дени, прямо во владениях принца нищих, у него имелся большой, слепленный из грязной глины ветхий дом, о котором даже самые ожесточенные обитатели Двора Чудес говорили вполголоса. Днем и ночью оттуда доносился плач невинных мучеников. Там находились бездомные и краденые дети. Самых слабых он увечил и сдавал нищенкам, чтобы разжалобить прохожих. Зато хорошеньких мальчиков и девочек заботливо растил, чтобы потом, совсем еще юными, продать развратникам, которые заранее заказывали их для своих мерзких утех.

Самыми счастливыми были те, кого покупали бездетные женщины, жаждущие увидеть в своем доме детскую улыбку или ублажить обеспокоенного мужа. Иные таким образом обеспечивали мнимым потомством возвращение наследства.


Акробаты и скоморохи за несколько су получали здоровых детей, чтобы научить их выделывать трюки.

Этот достойный жалости товар был предметом бесконечной масштабной торговли. Маленькие жертвы умирали сотнями. И тем не менее у Жана Тухляка они никогда не переводились. Он был неутомим. Он посещал кормилиц, посылал своих людей в деревни, собирал подкидышей, подкупал прислугу общественных ясель и сиротских приютов, воровал маленьких савояров и овернцев, которые приезжали в Париж со своими сурками и инструментами трубочистов или чистильщиков сапог и исчезали навсегда.


Париж поглощал их, как всегда поглощал слабых, бедных, одиноких, неизлечимо больных, увечных, стариков, солдат без пенсий, изгнанных войнами с их земли крестьян, разорившихся торговцев.


Всем им раскрывала свои тошнотворные объятия воровская шайка, делясь с ними всеми секретами веками выработанных промыслов.


Одни научались изображать эпилептиков, а другие научились красть. Старики и старухи нанимались в похоронные процессии. Девушки торговали своим телом, а матери – своими дочерьми. Иногда знатный сеньор нанимал группу драчунов, чтобы где-нибудь в темном углу убить своего недруга. Или во Двор Чудес приходили, чтобы набрать участников бунта для победы какой-нибудь придворной интриги. Их нанимали, чтобы они кричали и ругались, и люди парижского дна от всего сердца отдавались этому делу. Перед натиском опасных голодранцев многие министры предпочитали не быть брошенными в Сену, а уступить давлению своих противников.


А в канун больших церковных праздников в самые опасные логова порой проскальзывали силуэты духовных лиц. Завтра по городу пронесут раку святой Оппортуны или святого Марселя. Каноники капитула желали, чтобы своевременное чудо оживило веру толпы. Где можно найти чудом исцеленных, как не при Дворе Чудес? Получив изрядную плату, мнимый слепой, мнимый глухой, мнимый паралитик вставали на пути следования процессии и внезапно, обливаясь слезами радости, возвещали о своем исцелении.


Кто осмелится сказать, будто подданные королевства нищих живут в праздности?


Легко ли Красавчику с его батальоном проституток? Разумеется, они приносили ему свой заработок, но ему приходилось усмирять их склоки и воровать тряпки, необходимые при их ремесле…

Снегирь, Гобер и прочие здешние «шутники» и «весельчаки» порой ощущали, что ночь холодна, а дичи нет.

Сколько долгих часов засады, сколько криков и мороки ради одного снятого плаща!

А изрыгать мыльную пену, катаясь по земле посреди тупых зевак, если ты «припадочный»? Это что, так уж забавно?

Особенно если в конце пути вас ждет только одинокая смерть в прибрежных камышах. Или, что еще хуже, пытки в тюрьме Шатле – пытки, от которых рвутся нервы и вылезают из орбит глаза. А в заключение виселица – виселица на Гревской площади. Площади, у обитателей Двора Чудес получившей название Аббатство Виселицы.

* * *

Впрочем, пользующаяся покровительством Каламбредена и дружбой Жанена Анжелика чувствовала себя под защитой и жила свободно в королевстве нищих. Она была неприкосновенна. Она заплатила свою долю, став подругой бандита. Законы воровского мира жестоки. Все знали, что ревность Каламбредена беспощадна, и Анжелика могла среди ночи оказаться бок о бок с самыми грубыми и опасными людьми вроде Снегиря или Гобера, не опасаясь двусмысленных поступков с их стороны. Какие бы желания она ни вызывала, пока главарь не снял запрета, она принадлежит лишь ему.

Так ее с виду убогая жизнь делилась на долгие часы сна и подавленности и бесцельные прогулки по Парижу. В Нельской башне ее всегда ожидала пища и огонь в очаге.

Она могла бы достойно одеваться, потому что порой воры приносили прекрасные наряды, благоухающие ирисом и лавандой. Но Анжелика их разлюбила. Она по-прежнему носила коричневое саржевое платье с обтрепанной юбкой. Волосы покрывал все тот же чепец. Полька дала ей специальный пояс для кинжала, который прежде Анжелика прятала в корсаже.

– Если хочешь, я научу тебя им пользоваться, – предложила бывшая соперница.

После сцены с оловянным горшком и зарезанным фараоном между ними установилось уважение, от которого недалеко и до дружбы.

Анжелика редко днем покидала башню и далеко не уходила.

Инстинктивно она подчинилась ритму жизни своих товарищей, которым буржуа, торговцы и полицейские по молчаливому соглашению оставили ночь.