Когда Анжелика пришла в себя на огромной кровати в своей комнате, мать объяснила ей, что отныне она уже не маленькая девочка и что в ее теле происходят новые, неизведанные превращения.

Вот так Филипп оказался связан с первыми проявлениями ее женского естества, и спустя годы она все еще помнила об этом. И пусть она выглядела глупо и смешно, но для нее в этом событии было что-то особенно сладостное и волнительное.

Молодая женщина неуверенно взглянула на него и попыталась улыбнуться. Как и в тот далекий вечер, она чувствовала, что еще немного и она вновь задрожит. Умоляющим голосом Анжелика прошептала:

— Филипп, женитесь на мне. Вы получите любые деньги, какие захотите. В моих жилах течет благородная кровь. Общество очень быстро забудет о моей коммерции. Впрочем, сейчас многие дворяне уже не считают зазорным заниматься лично всевозможными делами. Мне говорил об этом господин Кольбер…

Она прервала свой монолог. Он не слушал ее. Возможно, думал о чем-то своем или же вообще ни о чем не думал. Если бы он спросил ее: «Почему вы хотите стать моей женой?», то она бы крикнула: «Потому что я люблю вас!» Именно в то мгновение Анжелика поняла, что любит его, любит все той же наивной, мучительной любовью, которая озарила ее детство. Но он не задал ей ни одного вопроса. И, в полном отчаянии, запинаясь, Анжелика пробормотала:

— Поймите, я хочу вернуться в свой круг, вернуть себе имя, знатное имя… Я хочу бывать при дворе… в Версале…

Ей не нужно было произносить этих слов. Анжелика тотчас пожалела о своей неуместной откровенности. Она надеялась, что Филипп не услышал ее, но он прошептал с еле заметной усмешкой:

— Поводом для брака следует считать нечто куда более ценное, чем деньги!

И затем тем же тоном, каким отказываются от протянутой бонбоньерки, он произнес:

— Нет, дорогая, правда, нет…

Анжелика поняла, что его решение окончательно. Она проиграла.

Спустя некоторое время Филипп сообщил кузине, что она не ответила на приветствие мадемуазель де Монпансье.

Только тогда Анжелика заметила, что карета вернулась на Кур-ля-Рен, которая стала очень оживленной.

Молодая женщина машинально отвечала на приветствия. Но ей казалось, что солнце погасло, а жизнь приобрела вкус золы. Одна мысль о том, что Филипп сидит так близко, а она совершенно беспомощна, угнетала ее. Неужели ничего нельзя поделать?.. Ее доводы, ее страсть не достигали его души, разбиваясь о гладкие ледяные доспехи равнодушия. Невозможно заставить мужчину жениться, когда он не любит женщину, не хочет ее, а все свои проблемы способен решить иным способом. Вероятно, на этот шаг его может подвигнуть только страх. Но что испугает неустрашимого бога Марса?

— А вот и мадам де Монтеспан, — возобновил светскую болтовню Филипп. — Вместе со своей сестрой-аббатисой и мадам де Тианж. Воистину, лучезарные создания.

— Я полагала, что мадам де Монтеспан в Руссильоне. Она умоляла своего супруга увезти ее туда, чтобы ускользнуть от кредиторов.

— Судя по обивке ее кареты, кредиторы смилостивились над ней. Вы заметили, какой великолепный бархат? Но почему черный? Он смотрится чересчур мрачно.

— Монтеспаны еще соблюдают малый траур[48] по усопшей матери.

— Ну, тогда это очень малый траур. Например, вчера мадам де Монтеспан танцевала в Версале. После смерти королевы-матери там впервые позволили себе развлечься. Король пригласил мадам де Монтеспан на танец.

Анжелика сдержалась, чтобы не поинтересоваться, означает ли это близкую отставку мадемуазель де Лавальер. Она с трудом поддерживала этот светский разговор. Ей было глубоко безразлично, станет ли господин де Монтеспан рогоносцем, а его отважная супруга — любовницей короля.

— Взгляните, вас приветствует сам монсеньор принц, — сказал Филипп.

В окне кареты виднелся принц Конде, оживленно размахивавший своей тростью. В ответ Анжелика несколько раз качнула веером.

— Вы — единственная женщина, с которой монсеньор принц ведет себя как галантный кавалер, — заметил маркиз то ли с восхищенной, то ли с насмешливой улыбкой. — После смерти своей нежной подруги мадемуазель Ле Вижан, скончавшейся в монастыре кармелиток Сен-Жак, он поклялся, что будет требовать от женщин лишь чувственных удовольствий. Он сам мне в этом признался. Только я спрашиваю себя: а что он мог требовать от них раньше?

Дю Плесси зевнул, прикрыв рот рукой, и добавил:

— Теперь он думает лишь об одном: как занять пост командующего. С тех пор как в воздухе витает слух о новой военной кампании, он каждый день играет в карты с королем и оплачивает свои проигрыши золотыми пистолями.

— Какой героизм! — внезапно взорвалась Анжелика, которую начал раздражать пренебрежительный и манерный тон Филиппа. — И насколько еще готов унизиться сей образцовый придворный, чтобы вернуть себе милость Его Величества?.. Кто бы мог подумать, что когда-то он пытался отравить короля и его брата!

— О чем вы говорите, мадам? — возмутился Филипп. — Принц участвовал в мятеже против Мазарини, но он этого и не отрицает. Ненависть завела монсеньора дальше, чем он сам того хотел. Но посягать на жизнь короля? Подобная идея ему даже в голову прийти не могла. Вот что значат опрометчивые выводы женщин!

— О! Не изображайте из себя невинного младенца, Филипп. Вы, как и я, отлично знаете, что это правда. Ведь заговор замышлялся в вашем родовом замке.

По наступившему молчанию Анжелика поняла, что она попала точно в цель.

— Вы сошли с ума! — срывающимся голосом прошептал Филипп.

Анжелика резко повернулась к собеседнику. Неужели ей удалось так быстро проторить тропинку, ведущую к его страху, к его единственному страху?..

Она увидела, что маркиз стал бледным, напряженным, а в его глазах наконец-то зажегся интерес. Анжелика тихо продолжила:

— Я была там. Я все слышала. Я видела всех присутствующих. Принца Конде, монаха Экзили, герцогиню де Бофор, вашего отца и многих других людей, которые ныне здравствуют и наслаждаются придворной жизнью в Версале. Я слышала, как все они клялись в верности господину Фуке.

— Это ложь!

Закрыв глаза, Анжелика прошептала: «Я, Людовик Второй, принц Конде, заверяю месье Фуке в том, что буду служить ему и только ему, подчиняться ему и только ему, а также обязуюсь по первому приказу предоставить в его распоряжение все свои земли, укрепления и прочее…»

— Замолчите! — в ужасе воскликнул Филипп.

— «Составлено в Плесси-Бельере… Монах сказал, что дата может быть неточной».

Анжелика с ликованием смотрела, как бледнеет ее кузен.

— Глупо, — сказал он, презрительно пожав плечами. — К чему извлекать на свет эти замшелые истории? Прошлое — это прошлое. Король никогда не придавал значения подобным заявлениям.

— Потому что король никогда не держал в руках подобных документов. На самом деле он никогда не знал, как далеко может зайти измена его вельмож.

Она прервалась, чтобы поприветствовать карету мадам д’Альбре, а затем продолжила с необыкновенной мягкостью:

— С тех пор, как осудили господина Фуке, не прошло и пяти лет, Филипп…

— Ну и что? К чему вы клоните?

— К тому, что король еще очень долго не сможет с нежностью взирать на имена тех или иных персон, примкнувших некогда к господину Фуке.

— Он их и не увидит. Все документы уничтожены.

— Не все.

Молодой человек подвинулся на бархатном сиденье, теперь он сидел почти вплотную к Анжелике. Она мечтала о таком движении, — движении, за которым должен был бы последовать поцелуй любви. Но сейчас речь шла отнюдь не о любовном признании. Филипп схватил ее запястье и сжал своей изящной рукой с такой силой, что у Анжелики побелели суставы. Она кусала губы от боли, но ее радость была во сто крат сильнее. Она предпочитала видеть его именно таким: жестоким и грубым, а не далеким, ускользающим, неуязвимым в доспехах из ледяного презрения.

Напудренное лицо маркиза дю Плесси было мертвенно-бледным. Он словно тисками сжимал запястье Анжелики.

На нее пахнуло мускусом.

— Ларец с ядом, — прошипел он. — Так это вы его взяли!

— Да, я.

— Маленькая дрянь! Я всегда был убежден в том, что вы что-то знаете. Но отец в это не верил. Пропажа ларца не давала ему покоя до самой смерти. А он был у вас! Он до сих пор у вас?

— Он всегда был у меня.

Маркиз сквозь зубы выругался, и Анжелика подумала о том, как странно видеть этот красивый свежий рот исторгающим поток грубостей.

— Отпустите меня, — сказала молодая женщина, — мне больно.

Филипп медленно отодвинулся, но его глаза метали молнии.

— Я знаю, — продолжила Анжелика, — что вы хотели бы причинить мне еще большую боль. Вы бы мучили меня до тех пор, пока я бы не замолчала навечно. Но в этом случае вы ничего не выиграете, Филипп. В день моей смерти мое завещание будет передано королю, который найдет в нем все необходимые сведения и указания, где находится тайник с документами.

Морщась от боли, она поправила золотую цепочку на запястье: пальцы Филиппа вдавили ее прямо в кожу.

— Вы — животное, Филипп, — сообщила она непринужденным тоном.

И стала смотреть в окно. Теперь она была абсолютно спокойна.

За окном сквозь кроны деревьев пробивались последние золотые лучи заходящего солнца. Карета снова ехала по направлению к Булонскому лесу. Еще было светло, однако ночь уже вступала в свои права.

Анжелика почувствовала, что от вечерней сырости ее начинает бить озноб. Дрожа, она повернулась к Филиппу.

Он был по-прежнему бледен и неподвижен, как статуя, но она заметила, что его светлые усы блестят от пота.

— Я люблю принца, — сказал он, — а мой отец был честным человеком. Нужно во что бы то ни стало избежать огласки… Сколько денег вы хотите в обмен на документы? Если понадобится, я их одолжу.