Умело перевязав рану, он наконец оставил Анжелику в покое. Две служанки помогли ей одеться и причесаться. Она сунула им несколько монет, и те вытаращили глаза.

— Ого! Маркиза, — воскликнула та, что была помоложе, — неужто твой судейский принц в старом камзоле раздает такие щедрые подарки?

Другая пихнула свою говорливую товарку, а когда Анжелика отвернулась и на ватных ногах начала спускаться по лестнице, прошептала:

— Ты что же, не видишь, что это знатная дама, решившая немного отдохнуть от своих занудных сеньоров?

— Те обычно не переодеваются, — возразила другая. — Приходят в масках, и мэтр Жорж вводит их через заднюю дверь.

В цирюльне Анжелика увидела свежевыбритого и раскрасневшегося Дегре.

— Она готова, — подмигнул цирюльник. — Только, покуда рана не затянется, ведите себя с ней не так грубо, как вы привыкли.

На этот раз молодая женщина только рассмеялась. Она была совершенно не в силах возмущаться.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Дегре, когда они снова оказались на улице.

— Беспомощной, как котенок, — ответила Анжелика. — Но, в сущности, это не так уж гадко. Кажется, я начинаю смотреть на жизнь философски. Не знаю, так ли уж полезны сильнодействующие процедуры, которым меня подвергли, но нервы они успокаивают превосходно. Будьте уверены, как бы ни встретил меня брат Раймон, я буду скромной и покорной сестрой.

— Прекрасно. Я все время опасаюсь, как бы ваша бунтарская душа не выкинула очередного сюрприза. Может быть, вам посетить парильни, когда в следующий раз соберетесь предстать перед Его Величеством?..

— Увы! Жаль, что я не сделала этого раньше! — вздохнула Анжелика. — Следующего раза не будет, мне уже больше никогда не предстать перед королем.

— Не говорите «больше никогда». Жизнь изменчива, а судьба непредсказуема.

Порыв ветра сорвал платок с волос Анжелики. Дегре успел подхватить его и осторожно накинул ей на голову.

Анжелика взяла его за теплые загорелые руки с длинными, изящными пальцами.

— Вы очень милы, Дегре, — прошептала она, ласково глядя на него.

— Ошибаетесь, мадам. Поглядите-ка на этого пса.

Он показал пальцем на Сорбонну, бегавшую вокруг них кругами, остановил ее и, схватив за голову, раскрыл мощные челюсти.

— Что скажете о ее клыках?

— Они ужасны!

— А вы знаете, на что я выдрессировал собаку? Так вот, когда в Париже наступает вечер, мы с ней отправляемся на охоту: я даю ей понюхать край старого плаща, принадлежащего преступнику, которого я разыскиваю. И мы идем: спускаемся к набережной Сены, бродим под мостами и между свай, шатаемся по пригородам и у старых крепостных стен, погружаемся на самое дно Парижа, кишащее нищими и бандитами. И вдруг Сорбонна бросается вперед. А когда я догоняю ее, она уже держит за горло мою добычу! Но держит очень осторожно — так, чтобы преступник не мог пошевелиться, но не крепче. Я говорю собаке: «Warte», что по-немецки означает «жди» — ведь купил-то я ее у немецкого наемника. Я наклоняюсь к пойманному, допрашиваю его, а затем выношу приговор. Я могу помиловать схваченного, и тогда зову сыщиков, и они отводят его в Шатле, а иногда я спрашиваю себя: зачем забивать тюрьмы и перегружать господ судей работой? И тогда я говорю Сорбонне: «Zang!» Это означает: «Схвати сильнее!» И так одним бандитом в Париже становится меньше.

— И… часто вы так поступаете? — спросила, вздрогнув, Анжелика.

— Достаточно часто. Так что видите — я не насколько милый, как это может показаться.

После недолгой паузы она прошептала:

— В человеке столько противоречий. Он может быть одновременно очень жесток и очень мил. Почему вы занимаетесь таким ужасным делом?

— Я уже говорил вам: я очень беден. Отец оставил мне только должность адвоката и долги — он дни и ночи напролет играл на деньги. А я всегда жил в бедности. Я выучил латынь в одном из тех университетских коллежей, где зимой трясешься от холода. Тогда-то я и увлекся впервые кабаками и борделями, потому что, уж поверьте мне на слово, для бедного студента нет ничего лучше, чем погреть руки у истекающего соком мяса на вертеле. Моими пассиями были уличные девки не первой молодости, гревшие мне ноги между своих тучных бедер. Они не брали с меня ни единого су, потому что я был юн и горяч. Мое царство — улицы Парижа и их ночная жизнь. Быть может, я выиграю крупный процесс и стану признанным адвокатом. Но по тому как сейчас идут дела, я скорее закончу свои дни толстокожим мизантропом и самым худшим из сычей.

— Что вы имеете в виду?

— Так подданные «его величества Великого Кесаря», короля нищих, называют полицейских.

— И они уже знают вас?

— Главным образом мою собаку.

* * *

Они вышли на улицу Тампль, изрытую глубокими канавами, через которые были переброшены доски. Всего несколько лет тому назад в этом квартале были только огороды — их называли «посадками Тампля»; и теперь еще тут и там встречались квадратные поля капусты и небольшие стада коз.

Показалась крепостная стена, над которой возвышался зловещий донжон, когда-то служивший ордену тамплиеров.

Дегре попросил Анжелику недолго подождать и зашел в лавку галантерейщика. Чуть позже он вернулся в чистых брыжах без кружев, подпоясанный фиолетовым шнурком. Рукава его украшали белоснежные манжеты. Карман камзола был странным образом оттопырен. Когда он вынимал носовой платок, оттуда чуть не выпали крупные четки. Хотя адвокат остался все в тех же поношенных штанах и камзоле, он стал выглядеть намного респектабельнее. Несомненный вклад в перемену облика внесло изменившееся выражение лица, и Анжелика не решалась заговорить с ним с прежней непринужденностью.

— Вы похожи на благочестивого судью, — немного растерянно проговорила она.

— А разве не так должен выглядеть адвокат, сопровождающий молодую даму к ее брату-иезуиту? — спросил Дегре, со смиренной почтительностью приподнимая шляпу.

Глава 8

Приближаясь к высоким зубчатым стенам, окружавшим Тампль — замок со множеством готических башен, над которыми возвышался мрачный донжон тамплиеров, — Анжелика не подозревала, что вступает в самый безопасный из парижских кварталов, в такое место, где человек может чувствовать себя свободно и спать спокойно.

Эта неприступная крепость когда-то принадлежала воинствующему монашескому ордену тамплиеров, или, как их еще называли, храмовников, а затем была передана рыцарям Мальтийского ордена. Рыцари пользовались старинными привилегиями, которые вынуждены были уважать даже короли: они не платили налогов, и на территорию замка не имела права вступать ни полиция, ни другие представители властей, так что несостоятельные должники, приговоренные к лишению свободы, находили за стенами Тампля надежное убежище. Из поколения в поколение хозяевами Тампля были незаконнорожденные отпрыски королей. Нынешний Великий приор герцог Вандомский[15] по прямой линии происходил от короля Генриха IV и самой знаменитой из его любовниц, Габриэль д'Эстре.

Анжелика, которая не знала об особом юридическом статусе этого мирка, расположенного в самом центре Парижа и вместе с тем изолированного от большого города, идя по подъемному мосту, испытывала какое-то тягостное предчувствие, но по ту сторону сводчатых ворот на нее снизошло удивительное спокойствие.

Тампль давным-давно утратил свое военное значение. Сейчас он, так сказать, вышел в отставку и жил мирной жизнью, предоставляя своим счастливым обитателям все преимущества жизни одновременно и уединенной, и светской. Подходя к аристократическому кварталу, Анжелика заметила перед прекрасными дворцами де Гиза, де Буффлера[16] и де Буабудрана несколько карет.

Орден иезуитов владел удобным домом, расположенным у подножия массивной башни Цезаря; здесь жили и предавались благочестивым размышлениям главным образом те члены братства, что служили духовниками у знатных придворных.

В прихожей молодая женщина и адвокат натолкнулись на смуглого, как испанец, священника, который показался Анжелике знакомым. Это был исповедник молодой королевы Марии-Терезии, которого она привезла с Бидассоа вместе с двумя карликами, главной камеристкой Молиной и малышкой Филиппой.

Дегре попросил семинариста, открывшего им дверь, известить его преподобие де Сансе о том, что пришел адвокат, намеренный говорить с ним о графе де Пейраке.

— Если ваш брат ничего не знает об этом деле, то иезуитам остается только закрыть свою лавочку, — заявил адвокат Анжелике, пока они ждали в тесной приемной. — Я часто думал, что, если бы я, паче чаяния, мог заняться реорганизацией работы полиции, то орден иезуитов послужил бы мне образцом.

Тем временем к ним быстрым шагом приблизился отец де Сансе. Он узнал Анжелику с первого взгляда.

— Дорогая сестра! — воскликнул Раймон.

И, подойдя к ней, он по-братски обнял Анжелику.

— Ах, Раймон! — прошептала она, ободренная таким теплым приемом.

Он знаком пригласил их садиться.

— Каково сейчас положение по этому прискорбному делу?

Ответил Дегре, так как Анжелика не могла собраться с мыслями от радости встречи с братом, от стольких волнений, выпавших на ее долю за последние трое суток, и от энергичного лечения, которому подверг ее мэтр Жорж.

Дегре деловым тоном немногословно обрисовал ситуацию. Граф де Пейрак в Бастилии по обвинению — тайному — в колдовстве. Ситуация осложняется тем, что он вызвал неудовольствие короля и навлек на себя подозрения весьма влиятельных персон.

— Знаю, знаю, — пробормотал иезуит.

Он не сообщил, кто так хорошо информировал его, но, бросив на Дегре испытующий взгляд, внезапно спросил:

— Каково ваше мнение, мэтр, о том, что нам следует предпринять для спасения моего несчастного зятя?