Анна Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама

— Он, наверное, лежит на дне телеги, — сказала женщина, стоявшая рядом с Анжеликой. — Говорят, полумертвый.

— О, надеюсь, что нет! — внезапно воскликнула другая ее соседка, прелестная розовощекая девушка.

Между тем телега остановилась около огромной статуи Великого Постника[68]. Конная стража, с алебардами наперевес, удерживала людей на расстоянии. На паперть поднялось несколько полицейских, окруженных монахами различных братств.

Движением толпы Анжелику стало теснить в задние ряды. Но она, крича и царапаясь, как фурия, отвоевала свое место.

Внезапно все притихли, в воздухе висел лишь тяжелый похоронный звон. У паперти появился и стал подниматься по ее ступеням какой-то призрак. Затуманенные глаза Анжелики видели только светящийся белый силуэт. И она как-то вдруг догадалась, что одна рука осужденного обвита вокруг шеи палача, другая — вокруг шеи священника, и они его попросту тащат, а сам он даже не переставляет ног. Голова с длинными черными волосами свесилась на грудь.

Впереди с огромной свечой в руках шел монах; ветер то и дело пригибал язычок пламени, и монаху приходилось пятиться задом наперед, чтобы не дать свече погаснуть. Анжелика узнала Конана Беше. Его лицо, лицо фанатика, было искажено злорадным восторгом. На шее у него висело тяжелое белое распятие, болтавшееся почти на уровне колен и то и дело заставлявшее его спотыкаться. Из-за всего этого казалось, что он исполняет перед осужденным фантастический танец смерти.

Процессия двигалась медленно, как в кошмарном сне. Наконец, поднявшись на паперть, осужденный и сопровождающие остановились перед порталом Страшного Суда[69].

С шеи смертника свешивалась веревка. Из-под белой рубахи виднелась босая нога: он стоял босиком на ледяных плитах.

«Это не Жоффрей», — подумала Анжелика.

Это был не тот мужчина, которого она знала, — утонченный и жизнерадостный. Сейчас перед ней был мученик, один из тех несчастных, которых приводили сюда «босыми, в одной рубахе, с веревкой на шее»…

Тут Жоффрей де Пейрак поднял голову. На его измученном, бледном, изуродованном лице жили только огромные глаза, и они сверкали темным огнем.

Какая-то женщина пронзительно взвизгнула:

— Он смотрит на меня. Он меня заколдует!

Но граф де Пейрак не глядел на толпу. Он смотрел прямо перед собой, на старые каменные статуи святых, установленные перед серым фасадом собора.

Какую молитву он им возносил? Что они ему обещали? Видел ли он их вообще?

По левую сторону от осужденного встал секретарь суда и гнусавым голосом принялся зачитывать приговор. И хотя колокольный звон прекратился, все равно слова было трудно разобрать.

— …За совершенные преступления: похищение людей, обольщение, кощунства… колдовство… передать в руки палача высшего сеньориального суда… с непокрытой головой и босыми ногами… принести публичное покаяние… держа зажженную свечу в руках, на коленях…

Только увидев, что секретарь сворачивает пергамент, зрители поняли, что он закончил читать.

Конан Беше произнес предписанную формулу публичного покаяния:

— Признаю себя виновным в преступлениях, в которых меня обвиняют. Прошу Господа простить меня. Принимаю наказание во искупление своих грехов.

Свечу держал священник, так как осужденный не мог поднять ее сам.

Все ждали, что колдун заговорит. Толпа теряла терпение.

— Ты рот-то откроешь, дьявольский приспешник?

— Не хочется гореть в аду вместе со своим хозяином-сатаной?

Анжелике внезапно показалось, что ее муж собирается с последними силами. Его мертвенно-бледное лицо словно ожило. Он оперся на плечи священника и палача и внезапно вырос, так что стал казаться выше даже мэтра Обена. И еще до того, как он произнес хоть слово, любовь подсказала Анжелике, что он собирается сделать.

В морозном воздухе разнесся глубокий, проникновенный, чудесный голос.

Золотой голос королевства пел в последний раз.

Он пел на провансальском языке беарнскую песню, известную Анжелике.

Les génols flexez am lo cap encli

A vos reclam la regina plazent

Flor de las flors, nou Jhésus prés nayssença

Vulhatz guarda la cientat de Tholoroza…

Лишь одна Анжелика понимала слова:

…Согнув колени, преклонив главу,

Судьбу свою я вам дарю, царица,

Молю, храните родину мою,

Цветок любви и древнюю столицу…

Тулуза! Юга нежная обитель.

Ты божья колыбель, цветущий рай,

Благословил тебя Спаситель,

Венец короны, милый сердцу край…

Ты трубадура преданная муза!

Цвети всегда, любимая Тулуза…

Боль острым кинжалом пронзила Анжелику, и она не сумела сдержать крик.

Этот крик стал единственным звуком в наступившей зловещей тишине, ибо голос певца умолк. Монах Беше выбросил вперед руку с распятием из слоновой кости, ударил осужденного по губам — и его голова снова упала на грудь. Струйка крови побежала от разбитой губы по подбородку и капнула на паперть. Но Жоффрей тут же выпрямился.

— Конан Беше! — тем же чистым и громким голосом воскликнул он. — Я назначаю тебе встречу через десять дней перед судом Господним!

По толпе пробежала дрожь ужаса, и неистовые вопли заглушили слова графа де Пейрака. Зрителей захлестнули ярость и неистовое возмущение. И вызвал их не поступок монаха, а высокомерие осужденного. Никогда еще не случалось подобного скандала на паперти собора Парижской Богоматери! Петь!.. Он осмелился петь! И ладно бы еще псалом! Но осужденный пел на незнакомом, дьявольском языке… И не видно было, чтобы он раскаивался; он еще и отдавал приказы своим мучителям.

Толпа ринулась вперед и, словно гигантская волна, отшвырнула Анжелику. Оглушенная, стиснутая едва не до смерти, с отдавленными ногами, Анжелика вжалась в угол портала. Под рукой она почувствовала створку двери, толкнула ее и, задыхаясь, ввалилась в сумрак пустого собора.

Она старалась взять себя в руки и справиться с внезапной пронзительной болью. Ребенок в ее животе шевелился. Когда Жоффрей пел, он толкнулся так сильно, что она едва не вскрикнула.

В храме вопли уличной толпы звучали приглушенно. Через несколько минут шум достиг апогея, а потом постепенно стал стихать.

«Нужно отсюда выбираться, нужно спешить на Гревскую площадь», — сказала себе Анжелика. И она покинула свое убежище в стенах собора.

На паперти кучка мужчин и женщин устроила потасовку там, где Беше ударил графа де Пейрака.

— Зуб колдуна мой! — крикнул один из них.

Окружающие набросились на него, и он пустился наутек. Какая-то женщина размахивала белой тряпкой.

— Я оторвала кусок его рубахи! Кому еще нужна? Она счастье приносит!

Анжелика побежала. За мостом Нотр-Дам она догнала толпу, окружавшую телегу, но по улицам Корзинщиков и Ножовщиков пробиться вперед было уже невозможно. Анжелика умоляла пропустить ее. Никто ее не слушал. Люди, казалось, посходили с ума. Солнечные лучи растопили снег, он сползал с крыш и падал целыми пластами на головы и плечи, но никто не обращал на это даже малейшего внимания.

Наконец Анжелика добралась до площади, и как раз в то же мгновение из кучи хвороста вырвался огромный язык пламени. Простерев к нему руки, она услышала собственный безумный крик:

— Он горит! Горит!

Словно дикая кошка, она продралась к месту казни. На нее дохнуло жаром костра. Ветер раздувал огонь, и пламя гудело.

Костер разгорался так яростно, будто ревела буря или грохотала гроза. Чего ради эти человеческие фигуры мечутся у желтых языков пламени в лучах солнца? И что за человек в красном ходит вокруг костра и тычет пылающим факелом в вязанки хвороста?

И зачем тот, другой, в черной сутане, с опаленными бровями вцепился в лестницу, зачем он тянет, насколько хватает руки, к огню распятие и кричит:

— Надежда! Надежда!

А кто тот человек там, внутри пламени? Боже милостивый, разве может в этом пекле находиться живое существо? Нет, он не должен быть живым, ведь палач задушил его!

— Слышите, как он кричит? — говорили люди вокруг.

— Нет, он не кричит, он мертв, — повторяла Анжелика бессмысленно.

Но и ей казалось, что из-за огненной завесы несутся душераздирающие вопли, и она закрывала уши руками.

— Как он кричит! Как кричит! — говорили в толпе.

А другие возмущались:

— Зачем это на него надели капюшон? Мы хотим видеть, как он корчится!

Порыв ветра вынес из костра горящие бумажные листы, и их пепел падал на головы зевак.

— Это его дьявольские книги, которые сжигают с ним вместе…

Тут ветер пригнул языки пламени, и на один момент, короткий, как вспышка молнии, перед Анжеликой открылась гора книг из библиотеки Отеля Веселой Науки и столб с привязанным к нему черным, неподвижным человеком, голова которого была закрыта темным капюшоном.

Она потеряла сознание.

АНЖЕЛИКА очнулась в лавке колбасника на Гревской площади. «Господи, как мне дурно! — приподнявшись, подумала она. — И почему так темно? Неужели я еще и ослепла?»

Над ней склонилась женщина с подсвечником в руке.

— Ну, вот вам и лучше, малышка! А я уж было засомневалась, жива ли. Приходил лекарь, сделал вам кровопускание. А я-то думаю, вам дурно потому, что скоро начнутся роды.

— Нет-нет, — Анжелика положила руку на живот. — Я жду ребенка только недели через три. Отчего так темно?