* * *

С тех пор Анжелика стала куда реже появляться на кухне мамаши Кордо.

В такие моменты дружба с Франсуазой Скаррон становилась для нее еще ценнее. Она приглашала молодую вдову посидеть у камина и покупала дрова, хотя денег у нее было мало.

Время от времени к Франсуазе приходили с визитом высокопоставленные господа, куда чаще навещавшие ее в то время, когда сатирик Скаррон был королем в узком кругу интеллектуалов.

Однажды через тонкую перегородку до Анжелики донесся звонкий голос Атенаис де Тонне-Шарант. Она знала, что прелестной уроженке Пуату удалось довольно высоко подняться в парижском высшем обществе, но она пока что не сумела изловить богатого и знатного мужа.

В другой раз к мадам Скаррон пришла светловолосая жизнерадостная женщина, очень красивая, хотя ей было уже под сорок. Анжелика услышала, как, прощаясь с хозяйкой, она сказала:

— Ну что вы хотите, дорогая, нужно наслаждаться каждым днем жизни. Мне жаль видеть вас в этой холодной комнате, в поношенном платье. Такая нищета непростительна при ваших прекрасных глазах.

Франсуаза что-то тихо отвечала, но Анжелика не разобрала слов.

— Вы правы, — снова послышался веселый, приятный голос, — но только от вас зависит, превратится ли служба, не более унизительная, чем просьба о пенсии, в рабство. Так, нынешний мой содержатель, позволяющий мне жить в роскоши, довольствуется двумя коротенькими свиданиями в месяц. Я сказала ему: «За пятьсот ливров на большее не пойду!» И он согласился, так как знает, что иначе вообще ничего не получит. Он славный малый; единственное его достоинство — он отлично разбирается в мясе, ведь его дед был мясником. Он консультирует меня по этому вопросу, когда я даю приемы. Еще я предупредила его, чтобы он не вздумал ревновать, ведь у меня есть свои маленькие капризы. Красавица моя, я вас шокировала? Вижу это по тому, как вы поджали ваши чудные губки. Послушайте, на свете нет ничего более разнообразного, чем любовные наслаждения, хотя они-то как раз и не меняются.

* * *

Увидевшись с подругой на следующий день, Анжелика не удержалась и спросила, кем была та гостья.

— Не подумайте, что я нахожу удовольствие, принимая у себя женщину такого сорта, — немного смущенно ответила Франсуаза. — Но вы должны знать, что Нинон де Ланкло — самая очаровательная и остроумная из всех моих подруг. Она так помогла и столько сделала, пытаясь составить мне протекцию. Однако иногда я спрашиваю себя, не приносят ли ее рекомендации больше вреда, чем пользы.

— Мне хотелось бы познакомиться с ней и побеседовать, — произнесла Анжелика. — Нинон де Ланкло… — повторила она задумчиво. — Когда я узнала, что поеду в Париж, я мечтала попасть в салон Нинон де Ланкло!

— Провалиться мне на этом месте, если я лгу! — вскричала молодая вдова, в глазах которой загорелось воодушевление. — Нет в Париже дома, где чувствуешь себя более непринужденно, чем у нее. Божественная атмосфера, исключительная благопристойность, и при этом — ни тени скуки. Ее салон — вот это настоящие тенета дьявола: никто ни за что не догадается, что заправляет там женщина в высшей степени безнравственная. Знаете ли, как говорят о ней? «Нинон де Ланкло переспала со двором Людовика XIII и готова переспать со двором Людовика XIV». Это меня не удивляет — кажется, она вечно останется молодой.

* * *

В тот же день Анжелика отправилась в приемную иезуитов. Оказавшись здесь второй раз в жизни, она надеялась, как было условлено, встретиться с братом и с Дегре — тем более что адвоката она не видела уже давно.

Но там оказался только маленький пожилой человечек в черной одежде и в парике клерка, сделанном из конского волоса с пришитой к ним черной кожаной шапочкой.

Он поднялся и неловко, на старинный манер, поклонился, после чего представился как секретарь суда, ныне нанятый мэтром Дегре для обработки документов по делу господина де Пейрака.

— Я занимаюсь им только три дня, но я давно знаю господина Дегре и господина Фалло, которые и посвятили меня в это дело. Они же, кстати, и поручили мне делопроизводство, а также подготовку документов для вашего процесса.

Анжелика с облегчением вздохнула.

— Ну, наконец-то началось! — воскликнула она.

Человечек возмущенно посмотрел на клиентку, которая, очевидно, совершенно не разбиралась в судопроизводстве.

— Мэтр Дегре оказал мне честь просьбой присутствовать на процессе потому, что этот молодой человек прекрасно отдает себе отчет в том, что, несмотря на все впечатляющие грамоты, полученные им благодаря исключительному уму, ему требуется тот, кто знает судебный процесс как свои пять пальцев. И такой человек перед вами, мадам.

Он закрыл глаза, сглотнул и принялся следить за пляшущими в лучике света пылинками. Анжелика была немного разочарована.

— Но вы же сказали, что процесс уже заявлен?

— Спокойнее, мадам. Я сказал вам только, что я работаю над подготовкой вышеназванного процесса, а на это… может уйти лет двадцать.

Его прервал приход адвоката и иезуита.

— Что это за гусь, кого вы притащили? — шепнула Анжелика Дегре.

— Не бойтесь, он не опасен. Это вовсе не гусь, а маленький жук, который проводит жизнь среди кипы бумаг, но в своей профессии он — бог.

— Он собирается гноить моего мужа в тюрьме еще двадцать лет!

— Месье Клопо, ваш слишком длинный язык выводит из себя мадам де Пейрак, — сказал адвокат.

Человечек еще больше съежился и отполз в угол, став и в самом деле похожим на маленького жука.

Анжелика едва не расхохоталась.

— Надо сказать, вы слишком жестоки к богу бюрократического мира.

— Он боится меня — и это единственное мое преимущество, ведь он раз в сто богаче меня. А теперь садитесь, нужно обсудить наше положение.

— Так процесс — дело решенное?

— Да.

Молодая женщина заметила несколько настороженное выражение на лицах адвоката и брата.

— Присутствие господина Клопо должно было убедить тебя в том, — сказал после неловкой паузы Раймон, — что нам не удалось добиться рассмотрения дела твоего мужа в церковном суде.

— Но почему? Ведь ему предъявлено обвинение в колдовстве!

— Мы привели все аргументы, мы использовали все связи, можешь мне поверить. Но складывается впечатление, что король желает показать себя более ревностным католиком, чем сам Папа. В самом деле, чем ближе Мазарини к могиле, тем более явным становится желание молодого монарха прибрать к рукам все дела королевства — в том числе и религиозные. Не оттого ли епископов теперь назначают по выбору короля, а не церковных властей или по решению Папы, как установлено традицией? После всех предпринятых усилий единственное, чего мы смогли добиться, — это светский суд.

— Все же такой поворот дела лучше, чем забвение, не так ли? — Анжелика обратила на Дегре взгляд, полный надежды.

Но тот был бесстрастен, словно изваяние.

— Всегда лучше знать о своей судьбе, чем долгие годы терзаться сомнениями, — ответил тот наконец.

— Не стоит бесплодно сожалеть о постигшей нас неудаче, — вновь вступил в разговор Раймон, — сейчас речь идет о том, как повлиять на ход процесса. Король лично назначит судей. Наша задача — внушить ему, что королевское решение должно быть непредвзятым и справедливым. Однако взывать к совести короля — весьма деликатная задача!

Слова брата напомнили Анжелике фразу, когда-то произнесенную маркизом дю Плесси-Бельером о господине Венсане де Поле: «Он — совесть королевства».

— Ах! — воскликнула она. — Отчего же мы раньше не подумали? Если бы господин Венсан мог поговорить о Жоффрее с королевой и королем, я уверена, он бы повлиял на них.

— Увы! Месье Венсан скончался в своем доме в Сен-Лазаре[32] месяц назад.

— Боже мой! — выдохнула Анжелика, и глаза ее наполнились слезами разочарования. — Ах! Почему же мы не вспомнили о нем, пока он был еще жив! Он сумел бы поговорить с ними. Он добился бы церковного суда…

— А ты думаешь, мы не сделали все возможное, чтобы добиться его? — с сарказмом спросил иезуит.

Глаза Анжелики блеснули.

— Разумеется, — прошептала она, — но господин Венсан был святым.

Наступило молчание, отец де Сансе вздохнул.

— Ты права. Только святой способен умерить гордыню короля. Даже самые приближенные к нему люди еще плохо знают душу этого молодого человека, под чьей сдержанностью таится пожирающая его жажда власти и могущества. Не сомневаюсь, он станет великим королем, но…

И он замолчал, возможно, осуждая себя за то, что решился на столь опасный комментарий.

— Нам известно, — продолжил он, — что некоторые из ученых, живущих в Риме, — двое из них являются членами нашего ордена — обеспокоены арестом графа де Пейрака и выражают свой протест по этому поводу. Разумеется, тайно, ведь и дело до сего дня было секретным. Можно было бы попытаться собрать их свидетельства и попросить Папу написать письмо королю и тем самым вмешаться в процесс. Король, вероятно, прислушался бы к августейшему призыву об ответственности за принимаемое решение и был бы принужден тщательнее изучить дело — раз уж лучшие умы признают арестованного невиновным в грехе колдовства.

— Полагаешь, можно получить такое письмо? — с сомнением спросила Анжелика. — Церковь не любит ученых.

— Думается мне, что женщине с таким образом жизни, какой ведешь ты, не дано судить об ошибках и недостатках Церкви, — мягко отвечал Раймон.

* * *

Анжелику не обманула мягкость его тона. Она смолчала.

— Похоже, что-то у нас с Раймоном сегодня не ладится, — сказала она немного позже, когда провожала адвоката до гончарной мастерской. — Почему он так желчно отозвался о моем поведении? По-моему, я веду жизнь, по меньшей мере, столь же добродетельную, что и старуха, у которой я живу.