Из-за него она решилась на безумное существование: унижение, нищету, постоянную тревогу. Впрочем, вряд ли она замечала свои беды.
Жанна, дочь дворянина, сделавшего военную карьеру, вышла замуж за Констана в семнадцать лет. Ее отец был комендантом крепости Шато Тромпет в Бордо, куда сорокадвухлетний Констан д'Обинье был брошен за долги.
— Да, он, как и его отец и мой дед, Агриппа, был элегантным красавцем, соблазнителем и казался человеком большого ума благодаря прекрасным речам. Можно было понять дочь тюремщика, которая была им очарована настолько, что забыла о нормальной жизни, а дети отошли для нее на второй план.
Жизнь Жанны де Кардилак состояла из переплетения забот о пропитании с паникой и постоянной тревогой за судьбу Констана. Бесконечные просьбы и мольбы вошли у нее в привычку. Именно от этого больше всего страдала ее дочь Франсуаза: вернувшись в Ньор, она была вынуждена или одна, или вместе с матерью смешиваться с толпой просителей, толкавшихся у дверей монастыря в надежде получить миску супа или — но такое было редко — продукты, которые приносили благотворители. Вдобавок ко всему приходилось сносить косые взгляды и пересуды родных, среди которых были и д'Обинье, и родственники-протестанты по линии Виолетты де Мюрсе, достойной дочери великого Агриппы.
Мадам Скаррон умолкла, и Анжелика почувствовала, что та готова — нет, не пожалеть, но подивиться тому, что так долго и непринужденно говорила о вещах, разговаривать о которых, несомненно, всегда избегала.
Анжелика заметила, что постепенно становится похожей на Франсуазу. Ей уже не хотелось ни с кем делиться своей историей, не только из-за врагов, но и из-за того, что эта история никому не была интересна. О своих воспоминаниях она могла говорить лишь шепотом — ее словно накрыла вуаль молчания, и не было надежных людей, способных выслушать эти воспоминания. Она чувствовала, что с Франсуазой было то же самое. Казалось, ей было не по себе от того, что она нарушила обет молчания, который наложила на себя еще в детстве. Анжелика поняла, как опасны робость и закрытость, доведенные до крайности, ибо они вынудили Франсуазу умолкнуть навсегда и породили сплетни и клевету в ее адрес, превратившиеся со временем в несмываемые пятна на ее репутации.
Анжелика сказала:
— Не жалейте о том, что доверились мне, мадам. Бывают такие случаи, когда более глубокое знание наших друзей помогает нам лучше понять собственное положение и разгадать козни наших врагов. Видите ли, я поселилась в Тампле оттого, что муж мой в Бастилии и поднимается вопрос о процессе по обвинению его в колдовстве…
Анжелика оценила выдержку молодой вдовы — единственной ее реакцией на подобное заявление был лишь легкий кивок головы, означающий интерес и сочувствие. Другие, услышав слово «колдовство», менялись в лице, а некоторые вовсе бледнели.
Но Франсуаза Скаррон сказала только, что сама она или ее горничная Нанон Бальбьен, которую Анжелика, должно быть, уже видела — та время от времени заходила к хозяйке, чтобы сообщить новости о распродаже имущества из дома Скарронов на Новой улице Людовика Святого, — могли бы присмотреть за маленьким Флоримоном, если Анжелике нужно будет отлучиться для беседы с адвокатом или заниматься всем тем, что потребует от нее судебный процесс: всеми необходимыми встречами и тому подобным.
Ее предложение тронуло Анжелику, и она почувствовала облегчение. Она оставляла сына одного, только когда навещала Раймона в обители иезуитов или же отправлялась на воскресную мессу; по возвращении она чаще всего заставала его в слезах, вопящим от гнева. Так что она с жаром поблагодарила Франсуазу Скаррон. На этом они расстались, обе обретя душевное равновесие.
Теперь, когда судьба мужа зависела не от нее, Анжелика, как это уже бывало раньше, положилась на волю провидения.
Несмотря на все страхи, беременность развивалась нормально. Ребенок рос, но это не очень сказывалось на ее фигуре. Мамаша Кордо уверяла, что надо ждать девочку, да к тому же еще и притворщицу — раз она ведет себя так, словно ее нет.
Гонтран пришел проведать сестру. Он собирался отправиться в путешествие по Франции и уже купил мула, «хотя и не такого красивого, как наши». Он оставил Анжелике немного денег, которые она взяла, так как опасалась, что не сможет найти необходимую сумму для спасения Жоффрея.
Тайные братства подмастерьев[28] примут Гонтрана, пока он будет переезжать из города в город. Они стали его новой семьей. Переживал ли он из-за разрыва со своей средой? Похоже, нет. Анжелика спрашивала себя, что же двигало им. И внезапно она прозрела: в нем жила страсть. Разве сама она не предпочла принять всевозможные лишения и удары судьбы, но только чтобы остаться в этом городе как можно ближе к тому месту, где был ее любимый?
И Анжелика понимающим взглядом смотрела вслед удаляющемуся брату. Ей будет не хватать его поддержки.
Однажды утром она возвращалась с Флоримоном после короткой прогулки к огромному донжону. По пути они видели стадо коз, которых пастух из Бельвиля[29] часто пригонял к Тамплю. Он гнал их к пустырю возле башни и доил, когда появлялись покупатели. По его словам, козье молоко превосходно подходило для кормилиц, а молоко ослиц — для тех, «кто ослаб после разгула и разврата». И, хотя последний случай явно к ней не относился, Анжелика довольно часто покупала у пастуха горшочек с ослиным молоком — красивая, спокойная ослица и осел паслись рядом. Держа за руку семенящего рядом Флоримона, она как раз подходила к дому, когда до нее донеслись крики. Тут она увидела сына хозяйки — тот на бегу прикрывал голову от летящих в него камней, их швыряли догонявшие его мальчишки.
— Кордо-веревка-на-шее[30]! Иди сюда! Высунь-ка язык! Веревка-на-шее!
Кордо, даже не пытаясь сопротивляться и не отвечая, влетел в дом.
Чуть позже, когда настало время обеда, Анжелика зашла на кухню и увидела, что он спокойно ест свою порцию гороховой похлебки.
Анжелику никогда особенно не интересовал сын мамаши Кордо. Это был крепкий подросток лет пятнадцати, коренастый и молчаливый, чей низкий лоб явно не свидетельствовал о выдающемся интеллекте. Было похоже, что единственным его развлечением были игры с Флоримоном по воскресеньям, состоявшие в том, что подросток исполнял все прихоти младенца.
— Бедный Кордо, что же там случилось? — спросила молодая женщина, садясь перед грубой миской, в которую хозяйка собиралась вывалить горох и китовую ворвань. — Почему ты не проучил хулиганов, которые бросали в тебя камни, — кулаки у тебя вроде что надо?
Подросток пожал плечами, а его мать объяснила:
— Да он привык уже, вот в чем дело! Даже я иногда называю его «Веревка-на-шее», сама этого не замечая. А камни в него летели всегда, с самого детства. Он не обращает внимания. Ведь главное — что? Чтобы он стал мастером! Вот тогда-то его зауважают, да и я буду спокойна.
И старуха усмехнулась, став еще больше похожей на ведьму.
Анжелика вспомнила, что мадам Скаррон с одинаковым отвращением относилась как к сыну, так и к мамаше, и с удивлением поглядела на них.
— Вы что, правда не слышали? — спросила Кордо, ставя котелок на огонь. — Ну ладно, мне скрывать нечего. Парень-то мой работает у мэтра Обена.
И, видя, что Анжелика по-прежнему в недоумении, уточнила:
— Так ведь мэтр Обен — палач!
По шее и спине молодой женщины пробежала холодная дрожь. Она молча принялась за бесхитростный жирный обед. Шел пост, и каждый день на столе появлялось китовое мясо, сваренное с горохом — постная еда бедноты.
— Ну да, ученик палача, — продолжала старуха, возвращаясь на свое место. — И что? Палачи на свете тоже нужны. Мэтр Обен был родным братом моего покойного мужа, а сыновей-то у него нет, только дочери. Так что, когда муж умер, мэтр Обен написал мне — мы тогда жили в маленькой деревеньке, — написал, что взял бы моего сына в ученики, а позже, быть может, оставил бы ему свое дело. И, скажу я вам, приводить в исполнение приговоры в Париже — это кое-что! Эх, хотелось бы мне дожить до того времени, поглядеть, как сынок наденет шаровары да красный колпак…
И она почти с нежностью посмотрела на круглую голову своего кошмарного отпрыска, жадно поглощавшего обед.
«Подумать только, быть может, он этим самым утром накинул петлю на шею осужденного, — с ужасом думала Анжелика, — мальчишки из Тампля его метко прозвали — таким-то делом заниматься!»
Вдова, расценившая ее молчание как благожелательное приглашение продолжить рассказ, затараторила дальше:
— Мой муж тоже был палачом. Но в деревнях это дело другое, ведь смертная казнь приводится в исполнение только в главном городе округа. По правде сказать, не считая случаев, когда он допрашивал воров, муж, скорее, был «живодером» — ну, шкуры со скотины снимал да падаль закапывал…
Радуясь тому, что ее не перебивают возгласы ужаса, она быстро продолжила:
— Не думайте, что быть палачом просто. Нужно знать много всяких хитростей и приемов, чтобы вырвать признание у некоторых особо терпеливых. И у младшего Веревки-на-шее работы хватает, уж вы мне поверьте! Он научился отрубать голову одним взмахом топора или меча, он знает, как прижигать раскаленным железом, как резать языки, вешать, топить, колесовать, да это еще не все — знает, как четвертовать, как пытать водой, испанским сапогом и дыбой…
В этот день тарелка Анжелики осталась полной, а сама она очень быстро поднялась к себе.
Знал ли Раймон, каким делом занят сынок мамаши Кордо, когда отправил к ним сестру? Конечно же, нет. Анжелике даже на мгновение не пришла в голову мысль, что ее муж, Жоффрей де Пейрак, может попасть в лапы палача — он же дворянин! Разумеется, есть закон или привилегия, которые запрещают пытать дворян. Нужно поговорить с Дегре… Палач — это для простолюдинов, это их привязывают к позорному столбу на Рыночной площади, это их, обнаженных, бьют кнутом на перекрестках, это их вешают на Гревской площади на потеху бедноте. Подобная участь не грозит графу де Пейраку, последнему из графов Тулузских[31]…
"Анжелика. Мученик Нотр-Дама" отзывы
Отзывы читателей о книге "Анжелика. Мученик Нотр-Дама". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Анжелика. Мученик Нотр-Дама" друзьям в соцсетях.