— Не знаю, — прошептала Анжелика, смущенно опустив голову.

Монах отложил кисти в сторону. Он поднялся, спрятав руки в широкие рукава, подошел к окну и долгим взглядом окинул звездное небо.

— Смотрите, — произнес он вполголоса, — ночь все еще царствует над землей. Крестьяне спят в своих лачугах, а сеньоры в своих замках. Они забывают во сне о своих горестях и заботах. Аббатство же не спит никогда… Здесь идет бесконечная битва между Богом и дьяволом…

Я покинул мир совсем молодым и пришел укрыться в этих стенах, чтобы служить Богу молитвами и постом. Однако я обнаружил здесь, в приюте высоких духовных устремлений, недостойные, развратные нравы. Дезертиры и инвалиды ищут под монашеской рясой легкую и безопасную жизнь, они приносят свои нечестивые привычки.

Аббатство словно большой корабль, который буря швыряет в разные стороны и который трещит по швам. Но он не пойдет ко дну, пока в его стенах есть набожные души. Среди нас еще остались люди, стремящиеся вопреки всему вести святую покаянную жизнь, которая была им предназначена Богом. Как это непросто! Чего только не выдумывает дьявол, чтобы сбить нас с пути… Тот, кто не жил в монастырях, никогда не видел настоящего лица сатаны.

Ему так хочется властвовать в божьем доме!.. Словно ему недостаточно тех испытаний, на которые нас обрекают муки желания, и присутствия женщин, вхожих в наши стены; он сам является к нам по ночам, стучится в двери, будит, обрушивает на нас свои удары…

Он поднял рукав, обнажив руку, покрытую кровоподтеками.

— Посмотрите, — проговорил он жалобно, — посмотрите, что со мной сделал сатана.

Анжелика слушала его с растущим ужасом.

«Он безумен», — подумала она.

Однако еще больше она боялась, что он не безумен. Слова монаха казались правдой, и от страха у нее зашевелились волосы на голове. Когда же кончится эта невыносимая, гнетущая ночь?

Монах упал на колени на твердый холодный пол.

— Господи, — говорил он, — помоги мне. Сжалься над моей слабостью. Отврати сатану!

Анжелика отошла и снова села на край кровати. Она чувствовала, что рот пересох от необъяснимого страха. Ей вспоминались слова, которые так часто встречались в сказках кормилицы: «Губительная ночь». Вокруг было что-то невыносимое и непонятное, что заставляло сердце замирать от страха.

* * *

Наконец звон колокола вознесся в ночь, разбив мертвенную тишину монастыря.

Брат Жан встал с колен. Анжелика видела капли пота, блестевшие у него на висках, словно он только что вел изнуряющий бой.

— Заутреня, — сказал он. — Еще не рассвело, но я должен идти с братьями в часовню. Вы можете пока остаться здесь, если хотите. Я приду за вами, когда будет светать.

— Нет, я боюсь, — возразила Анжелика, которой хотелось уцепиться за рясу своего защитника. — Можно, я пойду с вами в церковь? Я тоже буду молиться.

— Если хотите, дитя мое.

И он прибавил с грустной улыбкой:

— Раньше нельзя было и помыслить о том, чтобы привести к заутрене маленькую девочку, но сейчас наш монастырь скрывает в своих стенах столько людей, которым нечего здесь делать, что уже ничто не может удивить. Потому-то я и отвел вас сюда, где вы были в большей безопасности, чем в риге.

Он посмотрел на нее серьезно:

— Когда вы выйдете из этих стен, могу я просить вас, Анжелика, никому не рассказывать о том, что вы здесь видели?

— Я обещаю, — произнесла она, подняв на него чистый взор.

Они вышли в коридор, из старых камней которого, казалось, сочилась холодная влага.

— Зачем в вашей двери то маленькое окошко? — спросила Анжелика.

— Некогда мы были орденом отшельников. Отцы никогда не выходили из своих келий. Разве что во время службы, а во время поста было запрещено и это. Послушники передавали еду через эти окошки. А теперь помолчите, дитя мое. Ведите себя так тихо, как только можете. Вы меня этим очень обяжете.

Фигуры с капюшонами на головах проходили мимо под стук четок и шепот молитв.

Анжелика забилась в самый дальний угол часовни и попробовала молиться, но монотонное пение и запах горящих свечей убаюкали ее.

Когда она проснулась, часовня уже опустела, только дым от недавно потухших свечей все еще курился под темными сводами.

Она вышла во двор. Вставало солнце. В его алых отблесках черепичные крыши казались пурпурными. В саду рядом со старой статуей святого ворковали голуби. Анжелика широко потянулась и зевнула. Она спрашивала себя, не приснилось ли ей это все…

* * *

Брат Ансельм, добродушный, но медлительный, запряг свою повозку лишь после обеда.

— Не волнуйтесь, детишки, — весело приговаривал он. — Я лишь немного оттягиваю вашу порку. Мы прибудем в деревню только ночью. Ваши уставшие от забот родители уже будут валиться с ног.

«Если только они не будут в полях искать своих отпрысков», — подумала Анжелика, не испытывая ни капли гордости. Ей казалось, что последние несколько часов внезапно состарили ее. «Больше никогда не буду делать таких глупостей», — пообещала она себе меланхолично.

Брат Ансельм, чтобы отдать должное дворянской крови Анжелики, посадил ее впереди, рядом с собой, в то время как мальчишки сгрудились в самом хвосте повозке.

— Но! Моя хорошая! Моя красавица! — напевал монах, потрясая вожжами.

Однако мулица и не думала торопиться. Наступил вечер, а они все еще были на римской дороге.

— Поедем по короткой дороге, — сообщил монах. — Это, конечно, неприятное дельце: она проходит рядом с Бону и Шайе, деревнями, где живут протестанты. Дай-то бог, чтобы наступила ночь и эти еретики нас не заметили. Мою монашескую рясу не больно-то чтят в этих местах.

Он спрыгнул на землю и потянул мулицу вверх по тропинке. Анжелика, которой хотелось согреться, пошла рядом с ним. Она с удивлением оглядывалась вокруг, поскольку никогда не была в этих краях, хотя до Монтелу было всего три лье. Тропинка вилась вдоль какой-то насыпи, напоминавшей заброшенный карьер.

Внимательно оглядевшись, Анжелика действительно увидела несколько разрушенных строений. Ее голые ноги скользили на потемневших кусках лавы.

— Странные камни, — сказала она, наклонившись, чтобы поднять крупный с наплывами камень, поранивший ее ногу.

— Это очень старый свинцовый рудник, принадлежавший еще римлянам, — пояснил монах. — В древних монастырских рукописях его величали Аргентум, так что, похоже, здесь добывали и серебро. Его разработку пытались вновь начать в XIII веке, и почти все эти заброшенные печи стоят здесь с тех самых пор.

Она слушала его с интересом.

— А вот эта черная и тяжелая застывшая лава — это, наверное, руда, из которой добывали свинец?

Брат Ансельм сделал ученое лицо.

— Вовсе нет! Руда — это желтая порода в больших глыбах. Также говорят, что из нее еще добывают ядовитый мышьяк. Поэтому не подбирайте тут ничего! Лучше я найду вам блестящие серебристые кристаллики. Правда, они очень хрупкие.

Некоторое время монах занимался поисками, потом позвал Анжелику и показал ей выпуклые черные вкрапления в скале, похожие на барельефы из-за своей правильной геометрической формы. Он поскоблил их немного, и выступила серебристая блестящая поверхность.

— Но если все это и правда серебро, — заметила Анжелика, — почему никто не собирает его? Ведь оно, должно быть, стоит очень дорого, уж точно хватит заплатить все налоги.

— На самом деле все не так просто, сиятельная мадемуазель. Во-первых, не все то серебро, что блестит, и вы видите всего лишь свинцовую руду. Серебро здесь, конечно, тоже есть, но добыть его сложно: только испанцы и саксонцы знают как. Они делают что-то вроде пирогов из угля и смолы, и плавят их в кузнице на сильном огне. Так получаются слитки свинца. Когда-то этот расплавленный свинец лили на головы врагам из башен вашего замка. Но добывать серебро — это дело искусных алхимиков, а я не гожусь им даже в подметки.

— «Из нашего замка», вы сказали? Почему «из нашего замка», брат Ансельм?

— Черт побери! Да потому что этот забытый богом угол — часть ваших владений, хотя и расположен он за землями дю Плесси.

— Мой отец никогда об этом не говорил…

— Этот участок очень мал, узок, здесь ничего не растет. На что он сдался вашему отцу?

— Но как же свинец и серебро?

— Ну да, они все еще здесь! Хотя все, что я вам рассказал, известно мне только со слов старого монаха-саксонца. У него была страсть к булыжникам и ко всяким древним колдовским книгам. Он был немного не в себе, я думаю…

Мулица, тащившая повозку, без лишних указаний продолжала путь и, преодолев вершину холма, вышла на равнину, где ее догнали брат Ансельм и Анжелика. Они вновь взобрались на свои места. Сумерки сгущались.

— Я не зажигаю фонарь, чтобы нас никто не заметил, — прошептал брат Ансельм. — Безопаснее пересекать эти деревни голым, нежели с клобуком на спине и с четками на поясе. Но… это не факелы там, вдали? — внезапно спросил он, резко придерживая вожжи.

Действительно, едва ли в четверти лье отсюда виднелись многочисленные светящиеся точки, число которых понемногу росло. Ночной ветер донес до них печальные звуки странных песен.

— Да защитит нас Богородица! — вскричал брат Ансельм, спрыгивая на землю. — Это гугеноты из Волу собрались хоронить своих покойников. Они идут прямо сюда. Нам надо поворачивать назад.

Он схватил мулицу за уздечку и попытался развернуть ее на узкой тропинке. Однако животное не желало повиноваться. Монах был в отчаянии и сыпал проклятиями. Больше он не называл ее «милой», теперь она стала «проклятой животиной». Анжелика и Николя присоединились к монаху, пытаясь помочь управиться с упрямым мулом. Тем временем процессия приближалась.