— Тогда мы спрячемся в замке, — сказал кто-то.

Все тотчас согласились:

— Да, давайте пойдем в замок.

Дедовские инстинкты влекли их под защиту хозяина, к господскому дому, который веками бросал тень своих стен и башен на их жизни.

Анжелика, державшая на руках ребенка, почувствовала, как ее сердце сжалось от неясных терзаний.

«Наш бедный замок, — подумала она. — Он скоро превратится в руины. Как он сможет защитить этих несчастных? Кто знает, может быть, бандиты уже у его стен? Старый Гийом со своей пикой не сможет помешать им проникнуть внутрь».

— Да, — произнесла она уверенно, — давайте пойдем в замок. Но мы не пойдем по дороге или по короткому пути через поля. Если кто-нибудь из бандитов замешкался, мы не сможем добраться до входа. У нас есть только один шанс — спуститься к высохшим болотам и подойти к замку со стороны рва. Там есть маленькая дверца, которой никто не пользуется, но я знаю, как ее открыть.

Она не добавила, что часто удирала из дома через эту маленькую дверцу, ведущую в наполовину заваленный мусором подземный ход, и что в одном из каменных мешков, о существовании которых нынешние бароны де Сансе едва ли знали, был тайник, где она, по примеру колдуньи Мелюзины, готовила травы и настои.

Крестьяне доверчиво слушали. Некоторые только сейчас заметили ее присутствие, но, привыкнув смотреть на Анжелику как на фею, совсем не удивились ее появлению в час беды. Одна из женщин взяла у нее ребенка. А затем Анжелика повела свой маленький отряд длинным окольным путем, через болота, под палящим солнцем, вдоль крутого высокого отрога, который некогда возвышался над заливом Пуату, заполненным океанскими водами. Ее лицо было измазано пылью и грязью, но она не забывала ободрять крестьян.

Она принудила их войти в узкое горло заброшенного подземного хода. Пронзительная свежесть туннелей успокаивала, но темнота заставила детей заплакать.

— Тише, тише, — успокаивал голос Анжелики. — Скоро мы будем в кухне, и нянюшка Фантина накормит нас супом.

Всех взбодрили воспоминания о нянюшке Фантине. Вслед за дочерью барона де Сансе крестьяне, охая и спотыкаясь, поднимались по наполовину обрушившимся лестницам, пересекали залы, заваленные отбросами, от которых разбегались крысы. Анжелика уверенно шла вперед. Это было ее царство.

Когда они добрались до большого вестибюля, их на мгновение смутили звуки голосов. Но Анжелика, так же как и крестьяне, не решалась даже подумать о том, что на замок могли напасть. Запах супа и теплого вина, доносившийся со стороны кухни, усилился. Определенно, там было много народа, но тихий, размеренный и даже печальный тон их разговоров указывал на то, что это не бандиты. Другие крестьяне из окрестных деревень и ферм тоже пришли спрятаться под защиту старых полуразрушенных стен.

Общий крик ужаса раздался при виде вновь прибывших, которых поначалу приняли за разбойников. Но, увидев Анжелику, кормилица бросилась к ней и сжала в объятиях.

— Птичка моя! Ты жива! Спасибо, Господи! Святая Радегунда, святой Илларий, спасибо вам!

Впервые Анжелика не была рада ее горячим объятиям. Она только что провела «своих» людей через болота. Долгие часы за ней по пятам следовало это жалкое сборище. Теперь она уже не ребенок! С чувством, близким к негодованию, она вырвалась из рук Фантины Лозье.

— Пусть они поедят, — сказала она.

Позже, словно во сне, она увидела мать, с глазами, полными слез, которая гладила ее по щекам.

— Дочь моя, сколько волнений ты нам принесла!

Потом к ней подошла худая, словно свечка, Пюльшери, с красным от слез лицом, отец и дед…

Анжелика находила весьма забавным это дефиле марионеток. Она проглотила большую чашку теплого вина и, опьянев, погрузилась в блаженное оцепенение. Окружающие обсуждали перипетии трагической ночи: на их деревню напали, их прежние дома сожгли, а синдика[29] сбросили из окна недавно достроенного второго этажа, которым он так гордился. А еще эти язычники-мародеры захватили маленькую церковь, украли священные сосуды и привязали кюре с его служанкой к алтарю. Эти люди одержимы дьяволом, иначе им не пришли бы в голову подобные вещи!

Перед Анжеликой сидела старуха, которая баюкала на руках свою внучку, уже большую девочку с опухшим от слез лицом. Бабушка качала головой и без остановки повторяла со смесью изумления и ужаса:

— Что они с ней вытворяли! Что они с ней вытворяли! Это невероятно!..

Говорили о том, как женщин валили на землю, избивали мужчин, уводили коров, коз. Пономарь пытался удержать своего осла за хвост, а два бандита тянули его за уши. И конечно сильнее всех при этом кричало бедное животное!

Но очень многие успели убежать. Одни — к лесу, другие — к болоту, но в основном люди бежали к замку. Во дворе и в залах было достаточно места, чтобы разместить уцелевшую скотину. К несчастью, их бегство привлекло в сторону замка несколько грабителей, и, несмотря на мушкет барона де Сансе, все могло бы кончиться плохо, если бы старому Гийому внезапно не пришла в голову великолепная идея. Повиснув на покрытых ржавчиной цепях, он сумел поднять мост. И как жестокие, но трусливые волки, бандиты отступили перед убогой канавой с гнилой водой.

И тут все увидели странный спектакль. Старый Гийом, стоя около галереи, выкрикивал оскорбления на своем языке и грозил кулаком вслед убегавшим оборванным фигурам. Внезапно один из разбойников остановился и закричал ему в ответ. И на фоне красной от пожарищ ночи этот диалог на тевтонском наречии, об которое можно было сломать язык, заставил задрожать от страха всех вокруг.

Никто не знал, что именно Гийом и его земляк сказали друг другу. Но как бы то ни было, разбойники больше не возвращались к замку и с рассветом ушли из деревни. Все смотрели на Гийома как на героя, и он почивал на лаврах своих военных побед.

Этот случай, несомненно, доказывал, что в банду из сельских нищих и городских бедняков входили также и дезертиры, пришедшие с севера.

Все они были солдатами армий, собранных принцами для короля: валлонцы, итальянцы, фламандцы, жители Лотарингии и Льежа, испанцы, немцы… Такой калейдоскоп народов мирные жители Пуату не могли себе даже вообразить. Вскоре кое-кто стал утверждать, что среди бандитов был и поляк, один из дикарей, что недавно под предводительством кондотьера Яна из Верта резали в Пикардии грудных младенцев. Его хорошо разглядели. У него было совершенно желтое лицо, меховая шапка и, без сомнения, огромная мужская сила, которой под конец дня не удалось избежать ни одной женщине из деревни.

* * *

Сгоревшие дома восстанавливали всей деревней. Работали быстро: из грязи, смешанной с соломой и камышом, получались довольно крепкие постройки. Не пострадавший от разбойников урожай был обильным, и это утешало крестьян. Только две девочки, в том числе и Франсина, не смогли оправиться после изнасилования. Пролежав некоторое время в горячке, они умерли.

Ходили слухи, что маршальский суд[30] Ньора послал несколько солдат в погоне за бандой грабителей, казавшейся разобщенной и плохо организованной.

Итак, вторжение разбойников во владения баронов де Сансе не внесло больших изменений в привычное течение жизни замка. Только старый дедушка стал еще чаще ворчать на непокорных протестантов и сокрушаться о смерти славного короля Генриха IV, в чем он видел причину всех бед.

— Эти люди олицетворяют дух разрушения. Некогда я порицал кардинала Ришельё за его жестокость, но теперь я понимаю, что он был недостаточно тверд.

Анжелика и Гонтран, которые были в этот день единственными слушателями этой тирады, переглянулись с видом заговорщиков. Реальность ускользала от взгляда их храброго дедушки! Все внуки обожали старого барона, но редко соглашались с его устаревшими взглядами.

Мальчик, которому скоро должно было исполниться двенадцать, осмелился возразить:

— Эти разбойники, дедушка, не были гугенотами. Это были католики, дезертировавшие из голодных армий, и иностранные наемники, которые, как говорят, не получили платы, а еще крестьяне, разоренные войной.

— Тогда бы они не пошли в эти места. И кроме того, ты не заставишь меня поверить в то, что среди них не было протестантов. В мое время армии и правда плохо платили своим солдатам, но платили регулярно. Поверь мне, у всех этих беспорядков иностранные корни, скорее всего английские или голландские. Они сплачиваются в группы и устраивают волнения только потому, что Нантский эдикт был слишком снисходителен для них: им оставили не только право исповеди, но и гражданские права…

— Дедушка, а что это за права, которые оставили протестантам? — неожиданно спросила Анжелика.

— Ты слишком мала, чтобы понять это, девочка моя, — произнес старый барон. Затем добавил: — Гражданские права — это то, что нельзя забрать у человека, не лишив его при этом чести.

— Значит, это не деньги, — предположила малышка.

Старый барон похвалил ее:

— Да, правильно. Анжелика, ты определенно очень умна для своего возраста.

Но Анжелика считала, что вопрос требует разъяснений.

— Тогда, если разбойники ограбят нас подчистую и разденут догола, у нас все равно останутся наши гражданские права?

— Правильно, дочь моя, — ответил ее брат.

Но в его голосе звучала ирония, и она спросила себя, не насмехается ли он над ней.

О Гонтране не знали, что и думать. Он мало говорил и жил совсем один. Не желая слушать наставника и ходить в коллеж, он вынужден был довольствоваться зачатками знаний, полученными от школьного учителя и деревенского кюре. Очень часто он уходил к себе на чердак, чтобы давить красную кошениль или растирать цветную глину и рисовать странные творения, которые он называл «картинами» или «живописью». Небрежный к своей одежде и виду, как и все дети де Сансе, он порой упрекал Анжелику за то, что она жила словно маленькая дикарка и не умела держать себя соответственно своему положению.