Она надела свое самое элегантное платье, сшитое в Пуатье, тоже серого цвета, но с несколькими крошечными голубыми бантами на корсаже: серая уточка среди сеньоров, украшенных разноцветными лентами. Она и не знала, что ее пылающее как налитое яблочко личико, такое нежное с тонкими чертами, которое подчеркивал большой жесткий кружевной воротник, ослепительно само по себе. Все три сеньора то и дело поглядывали на Анжелику с восхищением, скрыть которое пылкие южане не могли. Они осыпали ее комплиментами, но смысла половины из них она не понимала, потому как говорили они очень быстро и с невероятным акцентом, который, казалось, преображал любое заурядное слово, подобно солнечным лучам.

«Неужели я буду слышать такую речь всю оставшуюся жизнь?» — с тоской подумала Анжелика.

Лакеи тем временем вкатили большие бочки, поставили на козлы и тут же принялись их сверлить. Едва сделав отверстие, в него тотчас вставляли деревянный кран; однако струя из бочек вырывалась в этот короткий промежуток и оставляла на полу большие розовые или красновато-золотистые лужи.

— Сент-Эмильон, — объявлял граф де Карбон-Доржерак, который был родом из Бордо, — Сотерн, Медок.

Он объяснил, что дабы не подвергать божественный нектар тряске во время пути, вино поместили на корабль прямо в Бордо в бочках, которые хорошо закрепили в трюме и таким образом доставили до устья Севр-Ньортез. Из красивого порта Маркуса плоскодонки пуатевинских болот, управляемые шестами, направились вверх по реке и ее излучинам, вдоль островков и берегов «Зеленой Венеции», встречая дома и замки, чьи фундаменты утопали в воде, а крыши — в зелени. Радушным хозяевам этих мест оставили подарки из солнечного края, которые осветят новым светом вечный шарм озер. Достигнув Ньора, близкого к цели их плавания, люди, что везли бордоские бочки, соединились с конным караваном из Лангедока под началом д’Андижоса. Словоохотливый и бурно жестикулирующий маркиз продолжил рассказ, объяснив, что на набережной того же Ньора, где происходила выгрузка, он арендовал склад и надлежаще вознаградил сторожа, чтобы оставить часть привезенного на хранение. Отсюда в течение долгих лет барон де Сансе сможет пополнять свои запасы божественными винами, черпая из живительного нектара силу и мужество, чтобы пережить печаль от разлуки с дочерью, увезенной в далекий край.

Так решил граф де Пейрак, пожелавший поддержать будущего тестя в его испытании. Он не знал лучшего лекарства от печали, чем старое доброе вино. И сейчас при виде новобрачной сеньоры с Юга в полной мере осознали степень жертвы, на которую пошла семья невесты, и порадовались предусмотрительности графа, которая позволит им оставить семью девушки в хороших руках — если можно так выразиться — в руках бога Бахуса!

Опьяненные скорее речами, чем напитками, жители Монтелу с осторожностью пробовали столь превозносимые сорта вин.

Однако вскоре Дени и трое младших де Сансе заметно повеселели. Винные пары ударили в голову. Анжелика увидела, что отец смеется и, не стесняясь ветхого белья, распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры южане расстегнули короткие куртки без рукавов — весты[80]. Один из них снял парик, чтобы вытереть вспотевший лоб. Все общество прошествовало в большую залу. Анжелика и Пюльшери расстелили скатерть на столе и проворно расставили большие красивые бокалы, которые ловко вынули из наполненных соломой сундуков. В бокалы то и дело подливали жидкость, играющую на свету всеми оттенками красного, золотистого и янтарного.

— Пейте! Пейте! — раздавались голоса.

Анжелика решила принести пирожные и маленькие пирожки, которые вчера испекла вместе с тетушкой. Она заметила, что гости охотно набросились на угощение. Занятые перевозкой дорогого вина, которое предназначалось для родственников будущей жены, они выехали из Ньора на рассвете и должно быть не успели подкрепиться в дороге.

Без конца прибывали и открывались все новые сундуки, полные удивительных вещей. Для детей там были мешочки со стеклянными шариками, шляпы с перьями, конская сбруя с колокольчиками для их любимых лошадей, а также потрясающая шпага с ножнами, украшенными золотыми и серебряными узорами, и перевязь из дорогой кожи с голубой атласной тесьмой для Дени, который, восхищенный, взял ее и держал словно свечу.

Сопровождая жесты любезными речами, добродушный Андижос надел на толстые плечи тетушки Жанны и тощие — доброй Пюльшери ожерелья в несколько рядов, составленные, по словам маркиза, из пиренейских камней — блестящих кристаллов с сиреневым отливом и драгоценных гранатов. Тетушка Жанна, украшенная, как королева-регентша, не могла удержаться от широкой улыбки, увидев в поднесенном пажом зеркальце свое отражение.

Среди обилия подарков, которые семья де Сансе не могла себе представить в самых заоблачных мечтах, сердце Анжелики наполнилось неопределенной тоской, и это чувство мешало присоединиться к всеобщему веселью. Но она изо всех сил старалась себя перебороть. Потом кто-то поднес к ее губам бокал, и, наконец, она забылась. Монтелу вокруг нее преобразился.

На кухне Фантина Лозье угощала наваристым супом, колбасами и большим куском мяса тех, кого она высокомерно называла «прислугой», но очень скоро ее радушная натура взяла верх и она принялась чествовать приезжих со свойственным ей гостеприимством.

С повозки спустились музыканты: два скрипача и один флейтист. Они расположились в углу двора и немного посоветовавшись, заиграли обаду[81].

Мари-Аньес, вцепившись в руку старшей сестры, звонким голосом закричала ей в ухо:

— Анжелика, ну идем же! Анжелика, скорее пойдем наверх, в твоей комнате такие чудесные вещи…

Анжелика дала себя увести.

В просторной комнате, где она столько лет спала вместе с Ортанс и Мадлон, стояли большие сундуки из сыромятной кожи, обитые железом, которые тогда называли «гардеробами». Лакеи и служанки уже открыли их и выкладывали содержимое на пол и в колченогие кресла. На огромной кровати Анжелика обнаружила зеленое платье из тафты цвета ее глаз. Корсаж на китовом усе был украшен тончайшим кружевом, а спереди сплошь усеян бриллиантами и изумрудами, нашитыми в форме цветов. Таким же цветочным рисунком была отделана верхняя бархатная юбка черного цвета. Ее полы по бокам приподнимали брильянтовые аграфы.

— Ваше свадебное платье, — сказал маркиз д’Андижос, который вошел в комнату вслед за сестрами. — Граф де Пейрак очень долго искал среди тканей, заказанных из Лиона, ту, которая бы подошла к цвету ваших глаз.

— Но он никогда их не видел, — возразила Анжелика.

— Господин Молин описал их очень подробно: море, которое видишь с берега, когда солнечные лучи пронизывают его до самого песчаного дна…

— Чертов Молин! — воскликнул барон. — Вы не заставите меня поверить, что он так поэтичен! Я подозреваю, маркиз, что вы несколько приукрасили его слова, чтобы заставить улыбнуться невесту, польщенную таким вниманием со стороны будущего мужа.

— А это! И это! Посмотри, Анжелика! — повторяла Мари-Аньес, чье личико, напоминающее мордочку маленькой пугливой мышки, светилось от возбуждения.

Вместе с двумя маленькими братьями, Альбером и Жан-Мари, она вертела в руках изысканное белье, открывала коробочки, где лежали ленты, кружевные украшения и веера из пергамента и перьев. Там еще был очаровательный дорожный несессер из зеленого бархата с подкладкой из белого дамаста, окованный позолоченным серебром. В нем находились две щетки, золотой футляр с тремя гребнями, два маленьких итальянских зеркальца, квадратная подушечка для булавок, два чепчика, ночная рубашка из тонкого батиста, подсвечник из слоновой кости и зеленый атласный мешочек с шестью восковыми свечами. Было еще множество более простых, но не менее элегантных платьев, перчатки, пояса, маленькие золотые часики и бесконечное количество вещей, о назначении которых Анжелика даже не догадывалась. Как, например, маленькая перламутровая коробочка, в которой на покрытой клеем тафте находились разные по форме крохотные кусочки черного бархата.

— Это мушки, считается хорошим тоном приклеивать их, чтобы подчеркнуть цвет кожи и красоту лица, — пояснил граф де Карбон.

— У меня не настолько светлая кожа, чтобы была необходимость ее так подчеркивать, — ответила Анжелика, закрывая коробку.

Находясь под впечатлением от увиденного, она радовалась как ребенок и в то же время впервые ощутила восторг женщины, которую инстинктивно тянет к нарядам и всему красивому.

— А что вы скажете об этом? — спросил маркиз д’Андижос. — Это сияние тоже не подойдет к вашему оттенку кожи?

Он открыл плоский футляр, и в комнате, где толпилась служанки, лакеи и работники с фермы, раздался дружный возглас изумления, а затем восхищенный шепот. На белом атласе сверкало ожерелье ослепительного, в три ряда, жемчуга с золотистым отливом. Лучшего украшения для юной невесты нельзя было и придумать. Набор дополняли жемчужные серьги и две нитки более мелкого жемчуга, которые Анжелика сначала приняла за браслеты.

— Это украшения для волос, — объяснил маркиз д’Андижос, который, несмотря на брюшко и манеры вояки, подобно пажу разбирался в тонкостях моды. — Нужно приподнять волосы, хотя, по правде говоря, я не очень-то представляю, как это делается.

— Я причешу, мадемуазель, — вмешалась в разговор высокая крепкая служанка, приближаясь к Анжелике.

Она была молода, но удивительным образом походила на Фантину Лозье. То же сарацинское пламя — память о давних нашествиях — опалило ее кожу. Обе женщины бросали друг на друга враждебные взгляды.

— Это Маргарита, молочная сестра графа де Пейрака. Она прислуживала самым знатным дамам Тулузы и подолгу жила вместе с хозяевами в Париже. Отныне она будет вашей горничной.

Служанка ловко подняла тяжелые золотистые волосы Анжелики и искусно обвила их жемчугом. Затем она решительно вынула из ушей девушки скромные сережки, подаренные бароном на первое причастие, и вдела роскошные серьги. Настала очередь ожерелья.