— Я не один, а с герцогиней де Бофор! — крикнул он, повернувшись к двери.

Глава 11

Несмотря на предупреждение, в дверях показался слуга:

— Простите меня, Ваше Высочество. В замок только что прибыл один монах, он настаивает на встрече с принцем Конде. Маркиз дю Плесси решил немедленно сопроводить его к Вашему Высочеству.

— Пусть войдет, — произнес принц после недолгого молчания.

Затем он подошел к эбеновому секретеру, стоявшему у окна, и выдвинул ящики.

Слуга ввел в комнату еще одного человека — монаха в рясе с капюшоном на голове, который приблизился к принцу, низко кланяясь на ходу.

Когда он, наконец, покончил с церемониями и выпрямился, открылось его загорелое лицо с темными миндалевидными глазами.

Появление духовного лица, казалось, ничуть не смутило женщину, расположившуюся на кровати. Она продолжала безмятежно лакомиться фруктами, едва прикрыв покрывалом бедра.

Мужчина с каштановыми волосами, склонившись над секретером, доставал большие конверты с красными печатями.

— Отец мой, — проговорил он, не поворачиваясь, — вас послал месье Фуке?[68]

— Да, монсеньор.

Монах прибавил какую-то фразу на певучем языке, который Анжелика приняла за итальянский. По-французски он говорил с акцентом: в его голосе появлялась какая-то детская интонация, которая, однако, не лишала речь монаха изящества.

— Пароль вовсе не обязателен, синьор Экзили[69], — сказал принц Конде, — я бы узнал вас и так по приметам и главное — по голубому пятнышку в уголке глаза. Так это вы тот самый знаменитый кудесник, владеющий сложной и тонкой наукой изготовления ядов? Говорят, вам нет равных в Европе.

— Ваше Высочество оказывает мне большую честь. Я всего лишь усовершенствовал некоторые рецепты, перешедшие мне по наследству от флорентийских предков.

— Итальянцы, однако, мастера на все руки! — воскликнул Конде и разразился громким хохотом, но его лицо тут же вновь приняло суровое выражение.

— Вы привезли?

— Вот.

Капуцин вытащил из широкого рукава резной ларец и, надавив на одну из частей орнамента, украшавшего дорогое дерево, открыл его.

— Видите, монсеньор, достаточно лишь коснуться ногтем этой милой фигурки человека с голубкой на руке.

Крышка ларца откинулась. На атласной подушке поблескивал стеклянный флакончик с жидкостью изумрудного цвета. Принц Конде аккуратно взял его и поднес к свету.

— Римский купорос[70], — тихо произнес отец Экзили. — Он действует не сразу, но в результате можно быть уверенным. Я предпочитаю его едким ядам, способным умертвить за несколько часов. Как я понял со слов месье Фуке, вы, монсеньор, не хотели бы, чтобы у близких этого человека возникли какие-либо подозрения на ваш счет. Он начнет постепенно слабеть, но продержится где-то неделю, и его смерть будет выглядеть вполне естественно — всего лишь как следствие желудочного воспаления от залежавшейся дичи или несвежей пищи. Было бы очень кстати, если бы ему подавали к столу в течение той недели мидии, устрицы — в общем, всякие ракушки, которыми можно отравиться. Тогда списать внезапную смерть на неправильное питание будет проще простого.

— Благодарю вас за дельные советы, отец мой.

Конде продолжал рассматривать светло-зеленую жидкость, и его глаза горели огнем ненависти. Анжелика испытала глубокое разочарование: бог любви, спустившийся на землю, оказался некрасивым и внушал ей страх.

— С этим ядом надо обращаться очень и очень осторожно. Когда я делаю смесь более насыщенной, мне даже приходится надевать стеклянную маску. Одной капли, попавшей на кожу, достаточно, чтобы разъедающая боль добралась до какого-нибудь органа и уничтожила его. Если самому вам не удастся добавить зелье в кушанья этого человека, лучше поручите дело ловкому умелому слуге.

— Слуга, который привел вас, — мое доверенное лицо. К тому же человек, о котором мы говорим, его совершенно не знает, с чем я себя и поздравляю. Думаю, будет достаточно легко приставить к нему моего лакея.

Принц бросил на монаха, которого превосходил в росте, насмешливый взгляд.

— Я полагаю, синьор Экзили, что, занимаясь искусством, подобным вашему, вы не очень щепетильны. Однако что вы скажете, если я признаюсь вам, что жертвой яда станет один из ваших соотечественников, итальянец из Абруцци[71]?

Лукавая улыбка мелькнула на тонких губах Экзили. Он снова поклонился.

— Моими соотечественниками являются только люди, которые способны по достоинству оценить мои услуги, монсеньор. А в данный момент месье Фуке из парижского парламента более щедр ко мне, нежели какой-то итальянец из Абруцци, которого я тоже знаю.

Конде расхохотался.

— Браво, брависсимо, синьор! Мне нравится иметь дело с людьми, подобными вам.

Он аккуратно положил флакончик на атласную подушку. Повисло молчание. Синьор Экзили созерцал свое творение с выражением глубокого удовлетворения и даже гордости на лице.

— Я должен прибавить, монсеньор, что вещество не имеет запаха и почти безвкусно. Оно не изменяет вкус пищи, с которой смешивается, так что интересующий вас господин, даже если он подозрителен и внимательно следит за тем, что ему подают, сможет упрекнуть своего повара только в избытке приправ.

— Вы ценный человек, — задумчиво повторил принц.

Несколько нервно он собрал запечатанные конверты, разбросанные на задрапированном столике.

— Вот то, что я, в свою очередь, обещал передать через вас для месье Фуке. В этом конверте обязательство маркиза Д’Окинкура. А здесь — мессиров де Шаро[72] и дю Плесси, мадам дю Плесси, мадам де Ришвиль, герцогини де Бофор, мадам де Лонгвиль. Как видите, дамы оказались менее ленивыми… или менее щепетильными, чем мужчины. У меня еще нет писем мессира де Мопеу, маркиза де Креки и некоторых других…

— А ваше, монсеньор?

— Да, правильно. Вот оно. Я его как раз дописывал и еще не успел поставить подпись.

— Могу я просить Ваше Высочество соблаговолить прочитать мне текст, чтобы я мог проверить каждое слово документа? Месье Фуке очень беспокоится, чтобы ни один пункт не был забыт.

— Как пожелаете, — сказал принц, едва заметно пожав плечами.

Затем он взял листок и стал читать вслух:

«…Я, Людовик Второй, принц Конде, заверяю месье Фуке в том, что буду служить ему и только ему, подчиняться ему и только ему, а также обязуюсь по первому приказу предоставить в его распоряжение все свои земли, укрепления и прочее. В подтверждение своих слов я предоставляю ему это письмо, написанное и подписанное моей рукой по доброй воле и даже без изъявления какого-либо пожелания с его стороны. Да примет он на веру мое честное слово. Подписано в…» Дата может быть неточной, дабы сбить с толку ищеек… Это оговорено.

— Подписывайте, монсеньор, — произнес отец Экзили, чьи глаза сверкнули в тени капюшона.

Быстро, словно спеша скорее со всем покончить, Конде взял с секретера гусиное перо, которое только что заточил. Пока он подписывал бумагу, монах разжег небольшой позолоченный серебряный светильник. Конде расплавил на огне сургуч и поставил на письмо большую круглую печать.

— Все остальные обязательства составлены по примеру моего и подписаны, — сообщил он. — Надеюсь, ваш хозяин будет доволен и докажет нам это.

— Будьте уверены, монсеньор. Однако я не могу покинуть замок прежде, чем вы отдадите мне остальные письма, о которых только что говорили.

— Ручаюсь, что вы получите их завтра до полудня.

— Хорошо, тогда до той поры я задержусь в замке.

— Наша дорогая подруга, маркиза дю Плесси, позаботится о том, чтобы вы удобно устроились, синьор. Я предупредил ее о вашем прибытии.

— А пока я буду ждать, полагаю, было бы благоразумнее запереть письма в ларце, который я вам только что передал. Замок скрыт, так что они будут в безопасности от любопытных глаз.

— Вы правы, синьор Экзили. Слушая вас, я начинаю понимать, что интриги — это тоже искусство, требующее практики и опыта. А я простой воин, и не скрываю этого.

— Прославленный воин! — воскликнул итальянец, кланяясь.

— Вы мне льстите, отец мой. Впрочем, не скрою, мне бы хотелось, чтобы монсеньор Мазарини и ее величество королева разделяли ваше мнение. Как бы то ни было, я считаю, что военная тактика при всей ее грубости и масштабности в чем-то сродни вашим ловким махинациям. Надо всегда предвидеть намерения врага.

— Монсеньор, вы рассуждаете так, словно сам Макиавелли был вашим учителем.

— Вы мне льстите, — повторил принц.

Однако лицо его просияло.

Экзили посоветовал принцу приподнять атласную подушку и спрятать компрометирующие конверты под ней. Затем ларец был помещен в секретер.

Едва итальянец исчез за дверью, как Конде, словно ребенок, снова достал ларец и открыл его.

— Покажи, — прошептала женщина, протягивая руку.

Пока длилась беседа, она не вмешивалась и развлекалась тем, что снимала и снова надевала на пальцы кольца. Но, очевидно, она не упустила из разговора ни единого слова.

Конде подошел к кровати, и они вместе склонились над флаконом с изумрудной жидкостью.

— Ты думаешь, яд и впрямь так опасен, как он утверждает? — прошептала герцогиня де Бофор.

— Фуке заверил меня, что на свете нет более умелого аптекаря, чем этот флорентийский монах. А мы в любом случае вынуждены действовать через Фуке. Ведь именно ему в прошлом апреле пришла в голову мысль о сотрудничестве Парижского парламента с Испанией. Вмешательство испанцев нам всем не по душе, но зато Фуке смог заручиться поддержкой его католического величества Филиппа IV. Без него я могу потерять свою армию.

Дама вновь откинулась на подушки.