Служанка бросала вокруг себя разочарованные и смущенные взгляды. Вне всякого сомнения, она не была такой непреклонной, какой хотела казаться, однако красная морда брата Тома ее явно не воодушевляла.

Один из монахов, видимо, понял, в чем дело, и, вскочив со стула, нежно положил руку ей на талию.

— Ради святого Бернара, покровителя нашего монастыря! — воскликнул он. — Малышка слишком худенькая для такой огромной свиньи, как ты. Ну что? — спросил он, коснувшись пальцами подбородка строптивицы. — Разве мои прекрасные глаза не возмещают отсутствие волос? К тому же, знаешь, я служил солдатом, так что умею развлекать девчонок.

Действительно, у него были черные веселые глаза и лукавое лицо. Горничная, наконец, соизволила улыбнуться. Брат Тома тут же затеял драку, взбешенный тем, что остался в одиночестве. Один из оловянных кувшинов полетел на пол, женщины закричали. И тут кто-то воскликнул:

— Смотрите! Посмотрите туда!.. Ангел!..

Все повернулись к двери, на пороге которой стояла Анжелика. Она не отпрянула, поскольку была не робкого десятка. Она не раз присутствовала на крестьянских пирушках, чтобы не бояться громких голосов и разгула — неизбежных спутников возлияний. Но что-то здесь было не так. Происходящая сцена абсолютно не вязалась с прекрасным видением, открывшимся с обрыва, когда аббатство показалось ей в золотом вечернем свете приютом спокойствия и мира.

— Это та девочка, что потерялась в лесу, — объяснил брат Ансельм.

— Единственная девочка из целой банды мальчишек, — добавил брат Тома. — Многообещающе. Может, ей понравится наше веселье? Иди сюда, выпей, — позвал он, протягивая Анжелике стаканчик с настойкой, — это вкусно, сладко. Мы сами готовим его в огромных перегонных кубах из болотного дягиля.

Анжелика повиновалась скорее из любопытства, чем из желания отведать лакомство. Ей давно хотелось попробовать целебный напиток, о котором столько слышала, и который вдобавок носил ее имя. Золотисто-зеленая жидкость показалась ей вкусной: одновременно крепкой и бархатистой, и пока она пила, по телу разлилось приятное тепло.

— Браво! — завопил брат Тома. — Да ты не дура выпить!

Он посадил ее к себе на колени. Его дыхание, источавшее винные пары, вонь от грубой монашеской рясы вызывали у Анжелики отвращение, но алкоголь, который она только что выпила, совершенно оглушил ее. Тома похлопывал девочку по коленкам отеческим жестом:

— Она такая миленькая, эта малышка!

От дверей раздался громкий голос:

— Брат мой, отпустите ребенка.

Стоящий на пороке монах в белом, лицо которого скрывал капюшон, а руки — широкие рукава рясы, походил на призрака.

— А вот и наш брюзга! — проворчал брат Тома. — Мы не просили присоединяться к нам, брат Жан, ведь вкусная еда вас не прельщает. Так дайте, по крайней мере, остальным спокойно веселиться. Вы пока что не отец настоятель.

— Я пришел не за этим, — ответил монах дрогнувшим голосом. — Я настойчиво советую вам оставить девочку в покое. Она дочь барона де Сансе. Будет крайне неприятно, если она станет жаловаться на ваши нравы, вместо того чтобы хвалить гостеприимство.

На мгновение воцарилось удивленное и смущенное молчание. Брат Тома резко отдернул руки.

— Пойдемте, дитя мое, — решительно произнес монах.

Анжелика машинально последовала за ним. Они прошли через двор.

Подняв глаза, девочка увидела над монастырем звездное небо необыкновенной чистоты. Следуя за своим провожатым, она, в конце концов, оказалась в просторной внутренней галерее с аркадой, напротив которой виднелись двери.

— Входите же, — сказал брат Жан, открывая одну из деревянных дверей с маленьким окошечком посредине. — Это моя келья. Здесь можно спокойно отдохнуть в ожидании утра.

Анжелика очутилась в комнатушке с голыми стенами, украшенными лишь распятием и ликом Девы Марии. В углу стояла низкая кровать, которая скорее напоминала просто доску, с простыней из грубой ткани и одеялом. Перед распятием находилась деревянная скамеечка для молитвы и полка, заваленная требниками. В комнате царила приятная свежесть, которая, должно быть, превращалась зимой в лютый холод. На полукруглом окошке висел только один ставень, открытый этим вечером настежь. Дыхание спящего леса, пахнущее мхом и грибами, проникало в комнату. Слева ступенька вела к нише, где горел ночник и стоял пюпитр с пергаментами и стаканчиками красок.

Монах указал Анжелике на кровать.

— Ложитесь и спите спокойно, дитя мое. Что до меня, то я продолжу свой труд.

Он скользнул в нишу, сел на табурет и склонился над пергаментами.

Сидящей на краешке жесткого матраса девочке совсем не хотелось спать. Ни разу еще ей не приходилось бывать в столь странном месте. Анжелика поднялась и подошла к окну. Внизу виднелась целая вереница маленьких садиков, отгороженных друг от друга высокими стенами. Каждому монаху принадлежал кусочек земли, куда он ходил каждый день и где мог растить овощи или копать себе могилу.

Крадучись, Анжелика приблизилась к нише, где работал брат Жан. Ночник освещал профиль молодого мужчины, наполовину скрытый под капюшоном. Он сосредоточенно копировал старинные миниатюры. Кисти опускались в стаканчики с красной, золотой или голубой краской и искусно выводили узоры из цветов и чудовищ, коими в старину любили обильно украшать молитвенники.

— Вы не спите?

— Нет.

— Как вас зовут?

— Анжелика.

Внезапное волнение озарило худое, истощенное лицо аскета.

— Анжелика! Дочь ангелов. Конечно же, — прошептал он.

— Я очень рада, что вы пришли, отец. Тот толстый монах мне не нравился.

— Внезапно, — произнес брат Жан, чьи глаза светились странным огнем, — голос сказал мне: «Встань, оставь свои мирские дела. Иди и охраняй моих заблудших овец…» И я оставил мою келью, ведомый незримой рукой. Дочь моя, как оказалось, что вы так неблагоразумно покинули родительский кров, где подобает оставаться девочке вашего возраста и положения?

— Не знаю, — прошептала Анжелика, смущенно опустив голову.

Монах отложил кисти в сторону. Он поднялся, спрятав руки в широкие рукава, подошел к окну и долгим взглядом окинул звездное небо.

— Смотрите, — произнес он вполголоса, — ночь все еще царствует над землей. Крестьяне спят в своих лачугах, а сеньоры в замках. Они забывают во сне о горестях и заботах. Аббатство же не спит никогда… Здесь идет бесконечная битва между Богом и дьяволом…

Я покинул мир совсем молодым и пришел укрыться в этих стенах, чтобы служить Богу молитвами и постом. Однако я обнаружил здесь, в приюте высоких духовных устремлений, недостойные, развратные нравы. Дезертиры и инвалиды ищут под монашеской рясой легкую и безопасную жизнь, они приносят в святые стены свои нечестивые привычки.

Аббатство словно большой корабль, который буря швыряет в разные стороны и который трещит по швам. Но он не пойдет ко дну, пока в его стенах есть набожные души. Среди нас еще остались люди, стремящиеся вопреки всему вести святую покаянную жизнь, которая была им предназначена Богом. Как это непросто! Чего только не выдумывает дьявол, чтобы сбить нас с пути… Тот, кто не жил в монастырях, никогда не видел настоящего лица Сатаны.

Ему так хочется властвовать в божьей обители!.. Словно недостаточно тех испытаний, на которые нас обрекают муки желания от присутствия женщин, вхожих в наши стены; он сам является к нам по ночам, стучится в двери, будит, обрушивает на нас свои удары…

Он поднял рукав, обнажив руку, покрытую кровоподтеками.

— Посмотрите, — проговорил он жалобно, — посмотрите, что со мной сделал Сатана.

Анжелика слушала его с растущим ужасом.

«Он безумен», — подумала она.

Однако еще больше она боялась, что он не безумен. Слова монаха казались правдой, и от страха у нее зашевелились волосы на голове. Когда же кончится эта невыносимая, гнетущая ночь?

Монах упал на колени на твердый холодный пол.

— Господи, — взывал он, — помоги мне. Сжалься над моей слабостью. Отврати Сатану!

Анжелика отошла и снова села на край кровати. Во рту у нее пересохло от необъяснимого страха. Ей вспомнились слова, которые так часто встречались в сказках кормилицы: «Роковая ночь». Вокруг было что-то невыносимое и непонятное, что заставляло сердце замирать от страха.

* * *

Наконец звон колокола вознесся в ночь, разбив мертвенную тишину монастыря.

Брат Жан встал с колен. Анжелика видела капли пота, блестевшие у него на висках, словно он только что вел изнуряющий бой.

— Заутреня, — сказал он. — Еще не рассвело, но я должен идти с братьями в часовню. Вы можете пока остаться здесь, если хотите. Я приду за вами, когда будет светать.

— Нет, я боюсь, — возразила Анжелика, которой хотелось уцепиться за рясу своего защитника. — Можно, я пойду с вами в церковь? Я тоже буду молиться.

— Если хотите, дитя мое.

И он прибавил с грустной улыбкой:

— Раньше нельзя было и помыслить о том, чтобы привести к заутрене маленькую девочку, но сейчас наш монастырь скрывает в своих стенах столько людей, которым нечего здесь делать, что уже ничто не может удивить. Потому-то я и привел вас сюда, где вы будете в большей безопасности, чем в риге.

Он посмотрел на нее серьезно:

— Когда вы покинете эти стены, могу я просить вас, Анжелика, никому не рассказывать о том, что вы здесь видели?

— Я обещаю, — произнесла она, подняв на него чистый взор.

Они вышли в коридор, на старых камнях которого, казалось, проступила холодная роса.

— Зачем в вашей двери то маленькое окошко? — спросила Анжелика.

— Некогда мы были орденом отшельников. Отцы оставляли кельи только во время службы, а в пост запрещалось и это. Послушники передавали еду через окошки. А теперь помолчите, дитя мое. Ведите себя так тихо, как только можете. Вы меня этим очень обяжете.