Анна Голон - Анжелика. Маркиза Ангелов

— Еще несколько дней, — сказала она наконец, — и я чувствую, что все закончится.

Она посмотрела на Анжелику и взяла ее за руки.

— Ты еще очень маленькая, но твои руки сильные и исцеляющие.

Она прошептала доверительным тоном:

— Я усыпила краба[28], который под кожей выедал ему лицо…

Она на мгновение закрыла глаза, затем продолжила торжественным тоном:

— Нужно будет выманить его на поверхность… Нельзя чтобы человек пошевелился, иначе краб проснется… Ты будешь держать его голову.

— Прямо сейчас?

Колдунья засмеялась и затрясла своей белой как снег шевелюрой.

— Нет… Нужно ждать… Еще одну ночь. Сейчас растущая луна. Она притягивает силы земли и поможет этим силе моих рук… Возвращайся завтра к вечеру… Будет как раз время.

Предполагая, что она будет занята всю ночь, Анжелика задумалась над тем, как устроить так, чтобы уйти из дома и не разбудить Ортанс. Ведь если она проснется, то поднимет на ноги весь замок. Мелюзина, разгадавшая ход ее мыслей, засмеялась, затем с довольным видом покачала головой.

— Это хорошо, ты смелая… И готова на все, чтобы помочь ближнему!

* * *

Когда на следующий день Анжелика возвратилась, оранжевое солнце уже спускалось к горизонту. Внутри пещеры она уловила слабый серный запах.

Колдовское бормотание слетало с полузакрытых губ Мелюзины.

Колдунья сделала девочке знак опуститься, как и она сама, на колени подле лежащего человека. Анжелика хорошо знала, в чем состояла ее роль. Не впервые ей приходилось касаться больного, чтобы снять боль, но на этот раз ей нужно было еще и удерживать его голову в неподвижности. Для того чтобы быть уверенной в том, что сама она не пошевелиться и не задрожит, Анжелика решила, несмотря на жгучее любопытство, не отвлекаться на наблюдение за операцией, которую собиралась выполнить знахарка, и сосредоточить свое внимание в одной точке на стене. Тем не менее она по-прежнему ощущала движения рук Мелюзины, лежащих на повязке. Эти руки словно помогали движениям губ находящейся в трансе женщины, ее странному, почти беззвучному бормотанию. Временами даже казалось, как будто пение доносилось откуда-то из другого места, снаружи.

Звуки стали затихать. Голова, которую удерживала Анжелика, вдруг показалась ей легче.

— Смотри!

То, что она увидела на снятой белой повязке, было не столько крабом, сколько огромным черным пауком с безобразной мордой, красной в центре и с черными разводами по краям.

Голова Мелюзины оставалась склоненной, она созерцала открывшуюся ей картину с напряженным вниманием.

— Все закончилось, — прошептала она наконец. — Он поправится.

Потом Анжелика помогла колдунье наложить повязки на распухшую щеку больного. Пещеру заполнил резкий запах лекарств. Удушающие испарения насквозь пропитали жилище колдуньи. Просачиваясь наружу через дымоход камина и распространяясь далеко над песчаной равниной, они без сомнения вызывали ужас всех, кто проходил мимо.

Огонь в очаге Мелюзины медленно поглощал белье, повязки… Анжелика забыла о времени. Именно Мелюзина напомнила ей, что на дворе наступила ночь.

К счастью, не в первый раз Анжелике приходилось поздно возвращаться домой со своих эскапад, и кормилица Фантина всегда оставляла для нее в печи теплый суп. Анжелика приходила к Мелюзине еще два дня, помогая делать перевязки и готовить снадобья. Человек всегда был неподвижен, находясь в своей летаргии, как в далекой стране.

Однажды, придя к Мелюзине, она не увидела его на привычном месте. Исцеленный, незнакомец снова отправился в путь.

— Кто это был? — опять спросила Анжелика.

— Бродяга, несчастный перекати-поле… Мало-помалу, люди стали его избегать, его принимали за прокаженного, в него бросали камни…

Колдунья посмотрела на Анжелику с нежным участием, как на сообщницу.

— Мы сохранили ему жизнь, — сказала она.

* * *

Следуя давней привычке, Фантина Лозье, купив у бродячего овернского торговца немного воска и несколько лент, смогла поведать мессиру барону о наиболее важных новостях, касающихся жизни Французского Королевства.

Слушая кормилицу, никто не мог поверить, что простой торговец сумел сообщить ей так много. Все приписывали ее воображению, но на самом деле то была прозорливость. Чтобы уловить суть происходящего, кормилице было вполне достаточно одного слова, нечаянно слетевшего с чьего-то длинного языка, неожиданно дерзкого ответа попрошайки, взволнованного лица рыночного торговца.

Барон де Сансе протестовал.

— Фантина, нельзя ли хотя бы год прожить без ваших навязчивых идей о катастрофах?..

Кормилица защищалась.

Ведь на этот раз мессир барон мог заметить, что она не предсказала нападения на их земли разбойников.

И действительно, они не напали.

Напротив, сейчас, по словам бродячего торговца, приближались хорошие времена.

Покидая Париж, оставляя за собой мятежный парламент, монсеньор кардинал Джулио де Мазарини отправлялся за Рейн, в землю под названием Вестфалия, чтобы подписать там договор об окончании Тридцатилетней войны.

* * *

На чердаке замка старый Лютцен начистил до блеска свою каску, снял ржавчину с железной алебарды.

У всех войн безобразные обличья.

Но та, которая должна была вот-вот закончиться, стала спутницей всей его жизни, и казалась самой ужасной из всех Гарпий. Лютцен мог поклясться в этом. Но как и во всех войнах, в ней были проблески света.

Таким светом стала для него сверкнувшая в мареве сражения белокурая шевелюра заблудившегося Северного короля.

День битвы на поле возле Лютцена, где-то в Саксонии, выдался туманным. На своем огромном, тяжелом коне появился король Швеции, Густав-Адольф. Это был настоящий великан. В своих воспоминаниях Гийом всякий раз видел, как короля хватали руками, крюками, кололи пиками, и как тяжело падал он среди своих врагов, одним из которых был и он, Гийом, немецкий наемник императорских армий. В тот день, несмотря на то что Северный король был захвачен и убит, германские армии потерпели поражение под Лютценом.

Как бы там ни было, толстяк Густав-Адольф остался в истории как достойный стратег и великий завоеватель. Но никто и никогда не сможет забыть ужасных солдафонов, составлявших его армию. Вплоть до Лотарингии, граничащей с Германской империей и Францией, можно было увидеть, как гигантские силуэты вояк рыскали вокруг, оставляя после себя сожженные до основания деревни, замученных крестьян, женщин со вспоротыми животами, детей, проколотых насквозь. Шведы умели так же хорошо держать в руках длинную пику, как и швейцарцы.

Гийом-ландскнехт под командованием великого генерала, барона Франсуа де Мерси, на службе курфюрста Баварского, сражался против них. Лицом к лицу с другими великими французскими генералами — виконтом де Тюренном и герцогом Энгиенским, который у Рокруа впервые заставил обратиться в бегство испанские Терции[29].

Нёрдлинген![30]

Еще одно поражение. Это часть профессии. Но тот солдат, который храбро сражался и остался живым, мог считать себя победителем.

На следующий день барон де Мерси умер от ран.

Инстинкт самосохранения заставил наемников покинуть поля сражений и идти через поглощенную войной Европу на запад, к краю света, к зыбкому морю, к неведомому океану.

Они шли на запад. Немецкая речь уступала место французской. Их окружали более зеленые, более волнующие пейзажи. На западе времена года сменялись плавно и гармонично, как в танце.

Маленькая Анжелика любила пересчитывать их по пальцам:

«Март, апрель, май — весна, цветы.

Июнь, июль, август — лето, сбор урожая.

Сентябрь, октябрь, ноябрь — осень, золотой лес, сбор яблок, урожай винограда, сбор каштанов.

Декабрь, январь, февраль — зима в белых одеяниях, бичующие, стегающие, похожие на драже градины».

Пуату.

Старые теплые домишки. Тенистые рощи, сменяющиеся благоухающими лугами, леса, непроходимые для всех, кроме уроженцев тех мест, болота. Море было совсем рядом.

Монтелу.

Лютцен остался.

После удивительных событий, пережитых в пещере колдуньи, Анжелика стала более послушной. У нее появился интерес к учебе.

Девочка оставалась дома, внимая урокам тетушки Пюльшери, которые та преподавала племянникам и племянницам, исходя из их возраста и усидчивости. Если бы не старая дева, Гонтран не умел бы даже читать.

Анжелика спрашивала себя, не произошло ли в логове Мелюзины чудо, или Божий дар, как называли его в церкви. Ей казалось, что, в благодарность за это, она просто обязана приложить все усилия, чтобы, наконец, унять тревоги любящей тети.

Та не верила своим глазам, глядя на Анжелику, благоразумно сидящую за шитьем, вышиванием или усердно корпеющую над листом бумаги с заданиями. Неужели Бог услышал ее молитвы. Кроме того, предположения по поводу блестящих способностей ветреной племянницы оказались верны: Анжелика вышивала великолепно, легко, словно играючи. Шитье не очень увлекало ее, но и ему она предавалась с завидной ловкостью и быстротой. Единственное, что было по-настоящему трудно, так это долгие часы неподвижно сидеть на одном месте. Малейший шум, доносившийся с улицы, манил ее к окну. Двор старого замка был сценой, где каждый день, а порой и каждый час разыгрывался новый спектакль.

Однажды в дождливый день Анжелика, глядя в окно, с изумлением увидела, как, трясясь на ухабах, на топкую дорогу, ведущую к подъемному мосту, выехала кавалькада всадников и карет. Перед повозками и телегой, забитыми багажом, горничными и слугами, ехали лакеи в ливреях с желтой оторочкой. Форейторы уже соскочили на землю, готовясь завести упряжку в узкие ворота. Лакеи слезли с запяток первой кареты и распахнули лакированные дверцы, украшенные красно-золотыми гербами.