Анжелика разглядывала лицо мужа. Оно принадлежало ей. Она ласкала его, она знала в нем каждую черточку. Она улыбнулась и прошептала:

— Любовь моя!

Граф был одет в черное с серебром. Под плащом из черного муара, отороченным серебряным кружевом, которое удерживали бриллиантовые застежки, виднелся короткий камзол из серебряной парчи, украшенный изысканным черным кружевом. Из тех же кружев были три ряда воланов, которые от колен ниспадали под темными бархатными рингравами. Вместо отложного воротника на графе был пышный кружевной галстук, завязанный свободным узлом и расшитый крошечными бриллиантами. Его пальцы украшали перстни с бриллиантами и один перстень с огромным рубином.

Жоффрей де Пейрак надел шляпу с белым плюмажем и спросил у Куасси-Ба, взял ли тот подарки, предназначенные для королевской невесты?

Чернокожий слуга, одетый в вишневый короткий бархатный камзол, широченные турецкие шаровары из белого атласа и белоснежный атласный тюрбан, стоял на улице у дверей, притягивая восхищенные взгляды зевак. Все показывали пальцами на его кривую саблю. В руках на подушке он держал великолепную красную сафьяновую шкатулку, обитую золотыми гвоздиками.

* * *

Два портшеза уже ожидали графа и Анжелику.

Их быстро доставили во дворец, где остановились король, его мать и кардинал. Как все дворцы в Сен-Жан-де-Люзе, это было узкое здание в испанском стиле с множеством балюстрад и позолоченных деревянных резных перил. Площадь перед ним заполнили придворные, и порывы морского ветра, принося соленый вкус океана, шевелили перья их шляп.

Стоило Анжелике переступить порог, как ее сердце неистово забилось. «Я увижу короля! — думала она. — И королеву-мать! И кардинала!»

Как он всегда был близок ей, этот молодой король, о котором рассказывала кормилица, король, которого преследовала разъяренная толпа в Париже, который был вынужден бежать через всю разоренную Фрондой Францию, скитаясь по милости мятежных принцев из города в город, из замка в замок, покинутый и преданный всеми. И вот наконец он победил и теперь почивал на лаврах. Но еще сильнее, чем молодой монарх, этим часом триумфа наслаждалась женщина в черных одеждах с матово-бледным лицом испанки, казавшаяся одновременно отстраненной и любезной, которую Анжелика различила в глубине зала; этой женщиной, чьи тонкие безупречной формы руки были сложены на черном платье, была королева-мать.

Анжелика и ее муж прошли по сверкающему паркету через весь зал. Два негритенка несли за графиней шлейф ее верхней юбки из травчатой золотой парчи, в отличие от блестящей гладкой парчи нижней юбки и корсажа. Гигант Куасси-Ба шел следом. В зале было очень жарко и сумрачно из-за толпы придворных и развешенных по стенам гобеленов.

Первый дворянин короля[55] объявил:

— Граф де Пейрак де Моренс д'Ирристрю.

Анжелика присела в реверансе. Сердце готово было выскочить из груди. Перед собой она смутно видела силуэты в черном и красном — королеву-мать и кардинала. Ей подумалось: «Жоффрей должен был склониться ниже. Ведь совсем недавно он с таким почтением приветствовал Великую Мадемуазель. А теперь перед более высокопоставленным лицом он только слегка отставил ногу… Бине прав в своих словах… Бине прав…» Как это глупо, именно сейчас думать о славном Бине и повторять, что он прав. Да и в чем, собственно, он прав, скажите на милость?

Анжелика услышала чей-то голос:

— Мы рады снова видеть вас, граф, и поприветствовать… выразить наше восхищение мадам графиней, о красоте которой наслышаны. Но вопреки обычаю, на этот раз мы рады признать, что молва не преувеличила и оригинал выше всяких похвал.

Анжелика подняла голову и встретилась взглядом с блестящими карими глазами, которые пристально разглядывали ее, — глазами самого короля. Людовик XIV был роскошно одет и, несмотря на средний рост, казался представительнее всех придворных, поскольку держался очень прямо. На его лице виднелись легкие отметины из-за перенесенной в детстве оспы. Нос был довольно длинным, а губы крупными и красиво очерченными, под темной, едва заметной линией маленьких усов. Густые каштановые волосы, не нуждающиеся в накладных прядях, были завиты и ниспадали волнами на плечи. У Людовика были стройные ноги и красивые руки. Под кружевами и лентами угадывалось гибкое, сильное тело, тренированное охотой и верховой ездой.

«Кормилица сказала бы, что он красавец мужчина. Его и правда следует женить», — подумала Анжелика.

И тут же упрекнула себя за столь низменные мысли в такой торжественный момент своей жизни.

Королева-мать попросила открыть шкатулку, которую Куасси-Ба, упав на колени и, словно волхв, коснувшись лбом пола, только что поставил перед ней.

Увидев маленький несессер для рукоделия, заполненный коробочками, гребнями, ножницами, крючками и печатками, выполненными из чистого золота и черепахового панциря с островов, все ахнули. Набожных дам из свиты королевы-матери привела в восторг дорожная часовенка. Ее Величество улыбнулась и осенила себя крестом. Распятие, две статуэтки испанских святых, лампадка и маленькое кадило были выполнены из золота и позолоченного серебра. Кроме того, Жоффрей де Пейрак нанял итальянского художника, чтобы тот изобразил на позолоченном деревянном триптихе сцены Страстей Христовых. Миниатюры получились невероятно изящными, а богатство и яркость красок радовали глаз. Была здесь и пара четок: одни из розоватой слоновой кости на серебряной цепочке, вторые — из золота и янтаря.

Анна Австрийская объявила, что инфанта очень набожна и ее, несомненно, приведет в восхищение подобный подарок.

Она повернулась к кардиналу, чтобы обратить его внимание на прекрасные миниатюры, но тот все еще держал в руках и рассматривал принадлежности из несессера, медленно перебирая их пальцами и заставляя сверкать на солнце.

— Говорят, мессир де Пейрак, что золото само течет вам в руки, будто источник из скалы…

— Это сравнение как нельзя более верно, ваше высокопреосвященство, — тихо отвечал граф, — именно как источник, бьющий из скалы… Но скалу сначала нужно взорвать при помощи фитилей и пороха, разрыть, чтобы добраться до самых недр, разворотить ее, измельчить, сровнять с землей. И тогда, если повезет, из нее хлынет золото, и даже в изобилии, но только после того, как вы познаете тяжелый труд, потом и кровью добиваясь успеха.

— Вот превосходная притча о труде, который приносит свои плоды. Мы не привыкли слышать подобные речи от людей вашего ранга, но, признаюсь, мне они нравятся.

Улыбка не покидала губ Мазарини. Он вынул маленькое зеркало из несессера и украдкой бросил взгляд на свое отражение. Несмотря на румяна и пудру, которые он наложил, пытаясь скрыть желтизну кожи, на висках выступила предательская испарина, выдающая слабое здоровье, она увлажнила пряди волос под красной кардинальской шапочкой.

Болезнь изнуряла Мазарини уже многие месяцы; он-то как раз не лгал, когда объявил, что из-за приступа мочекаменной болезни не может выехать на встречу с испанским послом доном Луисом де Аро первым. Анжелика заметила, какими глазами посмотрела королева-мать на кардинала — это был обеспокоенный взгляд женщины, которую терзает тревога. Было видно, что она сгорает от нетерпения сказать ему: «Не говорите так много, вы утомляете себя. Вам уже пора выпить отвар из лечебных трав». Неужели правда, что королева, которой так долго пренебрегал ее чрезмерно целомудренный супруг, полюбила своего итальянца?.. Все вокруг шептались об этом, но правды не знал никто. Потайные лестницы королевского дворца умеют хранить тайны. Единственный, кто, возможно, знал истину, — ее ревностно оберегаемый сын, король. Не его ли называли доверенным лицом в своих письмах королева и кардинал? Но что же ему было доверено?..

— Я бы с радостью при случае побеседовал с вами о ваших трудах, — произнес кардинал.

А молодой король неожиданно добавил:

— Я тоже. То, что мне о вас рассказывали, вызвало мое любопытство.

И вдруг, то ли оттого, что король говорил со столь не свойственным ему оживлением, то ли по какой-то другой причине, но все присутствующие словно окаменели, и Анжелика с тревогой думала, когда же с придворных спадет это оцепенение.

Но тут раздался пронзительный голос Месье, брата короля:

— О, брат, взгляните, разве это не чудо?! Только посмотрите на платье мадам де Пейрак! Золото! Сколько золота! Оно все золотое! Золотая травчатая парча, золотое шитье, золотая гладкая парча!..

Словно по взмаху волшебной палочки все снова задвигались и заговорили.

Легкомысленное вмешательство Месье рассеяло минутную неловкость и напряжение, порожденное то ли всеобщим смущением, то ли неожиданными словами короля — оплошность, которую он себе вряд ли простит.

Анжелика, приседая в очередном реверансе, случайно поймала взгляд, брошенный королем на своего брата, и прочла в нем зависть и ревность.

* * *

Слишком многие вещи удавались младшему сыну Людовика XIII лучше, чем старшему.

В памяти монарха часто всплывали сцены из детства. Он видел себя, испуганного, заикающегося, неспособного произнести ни слова из подсказанных ему перед тем, как отвести к изголовью кровати, где лежал отец, который всегда его страшил и чье восковое, утонувшее в подушке лицо напугало его еще больше. Тогда как младший брат, которому в ту пору едва исполнилось три года, воскликнул, наученный своей воспитательницей: «Папа! До свидания!» — и от этого детского порыва на лице умирающего появилась улыбка.

* * *

Анжелика вздрогнула.

Король смотрел на нее.

Но тут же решила, что, должно быть, она ошибается. Анжелика поняла, что Людовику свойственна эта манера глядеть на всех и видеть каждого в отдельности. А может, и вовсе он созерцает толпу придворных, думая при этом о чем-то своем?