Анна Голон - Анжелика. Королевские празднества

Взволнованная и поглощенная связанными с отъездом хлопотами Анжелика едва не пропустила момент, когда они покидали предместья Тулузы. Карета почти преодолела мост через Гаронну, как вдруг молодая женщина вскрикнула и высунулась в маленькое окошко.

— Что с вами, моя милая? — спросил ее Жоффрей де Пейрак.

— Я хочу еще раз взглянуть на Тулузу, — ответила она.

Анжелика рассматривала раскинувшийся на берегу реки розовый город с устремленными ввысь стрелами соборов и непреступными башнями ажурных колоколен. Внезапная тревога сжала ей сердце.

«О Тулуза, — прошептала она. — О наш дворец Веселой Науки!»

У Анжелики появилось предчувствие, что больше она их никогда не увидит.

— ЧТО же это такое! Ну почему, когда я так страдаю, мне еще приходится терпеть вокруг себя сборище глупцов! Если бы не мое положение в обществе, я бы немедля бросилась вниз с этого балкона, лишь бы не влачить столь жалкое существование!

Услышав горькие слова и жалобы, произнесенные скорбным голосом, Анжелика выбежала на собственный балкон и на соседней лоджии увидела довольно крупную женщину в ночной рубашке, которая сидела, спрятав лицо в носовой платок. Какая-то дама кинулась к ней, вторая суетилась рядом, размахивая руками, словно ветряная мельница, но женщина продолжала рыдать.

— Дура! Дура! Оставьте же меня в покое! Из-за вашей бездарности я никогда не буду готова! А впрочем, какое это имеет значение. Я в трауре, и мне остается только заживо похоронить себя в моем горе. И не важно, что я буду причесана, как пугало!

Она отняла от лица платок и откинула назад густые светлые волосы, показав залитое слезами лицо. Это была дама лет тридцати, красивая, аристократичная, хоть и немного грузная.

— Если мадам де Вальбон больна, то кто же займется моей прической? — продолжала она трагическим тоном. — Ведь у всех вас умения не больше, чем у медведя с ярмарки Сен-Жермен!

— Мадам… — вмешалась Анжелика.

На этой узенькой улице в Сен-Жан-де-Люзе балконы крошечных отелей, битком набитых придворными, почти соприкасались.

И поэтому каждый принимал живейшее участие в жизни соседа. Хотя слабый, робкий рассвет цвета анисового ликера едва занялся — город уже проснулся и гудел, словно улей.

— Мадам, — продолжала Анжелика, — могу ли я быть вам полезной? Я слышала, что вы расстроены из-за прически, а у меня служит искусный цирюльник, и у него есть всевозможные щипцы для завивки и пудра… Он в вашем распоряжении!

Дама вытерла платочком свой покрасневший, немного длинный нос и глубоко вздохнула.

— Дорогая, вы так любезны! Разумеется, я принимаю ваше предложение. От моих слуг сегодня утром не приходится ждать ничего путного. Из-за приезда испанцев они все словно лишились рассудка, можно подумать, что их отправили на поле битвы во Фландрию! Но я вас спрашиваю — кто он такой, этот испанский король?

— Испанский король, — рассмеявшись, ответила Анжелика.

— Подумаешь! В любом случае, его род не может сравниться по знатности с нашим. Конечно, испанцы купаются в золоте, но они едят репу и еще более скучны, чем вороны.

— О, мадам! Не разочаровывайте меня! Я так мечтаю быть представленной всем этим царственным особам! Говорят, король Филипп IV и его дочь инфанта сегодня прибывают на испанский берег реки.

— Вполне возможно. Но, так или иначе, я все равно не смогу их приветствовать, ведь с такими проволочками мой туалет никогда не будет закончен.

— Мадам, потерпите немного, я только надену что-нибудь более приличное и тотчас приведу к вам моего цирюльника.

Анжелика быстро вернулась в комнату, где царил полнейший хаос. Марго и служанки доводили до совершенства роскошное платье своей госпожи. Сундуки и шкатулки с драгоценностями были открыты, и Флоримон в одной рубашонке ползал среди этого сверкающего великолепия, жадно его исследуя.

«Надо будет, чтобы Жоффрей посоветовал мне, что из драгоценностей лучше подойдет к моему платью из золотой парчи», — подумала Анжелика, снимая пеньюар и надевая простое платье и накидку.

Франсуа Вине она нашла на первом этаже их дома, где тот всю ночь завивал тулузских подруг Анжелики, а затем и служанок, которым тоже хотелось выглядеть красивыми. Захватив медный тазик на тот случай, если придется брить кого-то из сеньоров, и свой сундучок, доверху заполненный гребнями, щипцами, кремами и накладными прядями волос, цирюльник в сопровождении мальчишки, несшего жаровню для нагревания щипцов, исчез вслед за Анжеликой в соседнем доме.

Этот отель был переполнен еще больше, чем тот, в котором семью графа де Пейрака приютила его дальняя родственница — пожилая тетушка.

Анжелика обратила внимание на нарядные ливреи слуг и решила, что заплаканная дама, должно быть, весьма знатная особа. Очутившись перед ней, графиня на всякий случай присела в глубоком реверансе.

— Вы прелестны, — сказала дама все с тем же скорбным видом, в то время как цирюльник раскладывал свои инструменты на скамеечке для ног. — Если бы не вы, я окончательно испортила бы лицо слезами.

— Сегодня не тот день, чтобы плакать, — возразила Анжелика.

— Что делать, моя милая, мне сейчас не до празднеств.

И она огорченно надула губки.

— Разве вы не видите, что я в трауре? Я только что потеряла отца.

— О! Мне так жаль…

— Мы настолько ненавидели друг друга и так часто ссорились, что это лишь усиливает мои страдания. Но как досадно носить траур, когда у всех праздник! Зная злобный характер отца, я подозреваю, что он…

Ей пришлось прерваться, чтобы прикрыть лицо рожком из плотной бумаги, который подал ей Бине, в то время как он сам обильно посыпал ее прическу ароматной пудрой. Анжелика чихнула.

— …Я подозреваю, что он сделал это нарочно, — заявила дама, выглянув из-за рожка.

— Сделал нарочно? Что именно, мадам?

— Умер, черт побери! Ну и пусть. Я ему все простила. Что бы там ни говорили, я всегда была великодушна. К тому же он почил как истинный христианин… Это для меня большое утешение. Но я вне себя от того, что его тело сопровождали в Сен-Дени[45] только несколько гвардейцев и священников. Ни подобающего великолепия, ни затрат на погребение. Вы полагаете, это допустимо?..

— Разумеется, нет, — поспешила согласиться Анжелика, боясь совершить оплошность. Этот сеньор, которого похоронили в Сен-Дени, мог принадлежать только к королевской семье. Если она, конечно, все правильно поняла…

— Будь я там, все было бы иначе, можете мне поверить, — заключила дама, высокомерно вздернув подбородок, — я люблю торжественность и чтобы каждому воздавались почести согласно его положению в обществе.

Она замолчала, рассматривая себя в зеркале, которое Франсуа Бине, встав на одно колено, держал перед ней, и ее лицо просияло.

— Но это же превосходно! — воскликнула она. — Вот что значит, когда прическа идет к лицу и украшает женщину. Моя дорогая, ваш цирюльник — истинный художник. И это притом, что у меня непослушные волосы.

— У Вашего Высочества тонкие, но густые и мягкие волосы, — важно произнес Бине с видом знатока, — именно с такими лучше всего удаются самые великолепные прически.

— Неужели! Вы мне льстите. Я велю немедленно выдать вам сто экю. Дамы!.. Дамы! Необходимо, чтобы этот человек завил и малышек.

Из соседней комнаты, где болтали фрейлины и камер-фрейлины, вытащили двух «малышек», оказавшихся девочками-подростками.

— Должно быть, они ваши дочери, мадам? — спросила Анжелика.

— Нет, это мои младшие сестры. Совершенно невыносимы. Взгляните на меньшую: только и есть красивого, что цвет лица, а она умудрилась дать искусать себя мошкам, их еще называют «комарами» — теперь вот, вся опухла. И, кроме того, она постоянно плачет.

— Наверное, тоже горюет из-за смерти отца?

— Вовсе нет. Но ей столько твердили, что король женится на ней, и даже называли не иначе как «маленькая королева», что теперь она расстроена тем, что он выбрал в супруги другую.

Как только цирюльник занялся прическами девочек, на узкой лестнице началась некоторая суматоха и на пороге появился молодой человек. Он был среднего роста, с сильно нарумяненным лицом, возвышавшимся над пышным кружевным жабо, его костюм на манжетах и под коленями украшали ажурные воланы. Несмотря на раннее утро, одет он был с особой тщательностью.

— Кузина, — произнес юноша жеманным голосом, — я слышал, вы раздобыли цирюльника, который творит чудеса.

— Ах, Филипп, когда речь заходит о вестях такого рода, вы становитесь проворнее хорошенькой женщины! По крайней мере, скажите, что находите меня красивой.

Тот поджал пухлые ярко-красные губы и, сощурив глаза, внимательно изучил прическу.

— Должен признать, что мастеру удалось придать вашему облику большую красоту, чем следовало надеяться, — заявил он с наглостью, смягчая ее кокетливой улыбкой. Он вернулся в прихожую и перегнулся через перила лестницы.

— Гиш, драгоценный мой, поднимайтесь, это здесь!

Вскоре вошел дворянин, красивый, статный и очень смуглый юноша, в котором Анжелика узнала графа де Гиша[46], старшего сына герцога де Грамона[47], наместника Беарна.

Тот, кого назвали Филиппом, поймал руку графа де Гиша и нежно склонился к его плечу.

— Ах, какое счастье! Теперь-то я уверен, что мы будем причесаны лучше всех при дворе. Пегилен[48] и маркиз д'Юмьер[49] побелеют от зависти. Я видел, в каком отчаянии они метались, разыскивая своего цирюльника, которого у них за немалые деньги переманил де Вард[50]. Этим бравым капитанам, с их «вороньими клювами»[51], придется предстать перед королем с подбородками, похожими на кожуру каштана.