Уже к полудню взволнованная, утирающая слезы толпа стояла на берегу Бидассоа. Графиня де Приего и почти все испанцы возвращались к себе на родину. Кардинал Мазарини вручил графине украшенную бриллиантами шкатулку с портретом короля. Молодая королева хотела поделиться счастьем с родными и попросила главную камер-даму взять шкатулку с собой, произнеся на прощание: «Скажите там, в Испании, что оригинал похож на портрет, но только еще красивее».

* * *

На следующий день, когда Анжелика бесцельно бродила по главной площади, какая-то дама остановила ее, обратившись со словами возмущения.

Король есть король, да или нет? Как и положено мужьям, он должен настоять на своей воле и оставить в окружении Марии-Терезии только пятерых испанцев: исповедника, врача, хирурга, племянника Молины и саму Молину — главную испанскую камер-фрейлину, которая служила еще матери Марии-Терезии и к которой молодая королева привыкла с детства. Их нельзя разлучать. Графиня де Приего тоже служила Изабелле Бурбонской в должности главной камер-дамы, но это не имело значения. Роль придворной дамы, больше того, главной камер-дамы, слишком важна во Франции, чтобы поручить ее иностранке, да к тому же испанке, не имеющей ни малейшего представления о французской моде. Этот «страж инфанты» чудовищен! К тому же какое оскорбление для мадам де Навай, которая приложила столько усилий, пытаясь заполучить эту должность! Поначалу ее труды не увенчались успехом, ведь вместо нее назначили жену маршала де Гебриана, но та скончалась перед самым отъездом к границе, так и не успев приступить к своим обязанностям, и тогда мадам де Навай наконец удостоилась желанной должности.

Мария-Терезия вскоре привыкнет к новому окружению, тем более что теперь рядом с ней куда более улыбчивые лица, чем в мадридских дворцах или в Эскориале. Конечно, у королевы были все основания возмутиться, что, собственно, она и сделала! Никто не ожидал подобной смелости от миниатюрной инфанты! Она сказала королю, что взамен принесенных ею жертв она просит у мужа «незначительной милости» — всегда быть рядом и не причинять «разочарования» своим уходом. Даже при плохом знании французского этикета и традиций она, как истинная инфанта, отлично сознавала свои права наследницы Габсбургов… Она так и сказала — «разочарование»!

— Король ничуть не смутился, — трещала дама, — он любезно, как всегда, дал ей это обещание… Есть надежда, что он в нее влюблен… Хм! Есть надежда…

Анжелика хотела уйти, но дама задержала ее.

— Удивительно, что король согласился!.. Он такой скрытный. У них сейчас медовый месяц, и он должен… Но вчера он ужинал один в комнате, а королева — в приемной… Это что-то значит. Вы как полагаете?

Анжелика пожала плечами и ушла, так ничего и не ответив.

Пока длился расцвеченный последними сплетнями монолог неизвестной дамы, Анжелика даже не вспомнила имени своей собеседницы, хотя та, несомненно, состояла в свите Мадемуазель. Слушая ее болтовню, молодая женщина ненадолго позабыла тревоги. Словно ничего и не случилось. Жизнь шла своим чередом: Сен-Жан-де-Люз отмечал королевскую свадьбу, праздники сменяли друг друга, сплетники без устали обсуждали малейшую деталь, любое событие, невзирая на собственную роль в каждом из них. И не было ничего важнее непрерывной череды церемоний и заранее продуманных действий, из которых ткалось полотно мира между двумя народами.

11 и 12 июня

Казалось, еще немного, и Марию-Терезию не будет видно под грудой подарков, которыми ее завалили в надежде, что она забудет боль разлуки и по достоинству оценит счастливую звезду, которая привела ее во Францию и сделала королевой самого блистательного народа в мире. А пока ее приходилось утешать, подробно расписывая удивительные подарки, на которые у королевы едва хватало времени взглянуть.

Кардинал прислал драгоценных камней стоимостью более двенадцати тысяч ливров, и среди них «восхитительно крупный алмаз». Его высокопреосвященство не мог не чувствовать признательность к юной королеве — хрупкому существу, которому он был обязан ярчайшей, неожиданнейшей и самой великолепной дипломатической победой из когда-либо одержанных им, победой, поставившей точку в кровавой Тридцатилетней войне, так долго опустошавшей Европу. Война в Германии завершилась еще в 1648 году подписанием Вестфальского мирного договора, но до последнего времени во Франции и Нидерландах все еще лилась кровь из-за ошибки отца Марии-Терезии, отказавшегося подписать Мюнстерский договор и всячески поддерживающего участников Фронды.

На этот раз дело было сделано. Вот он, мир. Истерзанная Франция обязана молодой королеве возможностью вздохнуть свободно, подняться из руин, возродить земледелие и виноградарство, чтобы накормить голодный народ и возобновить торговлю. Непритворное ликование, сопровождавшее инфанту на всем пути, было свидетельством радостных ожиданий, которые породило заключение брачного союза.

Кардинал старался угодить вкусам инфанты. Помимо драгоценных камней, он отправил королеве роскошную посуду: золотые столовые приборы, тарелки, блюда, миски, а также три кареты, упряжь и шестерку лошадей для каждой.

Анжелика не смогла устоять перед искушением взглянуть на подарки королевы и окунуться в водоворот восхитительного, пьянящего изобилия. При виде сказочных даров толпу охватил безумный восторг, но справедливости ради следовало признать, что при их совершенстве и утонченной элегантности здесь было от чего потерять голову.

Первая карета была обита алым бархатом и украшена золотым шитьем. В нее были впряжены шесть буланых коней, доставленных из Московии. Вторая — зеленого бархата с серебряной вышивкой и к ней шестерка лошадей из Индии, по мнению многих — необыкновенно красивого цвета и стати. Третья…

Увлеченно рассматривая роскошные экипажи, Анжелика, не переставая, надеялась, что вот сейчас, среди этого радостного хаоса появятся Жоффрей и Куасси-Ба. Вот уже два дня от них не было никаких известий.

К этому времени прибыли четыре повозки и двадцать четыре мула в богатой сбруе с нарядами и личными вещами молодой королевы. Обоз сопровождал в Сен-Жан-де-Люз королевский дворецкий и хранитель драгоценностей граф де Реал Мануэль Мунос-и-Габон с двумя помощниками. Ранее испанцам пришлось стать свидетелями решительных возражений королевы, огорченной потерей привычной свиты и «вещей, принадлежащих ей с детства», эмоциональную ценность которых в глазах Марии-Терезии не могли возместить никакие подарки, будь то даже прекраснейшие в мире бриллианты.

Оставалось уповать, что привезенных вещей окажется достаточно, чтобы приободрить ее и развеять грусть, навеянную воспоминаниями о прошлом. Двадцать четыре мула, торжественно цокая копытами, прошли по городу, наполнив улицы мерным перезвоном колокольчиков.

* * *

Тринадцатого июня кардинал в последний раз отправился на Фазаний остров, который позднее войдет в историю как Остров Переговоров или Остров Клятв. Он пробыл там три часа, но ни один хроникер не упоминает, зачем Мазарини туда ездил и с кем встречался. Возможно, он в одиночестве вспоминал о том, как почти два года вел здесь мирные переговоры.

Уже начали разбирать временный дворец, воздвигнутый и украшенный по случаю предстоящих торжеств распорядителем испанского короля, доном Диего Веласкесом, который простудился и умер через несколько месяцев после свадьбы Людовика XIV.

Исчезли ковры и гобелены, картины и мебель.

Как только прошли последние мулы королевского обоза, разобрали опоры временных мостов. Под грохот снимаемых и увозимых досок постепенно возрождалась прежняя водная граница.

Оглядывая места, где в воздухе витали воспоминания недавних побед, Мазарини вспоминал о том теперь уже далеком времени, когда, казалось, все было потеряно. Изгнанный в далекий Кёльн, он оттуда наставлял королеву-регентшу, вселяя в беспечную от природы женщину удивительное мужество. Она высоко держала голову и достойно сопротивлялась стае оскалившихся волков, шакалов и стервятников. Она ждала его — любимого и любящего ее мужчину, черпая в ожидании силы, чтобы бороться, и радость, чтобы жить. Он вставал стеной между ней и ее врагами, вел бесконечные переговоры, сносил любые оскорбления. Наконец враги выдохлись, и тогда Мазарини сокрушил их — одного за другим.

Ненависть переполняла всех. Не найдя ничего лучше, народ, парламент, герцоги и даже принцы сплотились против кардинала. И тогда Мазарини исчез, чего от итальянца никак не ожидали. Исчезновение — не бегство. Он лишь отступил на время. Покидая страну, Мазарини выпустил на свободу гаврских заключенных: Конде, Лонгвиля и Конти, позволив им ввергнуть страну в хаос[201].

Быть может, именно в последний день пребывания на Фазаньем острове, когда Мазарини воскрешал в памяти статьи мирного договора, согласно которым Франция без единого выстрела, ловкостью, уверенностью, хитростью и тонким расчетом расширила границы королевства, и зародилась в его голове заманчивая идея.

Там, далеко на севере, у границы с испанскими Нидерландами находились цветущие равнины Артуа, откуда враг некогда вторгся во Францию и серьезно угрожал Парижу. На юге, у восточного подножия Пиренейских гор, расположилась Сердань — часть Каталонии, входившей в состав королевства Арагон и стремившейся обрести независимость от испанской короны.

Верхняя Сердань[202], лежащая с французской стороны Пиренеев, с наполненными солнечным светом долинами между неприступными горами и полями пшеницы в предгорьях. Руссильон, с его реками, несущими игривые воды к Средиземному морю, колыбели великих цивилизаций и извечной арене многочисленных битв и противостояний. Сам Руссильон когда-то входил в состав французского королевства. Сегодня его судьба была решена окончательно.

Артуа, Сердань, Руссильон. Добавьте к ним Эльзас — германские земли на левом берегу Рейна, которые он, Мазарини, заполучил для Франции в 1648 году, согласно Мюнстерскому договору. Эльзас и его сердце, свободный имперский город Страсбург[203], который Франция тоже когда-нибудь завоюет.