Анна Голон - Анжелика. Королевские празднества

Позже стало известно, что королева Мария-Терезия сожалела об отсутствии Мадемуазель.

* * *

Время пролетело незаметно. Наступило утро восьмого июня, и надлежало срочно закончить все приготовления к торжествам, намеченным на следующий день.

К счастью, восьмое июня выдалось свободным, и каждый смог еще раз внимательно рассмотреть свои наряды, чтобы выбрать наиболее подходящий.

Инфанта не стала исключением. И хотя Мария-Терезия втайне сожалела о «страже инфанты», она «покорно и терпеливо» облачилась в сшитое по французской моде платье.

Расхаживая из комнаты на балкон и обратно, в перерывах между примерками платьев и мантий, Мадемуазель поведала Анжелике о досадном происшествии, случившемся, когда определяли порядок шествия. Оно касалось уважения к сану.

Королевская мантия Марии-Терезии крепилась поверх юбки и ниспадала к земле длинным, очень тяжелым шлейфом. Мадемуазель благодаря высокому положению и представительному виду должна была его поддерживать. Казалось, все так чудесно устроилось.

Но затем вспомнили, что герцогине де Монпансье также принадлежит право передать во время мессы новой королеве Святые Дары, а значит, шлейф за Марией-Терезией она нести не сможет. Тогда выбор пал на сестер Великой Мадемуазель, но королевская мантия оказалась слишком тяжелой для юных принцесс, и к ним присоединилась мадам де Кариньян.

Герцог де Рокелор вызвался нести шлейф принцессы де Монпансье, но остальные герцоги отказали в подобной услуге ее сестрам. Так что, как с горечью сообщила Мадемуазель, пришлось смирить гордость! И хотя она с нежностью отозвалась о графах де Сен-Мене, де Гондрене и де Ла Фейаде, которые любезно предложили свою помощь юным принцессам, случившееся сильно уязвило герцогиню.

— Мои младшие сестры внучки Генриха IV, и они ничуть не хуже его остальных внуков. Их мать, принцесса Лотарингская[199] — потомок старинного рода. И вот! Стоило месье Гастону Орлеанскому, брату покойного короля Людовика XIII, умереть, как тут же выясняется, что никто более не желает оказывать ему и его дочерям то уважение и то почтение, какими их окружали, когда он был жив! Ах! Я-то понимаю, что отец был человеком редкой чувствительности. Теперь при дворе таких не осталось. Он никогда не мог решиться отправить человека на смерть, хотя ранг вменял ему в обязанность вершить человеческие судьбы. Он любил искусство, музыку. Я отлично помню, что даже когда провалился заговор Сен-Мара[200], отец не унывал и все так же весело насвистывал.

Она вытерла слезы.

— Поверьте мне! Все очень изменилось. Нас окружают мелочные, безразличные и жадные людишки… Ну полно, хватит о грустном. Пойдемте, дорогая моя. Праздник еще не кончился. Мне нужна ваша помощь.

Так Анжелика покинула ряды простых зрителей испанских празднеств. Мадемуазель сильно волновалась. Для нее королевская свадьба была семейным торжеством, на котором она чувствовала себя немного хозяйкой. Она старалась успеть одновременно повсюду и увлекала за собой Анжелику, поручая ей нескончаемое множество мелких дел.

* * *

— Вы споете для нас? — спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, обернувшись к Людовику XIV, смерил его высокомерным взглядом, как какого-нибудь незнакомца, которого ему забыли представить. Анжелика в порыве неясного страха схватила мужа за руку.

— Спой для меня, — прошептала она.

Граф улыбнулся и подал знак Бернару д'Андижосу, который тут же выбежал из зала.

Вечер близился к концу. Рядом с королевой-матерью, кардиналом, королем и его братом, гордо расправив плечи и опустив глаза, сидела инфанта. Она навсегда покинула родную Испанию. Филипп IV, с истерзанным сердцем, спешил со своими идальго в Мадрид, оставив в залог нового мира гордую и непорочную инфанту…

Юный скрипач Джованни протиснулся сквозь ряды придворных и подал графу де Пейраку лютню и бархатную маску.

— Зачем вам маска? — спросил король.

— У любви есть голос, но нет лица, — ответил де Пейрак, — когда перед глазами прекрасных дам проплывают грезы, их не должно смущать никакое уродство.

Он настроил музыкальный инструмент и запел, чередуя старинные песни на провансальском языке и модные любовные напевы.

Когда высокий и чистый тенор Золотого голоса королевства покорил сердца слушателей, он присел возле молодой королевы и с жаром бросился в неистовый испанский мотив с хриплыми выкриками на арабском языке, в котором воплотились вся страсть и пыл Иберийского полуострова.

С первых аккордов испанской песни молодую королеву охватило волнение, и она забыла о невозмутимости, которую, подражая отцу, старалась хранить на публике. Веки Марии-Терезии затрепетали, и все увидели, как заблестели ее прекрасные голубые глаза. Возможно, она в последний раз переживала мгновения замкнутой жизни маленького божества, растущего под присмотром графини де Приего в окружении придворных дам и карликов, которые ее смешили. Она прощалась со строгим и неспешным, но привычным для нее существованием, вспоминала, как они играли в карты, встречались с монахинями, которые предсказывали будущее или устраивали легкие завтраки с вареньем и пирожными, украшенными цветками апельсинового дерева и фиалками.

Выражение страха промелькнуло на лице инфанты, когда, подняв глаза, она вспомнила, что отныне ее окружают одни французы.

— Вы очаровали нас, — сказал король певцу, — теперь я желаю только одного — как можно чаще слушать вас.

Глаза Жоффрея де Пейрака странно сверкнули из-под маски.

— Никто не желает этого больше, чем я, сир. Но ведь все подвластно Вашему Величеству, не так ли?

Анжелике показалось, что монарх слегка нахмурился.

— Да, это так. Я рад слышать подобные речи из ваших уст, мессир де Пейрак, — немного резко ответил он.

* * *

Вернувшись с мужем домой далеко за полночь, Анжелика, не дожидаясь помощи служанки, сорвала с себя платье и, устало вздохнув, упала на постель.

— Жоффрей, я совершенно разбита. Наверное, я еще не привыкла к придворной жизни. И откуда они черпают силы, чтобы столько развлекаться днем да еще успевать изменять друг другу ночью?

Граф прилег рядом с ней. Было так жарко, что даже прикосновение простыней к телу казалось невыносимым. Время от времени сквозь открытое окно падал свет проносимых мимо факелов, освещая красноватым отблеском постель, полог которой они оставили поднятым. Охваченный предпраздничной суетой Сен-Жан-де-Люз не спал, продолжая готовиться к намеченному на завтра событию.

— Если сейчас я хоть немного не посплю, то упаду во время церемонии, — пробормотала Анжелика, зевая.

Она потянулась, затем прижалась к смуглому худощавому телу мужа.

Он протянул руку и погладил ее бедро, казавшееся в полумраке белоснежным, скользнул по изгибу талии, отыскал маленькую упругую грудь. Сначала едва касаясь, потом все настойчивее его пальцы скользили по нежной коже, медленно спускаясь к животу. Когда же граф позволил себе более смелую ласку, Анжелика запротестовала сонным голосом:

— О, Жоффрей, я так хочу спать!

В душе он сожалел о равнодушии жены, ведь утомленная, сонная Анжелика была соблазнительна как никогда, но, тем не менее, не настаивал. Анжелика украдкой взглянула на мужа из-под опущенных ресниц, убеждаясь, не сильно ли он разочарован отказом и отсутствием у нее стойкости, присущей всем светским дамам. Опершись на локоть, Жоффрей смотрел на нее с легкой улыбкой на губах.

— Спи, любовь моя, — прошептал он.

9 июня

КОГДА Анжелика проснулась, Жоффрей по-прежнему смотрел на нее, словно, пока она спала, он так и не шелохнулся. Она улыбнулась мужу. Было прохладно. Ночной сумрак еще не рассеялся, но небо уже приняло холодный зеленоватый оттенок — предвестник зари. Предутреннее оцепенение охватило городок, и он замер в предвкушении праздника. Еще немного сонная Анжелика потянулась к Жоффрею, и их руки сплелись в страстном объятии.

Он научил ее долгим наслаждениям, научил искусному, любовному поединку, с его притворными дерзкими наступлениями и подчинениями, научил терпению, с которым два любящих существа в сладостном единении ведут друг друга к вершинам блаженства. Когда, насытившись страстью, утомленные, они наконец оторвались друг от друга, солнце уже стояло высоко в небе.

Яркое, величественное солнце баскского неба ознаменовало своим появлением начало нового дня — дня королевской свадьбы.

Наступило долгожданное девятое июня.

— Неужели нам предстоит еще один утомительный день? — рассмеялась Анжелика.

В дверь настойчиво постучала Марго.

— Мадам! Мадам, вам пора! Кареты уже направляются в собор, и если вы задержитесь, то не найдете места, чтобы увидеть кортеж.

Окутанный голубой дымкой город тонул в синеве неба и в оглушительных звуках труб, разносящихся до самого океана.

Это старались изо всех сил тринадцать трубачей короля, четверо от парламента, трое от легкой кавалерии, столько же из королевской стражи и еще двое — все в бархатных синих полукафтанах с золотыми нашивками.

Анжелика, в платье из зеленой парчи, отороченном серебряным кружевом, вертелась перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Днем ранее она немного опасалась, что наряд не будет полностью готов к дню свадьбы, а ведь именно в нем она собиралась присутствовать на всех сегодняшних церемониях.

Анжелика видела, что Жоффрей не сводит с нее сияющих глаз. Он же думал: «Она будет самой красивой! Впрочем, как обычно».

Изящество и совершенная красота жены восхищали его, но они же были и причиной легкой тревоги. Той, что вынудила его вскочить на лошадь и галопом мчаться в Сен-Жан-де-Люз тем вечером, когда он узнал о предстоящем королевском бале в честь свадьбы по доверенности в Фонтарабии. Он ведь отлично понимал, что его Анжелика будет самой красивой…