– Да, это я могу сказать только вам! Вашей матери я это доверить никак не могу!..

– Объясни, почему!

– Как же вы не догадываетесь! Та, другая, услышит!

– Вот оно что! Стало быть, это нечто враждебное той, другой?

– Да.

– Говори!

– Я могу избавить вашу мать от… от той другой и… от всех прочих!..

Константин удивился, но удивления своего прямо не выказал.

– Это уже интереснее! – проговорил он. – Но все же речи твои нескладны. Ты не знаешь, как преобразиться, но отчего-то знаешь, как возможно избавиться от излишних сущностей в твоем существе после преображения. Я вижу здесь противоречие.

– Вы просто не знаете обо мне ничего!

Константин тяжело вздохнул:

– Ты с завидным упорством хочешь принудить меня выслушать твою историю!

– Да, это так!..

Молодой человек снова тяжело вздохнул.

– Рассказывай, но покороче, – приказал он.

– Я постараюсь не говорить долго, не утомлять излишне вашу милость, – ответила она уклончиво.

ИСТОРИЯ ЛЕЕНЫ

– Я родилась и выросла в одном диком племени. По рождению своему я вовсе и не финка, я – лапландка. Племя, к которому я принадлежала по рождению, кочевало среди снегов, перегоняя стада оленей то на летние, то на зимние пастбища. Мы одевались в оленьи шкуры, из оленьих шкур была сделана наша обувь; мы питались оленьим мясом и пили оленью кровь. Когда кто-то умирал или рождался ребенок, закалывали жирного оленя и устраивали угощение. Когда девица выходила замуж, она получала в приданое оленя! Я помню это, хотя и была еще совсем маленькой девочкой, когда мне пришлось навеки расстаться с жизнью предков.

Должно быть, мне было три или четыре года. Я запомнила, что наше племя состояло из довольно большого числа людей, но как выглядели мои отец и мать, я все же не запомнила. Меня еще не заставляли работать, еще не учили протыкать толстой иглой выделанную оленью шкуру, чтобы сшить рубаху или штаны. Я помню, как я играла с другими маленькими детьми оленьими костями и клочками меха. Мне кажется, я часто болела и подолгу лежала на постели, сделанной, конечно же, все из тех же оленьих шкур!..

И вот однажды, когда я мирно спала, вдруг до слуха моего донеслись голоса, шум. Я открыла глаза и поползла прочь из нашего жилища, которое, естественно, сделано было все из тех же шкур! Я выползла наружу, на белый снег. Я была полуголая, но не ощущала холода, потому что с самого своего рождения привыкла к холодному снегу.

Неподалеку от мехового жилища теснились мои соплеменники, мужчины и женщины, а также какие-то чужие люди. Но я не испугалась чужих. Я уже знала, что иногда к нам приходят чужие. Я любила, когда они приходили, или, вернее, приезжали. Тогда меня и других детей кормили досыта оленьим мясом и даже давали редкое лакомство – хлеб! Взрослые мужчины и женщины, да и дети постарше, пили какую-то жидкость, которую привозили гости. От этой жидкости все веселели, смеялись, пели, затем сердились друг на друга и даже дрались! За эту жидкость, а также за хлеб и соль взрослые отдавали меховые шкурки. Охотники нашего племени метко стреляли из луков…

Я беззаботно ползала по снегу. Сначала никто не обращал на меня внимания. Собственно, так и должно было быть. Кому могут быть интересны голопузые младенцы?!. Гости торговались с моими взрослыми современниками.

– Мало! – говорил самый старший из гостей.

Приподняв голову, я разглядывала его. Меня особенно удивлял его костюм. Я не могла понять, во что же он одет. Это было всего лишь сукно, но я знала лишь оленьи шкуры и не могла понять, как возможно смастерить одежду из другого материала!..

– Мало! Мало! – повторял гость, перебирая шкурки соболей.

Мои соплеменники хотели, в свою очередь, получить побольше веселящей воды, муки и соли.

– Нет, на этот раз мало шкурок. Поэтому я оставлю вам меньше муки, – упрямился гость.

– Это очень хорошие шкурки! – настаивали наши старики..:

Я, любопытная, как все дети, подползла поближе к гостям. Меня заняли высокие сапоги старшего из них. Эти сапоги, такие гладкие, были совсем не похожи на нашу обувь. Мне показалось, что от этих сапог исходит приятный, вкусный запах. Я подползла совсем близко, высунула язык и лизнула сапог. Кто-то прикрикнул на меня, прогоняя прочь. Но старший гость вдруг наклонился ко мне и… сказал, что он оставит в племени, пожалуй, много муки и соли, если… если ему, помимо шкурок, отдадут еще и меня!..

Не знаю, возразили мои родители против такой сделки или нет, но смутно помню какую-то женщину, бежавшую за санями, увозившими меня. Вероятно, это и была моя мать!..

Люди, которые увезли меня из родного племени, были немецкими купцами. Меня долго везли куда-то. Сколько продлился этот путь, я также не запомнила. Меня привезли в маленький немецкий городок. Далее я помню себя в семье, где всем заправляла сердитая хозяйка. Мне было уже лет шесть или семь. Я уже научилась заплетать волосы в тугие косички. На мне было холщовое платьице, а поверх него – белый передник. Хозяйка учила меня шить и работать на кухне. Помню, что меня частенько наказывали: били по вытянутым рукам или ставили в угол комнаты – голыми коленками на россыпь горошин…

Муж моей хозяйки был башмачником. Детей у них не было. Но женщина не относилась ко мне, как к дочери. Помню, что я никогда не отличалась старательностью. Но все же хозяйка не отчаивалась вырастить из меня более или менее пригодную для помощи в хозяйстве служанку. Что же касается башмачника, то я порою замечала, что он как-то странно поглядывает на меня. Возможно, он ждал, когда я подрасту и он сможет овладеть мною. А может быть, его забавляла моя физиономия, не знаю…

– Подожди! – вдруг прервал ее размеренный рассказ Константин. – Подожди! Ты сказала, что ты лапландка! Стало быть, у тебя… ты должна иметь раскосые черные глаза и прямые и гладкие черные волосы!.. Нет, ты не лапландка, ты финка, природная финка!.. Не лги мне! Я, собственно, не могу понять, с какой целью ты стремишься обмануть меня!..

– Никто бы не стал на моем месте лгать так неуклюже! И я не лгу. Я всего лишь хочу рассказать вам всю правду…

Константин махнул рукой, приказывая ей продолжать. Он уже чувствовал, что его мозг переполнен всевозможными невероятными историями, как чашка бывает переполнена пивом, когда пена ползет через край!.. Порою ему вдруг приходило в голову, что его просто-напросто дурачат… Хотя многое… многое убеждало в противном!..

– Вы, ваша милость, неужели же до сих пор не догадались, что же со мной произошло?

– Ты хочешь сказать, что… и ты подобна моей матери, то есть с тобой случилось то же самое? А, по-моему, ты просто-напросто запуталась в своих измышлениях… Ведь если с тобой случилось то же, что и с моей матерью, тогда зачем же ты говоришь мне, будто не знаешь, как это делается! Скажи еще, что ты знала да забыла!..

– Нет, я никогда не знала, хотя со мной и произошло то же самое!

– Эх и лгунья же ты! Сколько противоречий! Послушай! С тобой это произошло, но ты не знаешь, как это делается! И в то же время ты знаешь, как освободить свой мозг от совершенно излишних сущностей! Каким же это образом у тебя все сочетается?..

Она смотрела на Константина пристально.

– Я могу говорить? – спросила она.

Ему это не понравилось.

– Не забывай! – пригрозил он. – Это я допрашиваю тебя, а вовсе не ты – меня! – Она слушала его слова как будто чрезвычайно внимательно. Однако эта внимательность раздражала его. Он хотел чувствовать, что командует ею, повелевает. Для того чтобы почувствовать это, надо было обращаться с ней грубо… – Говори! – приказал он.

Мне было лет восемь, наверное, когда у моих хозяев появился долгожданный ребенок, дочь. Я относилась к этой девочке хорошо. Спустя два года родилась еще одна девочка. У меня прибавилось работы по хозяйству. Но я оставалась ласкова с детьми, они привязались ко мне. Когда младшей девочке исполнилось четыре года, хозяйка тяжело заболела. Я сбилась с ног, ухаживая за ней. Старшей девочке я поручала присматривать за малышкой. Для лечения женщины почти ежедневно являлась старуха-знахарка. Старуха эта казалась мне ведьмой из страшных сказок. Оставаясь наедине с больной, старуха плотно прикрывала дверь и плотно занавешивала окно. Она говорила хозяину, что, если при лечении присутствуют какие-то люди, даже близкие больного, все может кончиться скверно!

Это может показаться странным, но мне совсем не хотелось узнать, что же происходит в комнате, за запертой дверью и плотно занавешенным окном. Больная лежала уже две недели. Ей становилось все хуже и хуже. Но в один день, к концу второй недели, хозяйка вдруг встала на ноги. Она говорила, что еще слаба, но быстро поправлялась. И снова: это может показаться странным, но только я заметила, что старая знахарка ведь не выходила из дома! Я недоумевала. Если старуха не выходила из дома, значит, она где-то в доме?! Но постепенно я об этом забыла. Хозяйка целую неделю пролежала в спальне одна-одинешенька. Она не допускала к себе мужа, утверждая, что все еще плохо себя чувствует. Когда она приоткрывала дверь в спальню, все мы, ее муж, дочери, я, спешили отойти подальше; такой был тяжелый запах!

Затем хозяйка рьяно принялась за домашние работы, особенно много времени она теперь проводила на леднике и в кухне. Должно быть, она соскучилась по домашним работам, потому что на мою долю теперь осталось лишь присматривать за детьми. Хозяйка готовила вкусные мясные блюда. Хозяин, посмеиваясь, приговаривал, что за время болезни жена сделалась весьма искусной стряпухой.

Все шло по-прежнему в этом доме. Но чем дальше, тем больше мне чудилось, будто хозяйка стала какой-то странной. Я, пожалуй, не смогла бы определить, в чем же конкретно заключались эти странности. Порою, она вела себя совершенно как всегда, но вдруг я вздрагивала, потому что какая-нибудь фраза, произнесенная ею, прежде не могла быть ею произнесена! А то вдруг мое внимание останавливал необычный жест хозяйки. Я замирала, недоумевала, пыталась заставить себя не обращать на все эти мелочи никакого внимания! И… не могла!..