— Ваша буйная независимость причиняла мне тысячу терзаний; я не знал, какая мысль взбредет вам в голову, и потому страх опять потерять вас постоянно владел мной. В этой независимости я также видел знак, что вы принадлежите лишь самой себе. Рассудок подсказывал мне, что невозможно быстро излечиться от тех глубоких ран, которые вы получили вдали от меня, что мне надо запастись терпением, но этот гнетущий страх жил во мне, и произошел взрыв, когда вдруг… Анжелика, любовь моя, скажите, почему вы уехали из Хоуснока в английскую деревню, не предупредив меня?

— Но.., ведь вы же сами мне это приказали! — воскликнула она.

Он нахмурился.

— То есть как?

Анжелика провела рукой по лбу.

— Я уже не помню в точности, как все произошло, но в одном я уверена: именно по вашему приказу я пустилась в путь, чтобы отвезти Роз-Анн к ее дедушке и бабушке. Я была весьма раздосадована, что не могла совершить это путешествие в вашем обществе.

Он погрузился в размышления, и Анжелика видела, как у него сжались кулаки. Он пробормотал:

— Значит, это опять «они», опять их козни…

— Что вы хотите сказать?

— Ничего.., а вернее, я многое начинаю понимать. Сегодня утром вы открыли мне глаза, сказав: «Наши враги хотят нас разлучить. Неужели мы дозволим им торжествовать?» Вот еще один ваш дар, привязывающий меня к вам с такой неодолимой силой: ваша способность приходить мне на выручку в тех трудностях и ловушках, что подстерегают нас, со свойственными лишь вам сноровкой и находчивостью — но и с точным предвидением, приводящим меня в восторг. Помните тот кусочек сахара, вы дали его маленькому канадцу перед Катарунком, что и спасло всех нас от резни… Мне пришлось по вкусу это новое ощущение: женщина рядом со мной сопричастна всей моей жизни.

И вдруг ваше отсутствие, ваше исчезновение, возможно, ваша неверность!.. Теперь это казалось невыносимым! Я скорее согласился бы вновь оказаться на дыбе палача. Простите мне, любовь моя, меня охватил гнев.

Посудите сами, сердце мое, в какую пучину низвергла меня страсть, которую вы мне внушаете. Среди многотрудных моих обязанностей я стараюсь стоять па страже справедливости, но страсть вынудила меня забыть о ней. Вы ввергли меня в гнев не праведный, я был несправедлив даже к вам в своем желании обрести вас, заставив вас страдать, вас, мою единственную любовь, жену мою… Конечно, нелегко открывать истину, которую вряд ли так просто постиг бы прежний граф де Пейрак: боль любви. Но вы преподали мне эту истину властью ваших чар над всем моим существом. Смотрите же: то, что не пробудила во мне прежняя Анжелика, сколь бы несравненна и бессознательно-обольстительна она ни была, то удалось женщине, встреченной мною в Ла-Рошели, с ее неизведанной душой, с ее знанием жизни, с ее контрастами — где искать мне защиты от нежности и неистовства, борющихся в вас? — удалось почти чужой для меня Анжелике, пришедшей воззвать к Рескатору о помощи людям, коим угрожает опасность.

Он умолк на мгновение, погрузившись в задумчивость. Может быть, перед ним вновь предстала сцена, разыгравшаяся в ту бурную ночь, когда его пиратский корабль «Голдсборо», бросивший якорь в потаенной бухточке в окрестностях Ла-Рошели, покачивался на волнах.

— Помните? Все было странно, неожиданно, таинственно в ту ночь. Судьба толкала нас навстречу друг другу, хоть мы и не подозревали о том.

Я был один в своей каюте и думал о вас, строил планы, говоря себе: «Я у стен Ла-Рошели, но как мне найти ее?» Единственный след, который у меня был — несколько слов, оброненных Роша в испанском порту: «Та француженка.., ну, знаете.., вы купили ее в Кандии, а она сбежала, так вот, я ее встретил в Ла-Рошели!» И вдруг входит Язон, мой помощник, и говорит с обычным для него холодным видом — бедный Язон — «французская женщина, которую вы купили в Кандии, здесь и хочет говорить с вами!» Мне показалось, что я схожу с ума — от радости, восторга, но и.., от страха.

Человек глуп! Счастье пугает его больше, нежели боль я битва. Опасается ли он, что радость — это ловушка, и одолеет его вернее, чем все бедствия?.. Не знаю!

В данном случае я не стал исключением из общего правила. Я шел навстречу этому волшебному мгновению, выставив вперед, как щит, мои сомнения, опасения, горечь, злопамятство, недоверие…

На лице Анжелики появилась улыбка.

— Правда, и я совсем не была обольстительной женщиной, встреча с которой может взволновать, — признала она. — Вы сохранили обо мне иные воспоминания. В каком виде предстала я перед вами той ночью! Промокшая, растрепанная, вся в грязи — я упала, когда бежала в ландах…

— Вы были… Ах, что говорить, — пробормотал он. — Сердце мое разбилось… Я словно воочию увидел, какие Удары нанесла вам несправедливая судьба, что жестокость людская — и моя тоже, неосознанная, быть может, — сделала с вами… Все во мне застыло, я чувствовал, что неспособен восстановить словами ту связь, которая объединяла нас за гранью произошедшей с нами катастрофы. В Кандии это было бы легче… Но в Ла-Рошели я почувствовал, что вы уже не принадлежите нашему общему прошлому, вы стали другой. И одновременно случилось то, о чем я сейчас вам говорил.

Безумная страсть к этой другой женщине, столь отличной от прежней, столь волнующей, несмотря на свой жалкий вид, — кровь и струи ледяной воды стекали с нее, пока она объясняла мне, что надо спасать ее друзей, — к женщине, уже непохожей и еще похожей на вас, — охватывала меня. Любовь с первого взгляда, где все смешалось: восхищение, пристрастие, неизъяснимые чары, жалость, нежность, желание защитить, страх потерять, упустить такое сокровище, неуверенность в себе…

— Должна ли я вам верить? Не вы ли цинично заявили мне: «Каким образом пленница, за которую я уплатил целое состояние, превратилась в женщину, за которую я сегодня не дам и ста пиастров!..»

— Я пытался спрятать за иронией непривычные для меня чувства. Да! Человек глуп. Истина? Вот она: в тот вечер вы испепелили меня. Однако я в какой-то мере утратил привычку к чувству, умение выражать его. Мне необходимо было разобраться в себе самом, но вся ситуация, то, чего вы с таким пылом потребовали от меня, не оставляли мне, согласитесь, времени.

Размышляя об этом, я ясно понял: вы остались во мне воспоминанием мучительным, спору нет, но теряющим постепенно свою четкость, ибо в той жизни авантюриста, носимого по всем океанам, что выпала мне на долю, я не видел рядом с собой, даже мысленно, очаровательную молоденькую графиню, бывшую когда-то моей женой.

Вы были также той, воспоминание о ком я пытался изгнать из своей памяти, когда узнал о вашем втором браке с маркизом дю Плесси-Белльер, той, кого я почему-то обвинял в отказе от моих сыновей, в необдуманных поступках во время ваших шальных странствий по Средиземноморью.

И хотя я искал вас, не в силах порвать связь, которая соединяла нас обоих, ваш образ потускнел в моем сердце. И вот я вас нашел. То была другая женщина — и то были вы. Вы застали врасплох мое окаменевшее сердце, пробудили его ото сна. Оно ожило, обретая вместе с новой любовью наслаждение муками и надеждами. Нелегко было вновь завоевать вас в том противостоянии, что судьба определила вам и мне на борту «Голдсборо». В Вапассу я, ревнивец, смог наконец удерживать вас при себе, но иногда, даже этой зимой, страх, как бы испытание не оказалось превыше ваших сил, как бы мне, по неведению, не оскорбить вас, оставлял во мне сомнения на ваш счет. Ибо в вашем молчании и самоотречении таилась сила, которая повергала меня в ужас. Я не знал, как разбить приобретенную вами привычку молча сносить все испытания и муки, понимая, что об этот риф может разбиться наше согласие, что пока вы столь непреклонно запрещаете себе искать защиты у меня, какая-то часть вас останется по-прежнему привязанной к жизни, прожитой вдали от графа де Пейрака, к жизни, еще держащей вас в своей власти. От таких мыслей меня подчас бросало в дрожь… И я не видел других лекарств, нежели терпение и всесилие времени…

Так, мне кажется, мы жили, когда отправились, несколько недель тому назад, в Хоуснок на Кеннебеке… И вдруг вы исчезли…

Он помолчал, чуть заметно поморщился, взглянул на нее с язвительной улыбкой, но улыбка эта не могла скрыть горячую страсть, сверкающую в его темных глазах.

— Конечно, положение не из приятных — оказаться вдруг рогатым при всем честном народе, но не от этого я так жестоко страдал… Хотя, конечно, и следовало что-то предпринять, чтобы это происшествие не сбило с толку наших людей… Но тут вы мне помогли… Да, в этой ситуации, при этой буре, вы меня не разочаровали… Вы были именно такой, какой должны быть, и даже несмотря на мою ярость, вы преисполнили меня восторгом и страстью… О, какое страшное чувство! Ибо я страдал как ревнующий мужчина. Ревнующий — то ли это слово? Скорее, как влюбленный мужчина, который, еще не доведя до конца свою победу, вдруг обнаруживает, что она ускользает от него прежде, чем ему удалось дойти до недостижимой точки на карте Любви: уверенности. Взаимной уверенности. Пока человек испытывает страх, в любой момент могут вновь вспыхнуть боль, и сомнение, и боязнь, что все закончится, прежде.., прежде чем произойдет обретение друг друга для неописуемой встречи, дарующей радость, силу, постоянство.

Сидя по ту сторону грубого деревянного стола, Анжелика не сводила с де Пейрака пылающих глаз. Мир вокруг перестал существовать для нее. Только он оставался на земле — и их жизнь. Он говорил, а перед ней вставали образы, воспоминания, даже о тех временах, когда они были в разлуке.

Граф превратно истолковал ее молчание.

— Вы все еще сердитесь на меня! — произнес он. — За все происшедшее в последние дни… Я сделал вам больно!.. Ну, скажите же мне, что вас оскорбило особенно мучительно в моем безобразном поведении. Пожалуйтесь чуточку, дорогая моя, чтобы я узнал вас получше…

— Жаловаться, — прошептала она, — на вас?.. Ведь вам я обязана всем на свете! Нет, это невозможно… Правда, есть вещи, которые я, скажем так, не поняла, потому что я тоже недостаточно знаю вас…