— Гляньте-ка на эти тряпки! Это не женщина, а прямо какой-то попугай.

— Может быть, новая парижская мода? — предположила Анжелика. — Госпожа де Монтеспан, царившая при дворе, когда я его покинула, любила блеск.

— Может статься, но только эта-то, говорят, о бедных печется, так уж ей-то!..

Юбки и верхнее платье разорвались и запачкались. Госпожа Каррер унесла их, чтобы постирать и починить.

Красные чулки с золотой стрелкой, брошенные на пол, пылали пунцовым пятном у постели. Котенок, привлеченный ими, соскочил с рук Анжелики и, осторожно оглядев непонятную вещь, с видом собственника свернулся на них клубком.

— Ну, нет, малыш, тебе нельзя здесь лежать, — доспротивилась Анжелика.

Она вновь опустилась на колени рядом с ним, пытаясь убедить его в том, что это изысканное шелковое ложе создано не для грязно-серой шерсти больного котенка. И когда, наконец, она самолично уложила малыша на краешек мягчайшего одеяла, в уголок, тот согласился на перемену места. Глядя на нее своими раскосыми полуприкрытыми глазами, он, казалось, говорил:

«Раз ты занимаешься мной и понимаешь, насколько я важная персона, и стараешься ради меня, я, так и быть, откажусь от этих красных чулок».

Анжелика подобрала чулки с пола, и они словно заструились в ее руках, унося ее в мечтах далеко-далеко…

— Я купила их в Париже, — вдруг произнес чей-то голос, — у господина Бернена. Вы знаете, у Бернена, галантерейщика Дворцовой лавки.

Глава 2

Герцогиня де Модрибур пробудилась и, опершись на локоть, уже несколько минут наблюдала за Анжеликой.

Обернувшись при звуках ее голоса, Анжелика, как и тогда, на берегу, испытала потрясение от восхитительного взора «благодетельницы».

«Что за очарование заключено в этом взгляде?» — спросила она себя.

Огромные темные зрачки выделялись на лилейно-бледном, почти девичьем лице и придавали ему своего рода трагическую зрелость, подобную взгляду некоторых детей — слишком серьезных, рано повзрослевших от страданий.

Но это впечатление тотчас же пропало.

Когда Анжелика наклонилась к герцогине де Модрибур, выражение лица у той было уже другое. Глаза ее лучились мягким, спокойным светом и, казалось, она с дружелюбием разглядывала графиню де Пейрак, в то время как на устах ее играла приветливая улыбка.

— Как вы себя чувствуете, сударыня? — осведомилась Анжелика, садясь у ее изголовья.

Она взяла руку, покоящуюся на простыне — та была прохладной, без всяких признаков горячки. Но биение крови у хрупкого запястья по-прежнему оставалось неспокойным.

— Вы любовались моими чулками? — спросила госпожа де Модрибур. — Правда же, они великолепны?

Ее мелодичный голос казался несколько неестественным.

— Шелк в них переплетается с пухом афганских коз и с золотой нитью, — объяснила она. — Вот почему они такие мягкие и так блестят.

— Это действительно очень красивая, элегантная вещь, — согласилась Анжелика. — Господин Бернен, которого я когда-то знала, верен своей репутации.

— У меня есть также перчатки из Гренобля, — с готовностью продолжала герцогиня, — надушенные амброй. Да где же они? Мне хотелось бы вам их показать…

Продолжая говорить, она обводила взором вокруг себя, не очень хорошо, видимо, представляя, где находится, и что за женщина сидит рядом с ней, держа в руках ее чулки.

— Возможно, перчатки пропали вместе со всем остальным вашим багажом,

— осторожно подсказала Анжелика, желая помочь ей осознать истину.

Больная пристально посмотрела на нее, затем в ее выразительном взгляде промелькнула тревога, но тотчас же погасла под опущенными веками. Закрыв глаза, герцогиня откинулась на подушки. Она сильно побледнела, дыхание ее участилось. Она поднесла руку ко лбу и прошептала:

— Да, да, правда. Это ужасное кораблекрушение! Теперь я вспомнила. Простите, сударыня, я говорила глупости… Мгновение она помолчала, а потом задумалась:

— Почему же капитан сказал нам, что мы прибываем в Квебек? Мы ведь не в Квебеке, не так ли?

— Никоим образом! При хорошем ветре вам понадобилось бы три недели, чтобы туда добраться.

— Так где же мы?

— В Голдсборо, на побережье Мэна, поселении на северном берегу Французского залива.

Анжелика уже собиралась дать самые точные объяснения — где находится Голдсборо по отношению к Квебеку, но ее собеседница испустила крик ужаса:

— Что вы говорите! Мэн, Французский залив. Значит, надо полагать, где-то за Новой Землей note 3 мы заблудились и обогнули весь полуостров Акадия с юга, вместо того, чтобы плыть к северному побережью залива Святого Лаврентия?

Географию, по крайней мере, она знала хорошо — или же дала себе труд посмотреть на карту, прежде чем бросаться в американскую авантюру. Герцогиня выглядела очень удрученной.

— Так далеко! — вздохнула она. — Что с нами теперь будет! А эти бедные девушки, которых я везла с собой, чтобы выдать их замуж в Новой Франции?

— Они живы, сударыня, и это уже благо. Ни одна не погибла; несколько из них серьезно ранены, но все оправятся от страшного испытания, ручаюсь вам.

— Слава создателю! — горячо прошептала госпожа де Модрибур.

Она сложила руки и, казалось, погрузилась в молитву. Последний луч клонящегося к горизонту солнца осветил ее лицо, одарив его удивительной красотой. В который уже раз у Анжелики возникло ощущение, что судьба опять играет с нею свои грубые шутки. Где та старая, расплывшаяся благодетельница королевских невест, которую она себе вообразила? Явившаяся вместо нее молодая женщина, погруженная сейчас в молитву, казалась не вполне реальной.

— Как мне отблагодарить вас, сударыня? — сказала герцогиня, словно приходя в себя. — Я понимаю, что вы — хозяйка этих мест и, по-видимому, именно вам и вашему супругу мы обязаны жизнью.

— На этих дальних берегах мы почитаем своим священным долгом помогать друг другу.

— Вот я и в Америке! Какое тяжкое открытие! Да поможет мне Господь!

Затем, овладев собой, она заговорила вновь:

— Но ведь Дева Мария, явившаяся мне, повелела мне отправиться именно сюда. Значит, я должна склониться перед Святой волей! Не кажется ли вам, что небо уже явило знак своего покровительства — ведь ни одна девушка не погибла?

— Да, именно так.

***

Заходящее солнце заливало комнату пурпурным сиянием и огненным отблеском сверкало в темных локонах герцогини. От ее прекрасных волос, густых и пышных, исходил тончайший аромат, который Анжелика никак не могла точно определить. С первого же мгновения, когда она наклонилась над герцогиней, этот аромат породил в ней какую-то глухую, неясную тревогу, а вместе с ней — уверенность, что это есть некий знак, и что ей следовало бы понять, какой именно.

— Вас заинтересовал запах моих волос? — спросила герцогиня, с чисто женской проницательностью угадывая ее мысли. — Ни единого схожего с ним не найдется, не правда ли? Эти духи составляют специально для меня. Я уступлю вам несколько капель, и вы сможете увидеть, подходят ли они вам.

Однако, вспомнив о несчастьях, постигших ее, и о том, что флакон с бесценными духами, вероятно, покоится на дне морском, она оборвала себя и тяжко вздохнула.

— Желаете ли вы, чтобы я послала за вашей компаньонкой Петронильей Дамур, — подсказала Анжелика, жаждавшая отправиться на поиски мужа.

— Нет, нет! — поспешно откликнулась госпожа де Модрибур. — О, молю вас, только не она! Это сверх моих сил. Бедная женщина.., она очень преданна, но так утомляет!.. А я чувствую себя донельзя измученной. Мне кажется, я сейчас посплю.., чуть-чуть.

***

Она вытянулась под одеялом в священной позе — руки вдоль тела, голова откинута назад и, по-видимому, тотчас же заснула.

Анжелика поднялась, чтобы опустить деревянные ставни — слишком яркий свет мог потревожить больную. Минуту она смотрела на берег, алеющий в закатном свете, на оживление, царившее на исходе дня и в форте, и в деревне. Это был час, когда жара спадает, и над домами, где в очагах разогревался ужин, вился дымок, а вдоль берега и на скалах зажигались костры индейцев и моряков.

Ей подумалось, что в тот день в Голдсборо пекли хлеб — это делалось раз в месяц, в печах, вырытых прямо в земле и разогреваемых раскаленными камнями и угольями. Восхитительный запах теплого хлеба разносился, словно ладан, летучий и родной; она увидела детей, которые возвращались домой, неся на носилках большие золотистые ковриги.

Несмотря на недавние битвы, сотрясавшие колонию, жизнь продолжалась.

«Жоффрей так хотел, — сказала она себе. — Сколько силы в его стремлении выжить, отстоять жизнь! Каждый, кто соприкасается с ним, становится словно одержимым. Он страшен.., страшен своей энергией…»

Глава 3

Внезапно Анжелика спрятала лицо в ладони, и судорога рыдания прошла по ее телу, словно накатившая издалека, из глубины волна.

И опять при одном упоминании о ее муже, графе де Пейраке, который с такой твердостью и отвагой держал в своей руке их судьбы, осознание катастрофы, пронесшейся в последние дни над ними, над их страстью, казалось, столь неразделимо сплотившей их, вновь подступило к сердцу Анжелики.

В вечерней тиши этот разгром воспринимался еще больней. Так ощущает себя человек, переживший стихийное бедствие: он чудом избежал его, но затем увидел следы катастрофического опустошения… Все было кончено!

Конечно, внешне ничего не изменилось, но что-то важное погибло…

Горькое разочарование терзало ее.

Почему он не призвал ее?

Почему он не пришел справиться о ней?

На протяжении всего дня, что она провела в помещении форта, у изголовья герцогини де Модрибур, Анжелика не переставала надеяться: он непременно придет, подаст знак…

Ничего! Значит, он все еще сердится на нее. Конечно, сегодня утром, в какой-то краткий миг, она смогла подойти к нему, заговорить, крикнуть ему о своей любви!.. И вдруг он сжал ее в своих объятиях с неистовством, которое и теперь, когда она вспоминала об этом, переворачивало ей душу. Она вновь ощутила его руки, стиснувшие ее, словно сталью, с таким пылом, что все ее существо было потрясено глубоким, невыразимым плотским чувством. Чувством, что она принадлежит ему, и только ему, до самой смерти… Сладко умереть вот так, в его объятиях, не думая ни о чем, кроме счастья, счастья безграничного — знать о его любви к ней.