— Не заводите столь поспешно речь об отъезде, сударыня, — произнесла Анжелика, помнившая о планах королевских невест. — И вы, и они еще не вполне выздоровели.

— Тогда, по крайней мере, я не должна более стеснять вас в вашем доме. Меня устроит любая развалюха. Отправляясь в Новую Францию, к числу жертв, которые я принесу Господу нашему, я отнесла и отсутствие удобств. Суровая жизнь меня не страшит.

— Вас поселят рядом с вашими девушками, — успокоила ее Анжелика, — невзирая на ваше стремление к умерщвлению плоти; я прослежу, чтобы вы ни в чем не нуждались.

Услышав, что герцогиня де Модрибур сама высказала желание освободить помещение форта, Анжелика испытала облегчение. Эта молодая женщина, немного странная, тем не менее выказывала прекрасное воспитание, какое каждая знатная девушка получала в монастыре; к тому же, для нее совершенно естественной была мысль о чувствах и благополучии ближнего.

Герцогиня слегка улыбнулась словам Анжелики и показала на бархатное платье:

— Вот еще одно, в чем я, зная вашу любезность, прошу снисхождения. Посмотрите, какую бесцеремонность я себе позволила. Не зная, во что одеться, я одолжила у вас это платье.

— Вы могли бы выбрать туалет, который бы вам больше шел, — вырвалось у Анжелики. — А этот не идет к вашему цвету лица. Вы выглядите монастырской и сиротой.

— Но я и есть монастырка, — возразила герцогиня и вдруг засмеялась, будто ее что-то позабавило, — я ведь уже говорила вам. И я сирота, — добавила она просто, чуть понизив голос.

Анжелика вспомнила, что ей сообщил Жоффрей де Пейрак о браке этой молодой женщины со стариком, и испытала смутные угрызения совести, окрашенные жалостью. Анжелика была, возможно, единственной, кто различил какую-то слабость, что-то детское и изломанное под внешностью уверенной в себе герцогини де Модрибур, слывшей одновременно ученой дамой и трезвой деловой женщиной. Она вновь испытала желание защитить и обогреть Амбруазину, вырвать ее из той суровой жизни, которой она, по-видимому, хила ранее.

— Я подберу вам платье повеселее.

— Нет, прошу вас, — молила та, сложив руки, — позвольте мне, пожалуйста, позвольте мне носить траур по этим бедным людям, которые позапрошлой ночью погибли без причастия. Какое ужасное несчастье! Я все время думаю о них.

И она закрыла лицо руками.

Анжелика не настаивала. Люди, прибывающие из Европы, еще не жили в том ритме, в каком все они привыкли здесь существовать. Она заметила, что, хотя сердца здешних обитателей не затвердели, жизнь обходилась с ними так круто, опасность смерти была делом столь повседневным, что забвение приходило быстро.

Молодые женщины и Петронилья Дамур, казалось, готовы были покинуть комнату по первому же приказанию своей хозяйки. Они навели в спальне полный порядок и идеальную чистоту и выглядели спокойными, оправившимися от тревог и волнений предыдущего дня. Секретарь в очках что-то дописывал, сидя за письменным столом, который обычно служил Жоффрею де Пейраку. Для этого он позаимствовал у хозяев дома белоснежно-белое перо альбатроса, что сразу же не понравилось Анжелике, хотя, по здравом размышлении, у злополучного секретаря, лишенного своего инструмента, просто не было другого выхода. Арман Дако, секретарь герцогини де Модрибур, был человеком неопределенного возраста.. Его легкая полнота и несколько торжественный вид всезнайки вызывали, должно быть, уважение у простых людей. Но Анжелике по какой-то неясной для нее самой причине он был несимпатичен. У нее возникло ощущение, что несмотря на его любезные и добродушные манеры, этот человек не в ладах с самим собой и своим положением. Впрочем, это могло быть именно лишь ощущением. Ведь в любом случае место секретаря высокопоставленной особы, требующее одновременно угодничества и смелости, не способствовало тому, чтобы создать особо выразительную личность.

— Господин Арман подсчитывает наши потери, — пояснила госпожа де Модрибур.

Несмотря на объявленный переезд, она по-прежнему сидела, сцепив руки на коленях, и Анжелика заметила самшитовые четки, переплетавшиеся вокруг ее пальцев.

— Не спрашивал ли меня кто-нибудь из высшего духовенства? — вдруг осведомилась она.

— Здесь? — воскликнула Анжелика. — Но, сударыня, мы здесь живем вдали от городов, ведь я вам уже говорила. Конечно, в Акадии есть несколько странствующих иезуитов, капелланы некоторых колоний или военных фортов…

В ее голове промелькнула какая-то мысль, и она замолчала. Амбруазина де Модрибур живо проговорила:

— Мой духовник написал в Новую Францию и предупредил о моем приезде все церковные власти. Как раз один из них, из Общества Иисуса, должен был быть уже предупрежден, что я потерпела крушение у побережья Мэна, и явиться сюда, дабы мы смогли обрести опору в нашей святой религии.

— Они здесь малочисленны, а расстояния велики, — неопределенно заметила Анжелика. Герцогиня прислушалась.

— Здесь не слышно звона колоколов… — пробормотала она. — Как узнать время?.. Я хотела пойти к мессе, но мен» предупредили, что здесь даже нет церкви.

— Скоро у нас будет часовня. Анжелика была признательна Колену, что благодаря ему она могла, в последний момент, объявить эту новость.

— Как вы можете жить без матери нашей Церкви? — спросила молодая «благодетельница», внимательно смотря на Анжелику с видом простодушного удивления. — Мне сказали, что у вас даже нет капеллана. Значит, все эти люди живут и умирают, как животные, без причастия.

— Тут есть пастор…

— Протестант! — вскричала герцогиня в ужасе, — еретик!.. Это еще серьезнее. Не сказано ли в Библии: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден» note 10.

— Пусть так, — ответила Анжелика слегка раздраженно, — но не забывайте: то, что мы тут в Голдсборо «развратились», позволяет нам сохранить сострадание к нашим ближним, а ведь это и есть, в конце концов, первая заповедь Нового Завета. Что бы там ни говорил ваш знаменитый капитан Жоб Симон, мы не морские разбойники и мы сделали для вас все, что могли.

Во время всей беседы с Амбруазиной де Модрибур Анжелика ходила взад-вперед по комнате, расставляя мебель по местам. Что же за странная мысль промелькнула в ее голове только что, когда герцогиня говорила о высшем духовенстве?

Это пронзило ее, словно молния. Что-то важное… Она никак не могла вспомнить.

Анжелика открыла футляр с пистолетами и стала рассматривать предметы, дополнявшие оружейный набор. Воспоминание о заботливости Жоффрея наполняло ее сердце теплом и отвлекало от неприятного ощущения, вызванного словами герцогини. Она сознавала, что та смотрит на нее внимательно и с любопытством.

— Вы носите оружие, — заметила герцогиня. — Говорят даже, что вы отменный стрелок?

Госпожа де Пейрак живо повернулась к ней.

— Решительно, вы слишком много знаете обо мне, — воскликнула она. — Временами мне кажется, что не случай привел вас сюда…

У госпожи де Модрибур вырвался крик, словно она была поражена в самое сердце; она закрыла лицо руками.

— Что вы говорите? Не случай? А если не случай, то что же еще? — лепетала она прерывающимся голосом. — Я не могу поверить, что это Провидение, на что я надеялась еще вчера. Я поняла, сколь ужасна судьба, обрушившаяся на нас. Все эти несчастные люди — умершие, утонувшие, разорванные на части вдали от родины… Мне кажется, что их проклятия будут вечно тяготеть надо мною… Ах, если не случай привел нас на эти берега, тогда кто? Разве только сам Сатана, вот чего я боюсь… Сатана, о Боже! Как найти силы, чтобы противиться ему…

Казалось, она делает усилие, чтобы взять себя в руки.

— ..Простите меня, — сказала она мягко, — прошу вас, сударыня… Я чувствую, что оскорбила вас только что своими вопросами и суждениями о вашей жизни, приравняв вас к еретикам. Я слишком непосредственна, и меня часто упрекают в том, что я не в меру откровенно высказываю свое мнение. Да, я такая. Я рассуждаю логически и не повинуюсь в должной мере голосу сердца. Но правы-то вы, я знаю. Какая важность — есть здесь часовня или нет?.. Чего стоит обряд без доброты? «Если я говорю языком человеческим и ангельским, а любви не имею, то я — медь звенящая… Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» «Первое послание к коринфянам святого апостола Павла, гл. 13, 1, 2,».

Это сказал святой Павел, святой Павел, учитель для всех вас… Милая моя, простите ли вы меня?

Тень страдания омрачала ее прекрасный взор, в котором блистал трогательный свет. Анжелика слушала ее, пытаясь понять двойственную натуру этой женщины, слишком одаренной и слишком беззащитной. Строгое религиозное воспитание в соединении с изучаемыми ею абстрактными науками обрекли графиню на жизнь вне действительности, в атмосфере мистической экзальтации. Она, конечно, была бы более на месте в Квебеке, на аудиенции у епископа или иезуитов, чем на независимых берегах Голдсборо, куда ее забросила судьба.

Суровая Америка не будет снисходительна к этой хрупкости. И вновь Анжелика пожалела Амбруазину де Модрибур.

— Я не сержусь на вас. И охотно прощаю вам. Вы имеете право справляться о тех местах, где вы находитесь, и о том, как живут люди, принимающие вас. Я тоже натура непосредственная и говорю, не раздумывая, все, что у меня на уме. Вам нет причин так волноваться, вы опять заболеете.

— Ах, как я устала, — прошептала герцогиня, проводя рукой по лбу. — Я здесь сама не своя. Эта жара, этот непрекращающийся ветер, запахи соли и серы, доносящиеся с моря, пронзительные крики птиц — они без конца летают через все небо стаями, словно души страждущих… Я хотела бы рассказать вам, что со мною приключилось сегодня утром, но вы будете надо мною смеяться.

— Нет, нет, не буду. Расскажите!..

— Мне явился Сатана, — заявила герцогиня очень серьезно, в то время как другие в страхе перекрестились. — Конечно, это не впервые, но сегодня вид его был весьма необычен: он был весь красный…