Спасительницам освободили дорогу. Ведь они были женщинами, и спасать женщину, оказавшуюся в руках разъяренных мужчин, было их право.

Однако судить этих обезумевших несчастных Анжелика не могла, тем более, что сама она была не очень-то довольна своим благородным порывом, вызванным скорее невольным стремлением остановить разгул животных страстей, чем желанием прийти на помощь своему врагу.

Смогла бы она совершить что-нибудь подобное, если бы по воле этого ужасного создания умерла Абигель, стал жертвой ее Кантор или погиб Жоффрей?.. И если бы она, преодолев все свои слабости, не вышла из такой утомительной борьбы победительницей?

Да, она была победительницей.

Между тем, Амбруазина-демон лежала, как выброшенная морем щепка, полуслепая, обезображенная. Она сама перед всем миром призналась в своих грехах, и даже если при жизни ей удалось избежать суда божьего, то теперь ничто не могло спасти ее от суда людского.

Доказательства преступлений были слишком очевидны, свидетельств слишком много.

Наступил конец ее царствованию и власти на земле. Ее проклятый брат, Белый демон, увлекал ее за собой в своем поражении и смерти.

Она открыла глаза и слабым, чуть слышным, голосом произнесла:

— Не выдавайте меня Инквизиции.

Брошенная на подстилку из сухих водорослей в доме у Анжелики, вся окровавленная, избитая, в лохмотьях из желтого, голубого и алого атласа, которые уже не скрывали от посторонних глаз ее голое тело, все в ранах, она могла бы вызвать жалость, но ее сверкающий из-под опухших век взгляд продолжал будто камнем давить трех спасших ее женщин, вызывая ощущение, что кто-то следит за ними, желая во что бы то ни стало их погубить.

— Зачем вы спасли ее? — спросила Марселина полушепотом.

— В самом деле, зачем? — повторил за ней маркиз де Виль д'Авре, который только что появился в дверях вместе с графом де Пейраком и интендантом Карлоном.

Но, увидев в каком плачевном состоянии находилась несчастная, еще совсем недавно полная жизненных сил и всепобеждающей красоты, они невольно содрогнулись.

— Это ее последняя ловушка! — прошептал Виль д'Авре. — Ведь последняя ловушка Сатаны — это жалость. Человеческая оболочка во власти слепой ярости жалка. Мы слишком любим воображаемое нами собственное тело и над его страданиями плачем. Но осторожнее, друзья. Пока в ней теплится хоть малейшее дыхание, опасность не исчезнет. И даже ее смерть не принесет облегчение. К злым духам, что бродят у берегов острова демонов, прибавится еще один.

Он встряхнул головой.

— Ах! Бессмертная душа! Как ты жалка и ничтожна! Взять хотя бы нас. Господин интендант, вы можете предложить какое-нибудь решение? Ведь вы всегда гордились тем, что способны разрешить любую проблему.

Карлон отрицательно покачал головой. События явно не укладывались в рамки тех обычных забот, которыми был занят его спокойный, аналитический ум. Он то и дело посматривал то на растерзанное тело, о котором некому было позаботиться, то на лица присутствующих. По их выражению ему ничего не удавалось угадать, так как он не понял пока, чту означал для каждого из них вид распростертой раненой женщины. Бледный как смерть, он не переставал спрашивать себя: «Не приснилось ли мне все это»?

Рослая Марселина неожиданно подняла голову, словно почувствовав приближающуюся опасность, и произнесенные ею слова доконали его:

— Индейцы!

— Индейцы? Что вы хотите этим сказать? — простонал Карлон.

— Они идут сюда!

Граф де Пейрак выскочил на крыльцо, за ним последовали остальные.

Из леса за поселком доносился рокот боевых барабанов и громкие возгласы наступающих воинов.

— Пиксарет!

О них почти забыли!.. Пиксарет и его братья! Пиксарет и его народ! Тот самый Пиксарет, который в свое время сказал:

— «Потерпи! Униаке и его люди, а также племена Детей Зари собираются в лесу. Они ждут часа, когда я им подам знак, чтобы отомстить наконец всем тем, кто убивал наших названых братьев, наших союзников, тем, кто хотел унизить и погубить тебя, моя пленница!..

Только что белые пытались уладить свои конфликты по своим законам, а теперь пробил час индейцев. Долготерпение, проявленное Большим Абенаком в течение всего времени, пока он неусыпно оберегал Анжелику, его участие в пережитых ею бедах и горе, что оставили неизгладимый след в их сердцах, те опасности, всю значимость и коварство которых он хорошо осознал и, наконец, чувство возмущения, зародившееся в нем по отношению к чужакам, плохим белым людям, пришедшим нарушить мирный покой его друзей, покой женщины, которая подарила ему свою накидку цвета утренней зари, чтобы сложить в нее останки его предков, к людям, которые беззастенчиво развращали его темных соплеменников с побережья — все это должно было завершиться сейчас беспощадной резней.

— Началось! — прошептала Марселина. — Они бегут сюда!

Размеренный гул сменился как бы шумом бури, набегающих во время прилива волн, ревом моря, готового поглотить собравшихся на берегу людей.

Почти в тот же миг красно-бурая масса появившихся на опушке леса индейцев стала стремительно, прямо на глазах, растекаться во все стороны.

Конечно, Анжелике, графу де; Пейраку и его людям нечего было бояться, поскольку именно ради них Пиксарет и племена сурикезов и малеситов двигались на Тидмагуш, ну, а что касается жителей деревни и рыбаков с бретонского судна, то уверенности в том, что их пощадят, не было.

Шум, который первой уловила своим чутким ухом Марселина, уже услышали и те, кто находился на берегу. Показался Никола Пари вместе с группой людей, которых он то и дело подталкивал вперед.

— Бегите скорее в форт!..

— Господин интендант, оставайтесь на месте! — крикнул граф Карлону. — Индейцы вас не знают, и вы можете оказаться в опасности. Не отходите от месье де Виль д'Авре и моей жены. Рядом с ними вы можете ничего не бояться.., но не вздумайте выйти из дома.

И он поспешил к берегу.

— Где королевские невесты? — поинтересовалась Анжелика, и тут же заметила их чуть повыше, на склоне, рядом с фортом. Туда, за изгородь, Никола Пари заталкивал всех, кого мог. Два солдата Пейрака, которых Пиксарет должен был узнать, стояли на башне. Их присутствие там должно было спасти всех, кто окажется под такой защитой.

Кантор и граф де Пейрак мчались по берегу и кричали бретонским рыбакам:

— Спасайтесь! Индейцы уже близко! Они будут снимать скальпы со всех незнакомых! Садитесь в лодки… Укройтесь в малом форте!.. Торопитесь!

— Баски! — громко звал Пейрак. — Все под мое знамя! И, главное, не стреляйте!..

Поднимающиеся отовсюду красные волны растекались с такой силой, что остановить их было уже невозможно, как тогда, во время осады Брансуик-Фолса, где они настигли Анжелику, и в несколько мгновений все вокруг было затоплено ими.

Приходилось опасаться, что жертвами слепой ярости могут оказаться и ни в чем не повинные люди де Пейрака, и матросы баскского корабля, которые помогли ему во время захвата бандитов.

Между тем Пиксарет, словно быстрокрылый ангел мщения, летел из конца в конец вдоль фронта своей армии и указывал на виновных, которых он распознавал безошибочно.

Никому из них не удалось скрыться. Униаке и его мик-маки, прибывшие из Трюро, своими не знающими пощады руками снимали скальпы с пособников Залиля, с морских разбойников, на счету которых была гибель «Единорога», шлюпки Юбера д'Арпентиньи и взрыв на шхуне «Асмодей».

Анжелика, Марселина и Иоланда вместе с губернатором и интендантом продолжали стоять на крыльце дома.

— А если они захотят разделаться с герцогиней? — проговорил маркиз. — Они быстро узнают, где прячется эта бесноватая.

— Они не войдут сюда, — сказала Анжелика. — Я поговорю с Пиксаретом.

Все напряженно вслушивались в несущиеся отовсюду стоны ужаса, боли, предсмертной агонии, перемежающиеся победными кликами и редкими ружейными выстрелами.

Все пространство перед домом пока оставалось пустым. Можно было подумать, что индейцы решили обойти стороной центр опустевшего поселка.

Вдруг на небольшом пятачке этого пространства появилась одинокая фигура человека. Весь в черном, он бродил, словно потерянный. Пройдя несколько шагов, он как-то странно, будто во сне, огляделся. Отвесные лучи полуденного солнца, отражаясь в толстых стеклах его очков, то и дело вспыхивали огненными точками. Все узнали в нем секретаря герцогини, бумагомарателя Армана Дако с его тяжелым, чувственным подбородком и постоянной улыбкой, убийцу Кроткой Марии.

Он продолжал растерянно улыбаться и, увидев на крыльце , людей, неуверенным шагом направился к ним. Они невольно отпрянули назад.

— Уходите отсюда! — крикнула Марселина. — Если вам дорога жизнь, бегите в форт. Индейцы вас уже ищут… В ответ раздался самодовольный смех.

— Я уже пуганый! Только все это не правда!

— Нет, правда! Послушайте, вы что, не понимаете? Если индейцы вас схватят, считайте, что вы мертвец.

— Зачем им меня убивать?

— А затем, что вы преступник, — прокричала ему Анжелика. — Вы убили Кроткую Марию, столкнули ее со скалы. Вы не раз убивали в угоду своей госпоже-Дьяволице.

Он выпрямился, красный, надутый, как индюк.

— Я всегда служил благим делам, в угоду великой божьей славе.

В этом безумном самооправдании было что-то отталкивающее. Чувствуя приближение своего смертного часа и неминуемой кары, он отвергал мысль о побеге, который означал бы признание его тяжких грехов. Чудовищная спесь как бы сковывала его, заставляя отвергать предупреждение об опасности так же, как в течение всей своей жизни он отвергал предупреждения совести и постепенно оказался в плену безумной страсти к страшной женщине, своей госпоже.

Когда индейцы ворвались на площадь, он спрятался за Анжелику и, бросившись к ее ногам, цепляясь за ее одежду, стал умолять спасти его.

— Оставь его нам! — сказал Пиксарет грозным голосом.

Два дикаря схватили его за запястья и волоком оттащили в сторону. Пиксарет высоко поднял зажатый в кулаке нож и, упершись коленкой в затылок своей жертвы, другой рукой ухватил писаря-убийцу за редкие волосы.