Мейвис Чик - Антракт

Я перевернула записку и на обратной стороне записала, чтобы не забыть: «Поменять замок». «Спокойно, Джоан, — сказала я себе, чувствуя, как закипаю от злости, — помни о бетонной плите в районе солнечного сплетения». Я загнала гнев назад и уменьшила его до холодной твердой глыбы под диафрагмой. Думаю, если бы я не сделала этого, он мог бы полностью поглотить меня, и с пронзительным криком, желая отомстить, я выскочила бы на улицу. Потому что по всему дому я находила следы того, что Джек был здесь.

Около телефона лежали аккуратно записанные сообщения: одно от Блэкстоунов, одно от Марджери, одно от Роды и не одно, а целых два от Робина Карстоуна — и в обоих просьба позвонить ему. «Молодец, — подумала я. — Джек не спугнул его во время первого разговора». В то же время эти сообщения свидетельствовали о том, что он был здесь более одного дня. Подозрения подтвердились, когда я поднялась в спальню. Несмотря на то что кровать была убрана и в комнате царил порядок, расположение вещей явно изменилось, и я поняла — Джек спал в этой комнате, на этой кровати. В лунном свете я взглянула на себя в зеркало и неожиданно рассмеялась над той, которая смотрела на меня из него. Демон с лицом ангела, все еще в пальто и шарфе — разрушительница сердец и предмет особого желания, — ее невозможно осквернить. Я не буду менять наволочки, не говоря уже о том, чтобы жечь постельное белье, на котором потела задница взломщика. Если бы он догадался, каким даром наделил меня, он бы расплакался. Потому что я знала с непоколебимой уверенностью, что выбралась из огненной петли, в которую Джек загнал меня год назад, и он больше никогда не сможет задеть мои чувства. Я чувствовала себя твердой и прочной, как скала высотой в десять футов. Уверенность позволила мне, словно воздушному змею, подняться ввысь. Стать недостижимой, будто глыба льда, спокойно дрейфующая в недоступных для других водах. До этого момента я не была уверена, что забыла его навсегда, теперь же в этом не сомневалась. Резкая вспышка сознания — и я поняла, что изгнала дух Джека. Два прозрения за две недели — неплохой результат для любой женщины. Моя жизнь в одиночестве будет просто отличной. Великолепной.

Пребывая в восторге от происходящего, наверху при лунном свете я распаковала чемодан. Появилась бутылка водки, я благоговейно отложила ее в сторонку и принялась аккуратно доставать остальные вещи, задумавшись на мгновение, не стоит ли мне заняться всем этим завтра. Родители подарили мне кашемировый джемпер темно-зеленого цвета. Простой, как день, неотразимо мягкий — идеальная одежда для разведенной школьной учительницы. В классе он смотрелся бы строго и уместно, в то же время его нежное тепло могло приятно ласкать кожу. Это почти как надеть трусики из натурального шелка под юбку в складку вместе с трикотажной двойкой. Отец понимал мой внутренний мир, а на маму, которая купила этот джемпер, всегда можно было положиться в выборе одежды для меня — она никогда не ошибалась. Мама даже отдельно завернула упаковку жидкого порошка — возможно, самый странный подарок в праздничной упаковке, когда-либо попадавший под елку. Теперь они вдвоем были далеко, и я, чувствуя облегчение, опять могла их любить. Я испытывала довольно сентиментальные чувства, когда снова завернула подарок родителей в бумагу и выдвинула ящик шкафа, чтобы спрятать его. И это, вполне вероятно, имело отношение к моему следующему поступку.

Напомню, что все происходило в спальне, залитой лунным светом, около семи тридцати вечера, сразу после того, как наша героиня испытала прозрение. Не стоит искать другое слово. Прозрение — самое точное.

Итак, я расправляла джемпер в ящике, который был забит вещами, — это одно из мест хранения, куда попадает все то, что, возможно, никогда не понадобится, но ты никак не можешь выбросить, чтобы избавиться от лишних вещей. Нельзя сказать, что я приговорила джемпер к такой судьбе, просто этот ящик показался мне подходящим местом. Хотя, возможно, той ночью действовали более глубокие, темные силы, которые заставили меня принять такое решение. Как бы там ни было, когда я попыталась задвинуть ящик, он не поддался, — джемпер, как оказалось, был той самой соломинкой, которая сломала всем известно что. Я вынула и его, и лежавшие под ним вещи. Простыни — бесполезный свадебный подарок. Иногда в голову приходят забавные мысли: я отложила простыни в сторону, подумав, что им самое место в школьном буфете. Под ними (ящик уже напоминал пещеру Аладдина из моего прошлого) оказались несколько подставок под горячее с видами Лондона и альбом для гостей в красном кожаном переплете (все еще в целлофановой упаковке), а под ними? Что это там, упакованное в тонкую бумагу? Мое свадебное платье. Все еще, я в этом не сомневалась, с пятнами от шампанского, ведь я не прикасалась к нему с того дня. Ну-ну…

Что ж, что ж, что ж…

Прежде чем начнется скачка воспоминаний, позвольте мне накинуть на них упряжь. Я не шла по проходу в церкви в оборках белого тюля и органзы, и старинное кружево не спускалось каскадом по моей спине. Я вообще не ходила к алтарю. Мы расписались в очень милом регистрационном бюро, и платье на мне было (не забывайте, это случилось на Пасху) не особо праздничным: сшитое из индийского льна цвета слоновой кости с длинной юбкой и длинными рукавами, овальным вырезом, — я хотела быть одета подобающе. Сейчас мне кажется, что оно выглядело, как дорогая скатерть на столике в кафе. Естественно, в тот день я не только вплела розовые розы в волосы, но и приколола к плечу небольшой букетик, а еще на шее у меня была очень красивая розовая бархотка с небольшим золотым медальоном. Украшенное таким образом платье выглядело очень нарядным, чего я и добивалась. Но сейчас, когда я вынула его и расправила на полу, в голубом лунном свете оно казалось похожим на саван. И я не смогла удержаться. Возможно, «Грозовой перевал» произвел на меня большее впечатление, чем я осознавала. Потому что я надела это платье.

Ткань была холодная. Я сама была холодная. В комнате было ужасно холодно. Я взяла бутылку водки и, передвигаясь медленно, как призрак, спустилась вниз. «Вот тебе и пьеса, — сказала я себе, — ты можешь вести себя так, только когда ты спокойна и одна в доме». Ритмичная музыка от соседей делала вечер еще более необычным. Спустившись, я радостно покружилась и направилась на кухню. Мой викторианский настрой несколько ослаб, когда я включила отопление и бойлер с шумом ожил, но, думаю, воображение может завести нас очень далеко. Я провела рукой по полумертвым цветам, они сбросили еще больше лепестков — милый пример символизма, — и достала из буфета бокал. А потом в мое приятное существование ворвался пронзительный телефонный звонок. Казалось, в темном холле он звучал раза в три громче. «Хоть обзвонись, — обратилась я к нему, — ты не сможешь поймать меня. Сейчас я в другом веке, а тебя еще не изобрели».

Но когда наступила тишина, я подумала, что это могли быть мои родители, хотя почему-то я была уверена, что звонил Джек. И я набрала номер. Трубку взял отец.

— Удачно добралась?

— Да, спасибо за приятное Рождество.

— Какие планы на сегодняшний вечер?

— У соседей вечеринка.

— Вот и вариант.

— Это ты сейчас звонил?

— Нет.

— Счастливого Нового года. Передай привет маме.

— Она рядом, хочет сказать тебе кое-что.

— Нет, папа, не…

Поздно. Она уже взяла трубку.

— Джоан?

— С Новым годом, мама. Спасибо за Рождество.

— Ты не в одиночестве сегодня, дорогая моя?

Я посмотрела в гостиную через открытую дверь. Комната тоже была наполнена лунным светом. На маленьком столике рядом с креслом, подмигивая, стояли бутылка водки и бокал.

— Нет, — честно ответила я, — я одета и готова к бою.

— О, что ж, это хорошо. Тогда счастливого тебе Нового года.

— И тебе.

Обязанность выполнена, и я принялась готовить для себя реквизит.

Задернула шторы в комнате рядом с холлом и включила лампу в углу. Приятный, прохладный, успокаивающий свет. Рядом с бутылкой и бокалом я положила книгу Бронте, несколько глав о Кэти и Хитклифе еще предстояло прочитать. А затем — piece de resistance[13] — я открыла буфет на кухне и достала огромную коробку шоколада. «Вперед, прыщи, — скомандовала я, — можете высунуть свои отвратительные головки и испортить мне лицо, все равно я съем все конфеты, и плевать на последствия». Телефон зазвонил снова. Я показала ему язык и скользнула в гостиную, прижимая коробку с картинкой на крышке к холодному, бесчувственному сердцу. Уютно устроившись в кресле, щедро налила себе прозрачной, холодной жидкости и сорвала с коробки целлофан. «Раз, два, три, четыре, пять», — нараспев произнесла я, а потом вонзила зубы в шоколад, чтобы проверить, какая начинка у первой конфеты.

Как ни странно, водка и шоколад плохо сочетаются друг с другом. Алкоголь, столкнувшись с избыточной сладостью, разрушает ее. Но я не хотела признавать этого и продолжала пить, жевать конфеты и читать. Шум в соседнем доме не стихал, поэтому я была уверена, что там не подозревают о моем возвращении. Несмотря на то что гастрономическое удовольствие, которое я запланировала, закончилось разочарованием, внутри меня зарождалось необузданное ощущение свободы. Я надеялась, что чудовищное сочетание алкоголя с шоколадом принесет мне свободу и уединение, так и случилось — пусть даже на вкус оно оказалось отвратительным. Вдруг я заметила, что вечеринка, судя по всему, прекратилась: до моей комнаты не доносились ни музыка, ни смех. Я прислушалась, и мне показалось, что я различаю звуки, только очень отдаленные, будто все гости переместились в спальни на втором этаже или еще куда-нибудь подальше. Но, какими бы радушными хозяевами ни были Фред и Джеральдина, я сомневалась, что такое возможно. Только не оргия, и, естественно, не в их доме. Все же тишина мешала моему частному празднику. Хитклиф и Кэти благодаря твердости духа преодолели последний грозовой перевал на страницах книги; я была уже достаточно пьяна, чтобы ощущать удовольствие от необычности своего наряда и ситуации, съела достаточно шоколада, чтобы почувствовать удовлетворение от потакания собственной прихоти, а еще у меня онемела нога. Пора побродить, восстановить кровообращение. Прихрамывая, я вышла на кухню и безо всякой причины — разве что там оставалось пара бокалов неразбавленной водки — вытащила одну более или менее целую хризантему из ужасного букета в вазе, сломала стебель и воткнула цветок в волосы. Возможно, я была не такой трезвой, как мне казалось. Именно в тот момент я услышала голоса — смех — у соседей. Не в доме, а на улице. И это не было плодом моего воображения, потому что, взобравшись (немного пошатываясь) на стул и выглянув из окошка задней двери, я увидела сад Дарреллов: все гости, закутанные в пальто и шубы, стояли на морозе с горящими свечами в руках — прямо как на Рождество в Скандинавии. «Нет, Джоан, — приказала я себе, — закрой глаза, а когда откроешь снова, все эти люди исчезнут». Я заморгала, но ничего не изменилось. Казалось, это красивая фантазия — группа веселых людей в мерцающем желтом свете. Они все смотрели в сторону платана, который отбрасывал огромную тень. И, как будто зрелище само по себе было недостаточно сюрреалистичным, я увидела человека, к которому было приковано их внимание. Он стоял на кованом столе из патио, примерно в середине сада, по обеим сторонам от него полыхали факелы. На секунду — и в этом нет ничего удивительного — мне показалось, что у меня галлюцинация. Неужели белая горячка? Но потом я подумала, что если эти люди со свечами вдруг развернутся и посмотрят на дверь моей кухни, то увидят нечто еще более странное: меня — с хризантемой в волосах и в свадебном платье, — шпионящую за ними. И эта мысль, как выразился бы Джонсон, прекрасно помогла мне сконцентрироваться. Зрелище, которое я наблюдала, было абсолютно реальным.