Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви». Том 5

Вы, вблизи корабельных приютов,

И у горных горячих потоков,[66]

И на склонах Этейских живущие,

И на взморье залива Мелиды,[67]

На брегах златострельной богини,

Где Пилейские сборища[68] эллинов

Прославляемы с давних времен!

Скоро звонкоголосая флейта

Прозвучит не напевом печали,

Но в согласии с лирою Муз.

Возвращается к нам победителем

Сын могучий Кронида. В награду

За свершенные подвиги к дому

Он с богатой добычей спешит.

Ожидали двенадцать мы месяцев,

Но не видели в граде лица его, —

Пропадал где-то за морем без вести.

А его супруга милая

Здесь томилась и рыдала,

Горько плакала, несчастная.

Но наконец многотрудным деяньям

Ярый Арей полагает предел.

О, явись! О, явись! Да не медлит

Твой корабль многовесельный в море,

Да причалит у нашего города!

Ты покинь на дальнем острове

Алтари, где ныне жертвами —

Слышим – чествуешь богов!

В новой одежде, исполненный страсти,

Обвороженный любовью, явись!

О милые подруги, как мне страшно!

Не слишком ли далеко я зашла?

О чем ты, Деянира, дочь Ойнея?

Не знаю, но боюсь, как бы во зло

Не обратилась сладкая надежда.

Ты разумеешь свой подарок мужу?

Да, именно. Теперь я всем скажу:

Не действуйте, пока не все вам ясно.

Скажи, коль можно, что страшит тебя?

Случилось небывалое, подруги;

Открою вам неслыханное чудо:

Тот самый клок прекрасной белой шерсти,

Которым я нарядную одежду

Натерла, весь исчез. Его извне

Ничто не съело, – сам себя съедая,

По камню он расплылся. Чтобы вам

Точнее знать, я расскажу подробно.

Все то, чему кентавр, стрелой смертельной

Пронзенный в бок, меня учил, страдая,

Я выполнила точно. Сохраняла

Его слова я в памяти, как надпись

На бронзовой таблице. Соблюдала

Его наказ: держать подальше зелье

От солнца и огня, в укромном месте,

Доколь его не применю я к делу.

Все соблюла. Теперь же, в должный час,

Там, в комнатах, я средство применила,

Взяв шерсти клок от нашей же овцы.

Сложила ткань и в недоступный солнцу

Ларец замкнула, как известно вам.

Вернувшись в дом, я вижу вдруг такое,

Чему нет слов, что превосходит разум.

Ту шерсть, которой мазала одежду,

Я бросила на солнечном припеке.

Нагрелся постепенно клок и вдруг

Стал расплываться по полу и течь, —

И более всего похоже было,

Что деревянные текут опилки.

Так весь он разошелся. А на месте,

Где он лежал, вскипают комья пены,

Как будто сок багровых гроздьев Вакха

Разлили по земле в палящий зной.

Несчастная, не знаю, что и думать.

Я вижу дело страшное свое!

Кентавр из-за меня погиб: с чего же

Ему желать мне блага в смертный час?

Нет! Погубить убийцу он замыслил

И обольщал меня. Но я лишь ныне

Все поняла, когда уж нет возврата.

Коль страшные предчувствия не ложны,

Сама его, злосчастная, гублю.

Стрела Геракла, знаю я, и бога

Хирона[69] погубила: смертоносна

Она для всех животных. Почему же

Тот черный яд, пройдя сквозь рану Несса,

Не сгубит и Геракла? Так и будет.

Но я решила: если он погибнет,

С ним вместе в тот же час умру и я.

Невыносимо жить с худою славой,

Когда не знаешь за собою зла.

Страшиться злодеяний надлежит,

Но до конца хранить в душе надежду.

Безрадостны твои советы, – в них

Надежды нет, и ободриться нечем.

На тех, кто впал без умысла в ошибку,

Не гневаются сильно. Будь спокойна.

Подобные слова не для сраженных

Напастью, а для тех, в чьем доме мир.

Беседу с нами ты должна прервать,

Коль посвятить в нее не хочешь сына:

Вот он идет, отца искать ушедший.

Входит Гилл.

О мать, уж лучше бы одно из трех:

Иль умереть тебе, иль, если жить,

Быть матерью другого, не моею,

Или иной и лучшей сердцем стать!

За что, о сын, меня ты ненавидишь?

Узнай: ты мужа своего, – о нет! —

Ты моего отца сейчас убила.

О, что ты говоришь, дитя мое?

Я правду непреложную сказал.

Не сделаешь не бывшим то, что было.

Что ты сказал? Кто называл меня

Виновницей такого злодеянья?

Я видел сам мучения отца

И говорю о них не понаслышке.

Где ж ты нашел, где встретил ты его?

Коль хочешь знать, мне все сказать придется.

Итак, он шел, разрушив град Еврита,

С добычей и трофеями побед.

Встает над всей Евбеей, с двух сторон

Омытый морем, мыс Кенейский. Там

Он древле почитаемому Зевсу

Алтарь и рощу посвящал. Его

Я там увидел и возвеселился.

Он к жертвам приступал. Тут прибыл Лихас,

Неся твой дар – смертельную одежду.

Надев ее, как наказала ты,

Он заколол двенадцать лучших в стаде

Тельцов отборных. А всего пригнал он

До ста голов, всех возрастов, скота.

И вот сперва – злосчастный! – с чистым сердцем,

Наряду радуясь, молиться начал,

Когда ж священный пламень дров смолистых,

Насытясь кровью, жарко запылал,

Он вдруг покрылся потом. Стан и члены

Ткань облепила плотно, – как ваяют

Художники. Язвительная боль

Проникла в кости. Словно яд смертельный

Жестокой гидры начал грызть его.

Тут к Лихасу воззвал он, – хоть несчастный

Повинен не был в умысле твоем, —

Зачем одежду он принес – изменник?

В неведенье ему ответил Лихас,

Что передал твой дар, тобой был послан.

Услышал он ответ, и грудь его

Мучительная судорога сжала;

Тут Лихаса он крепко за лодыжку

Схватил рукой и об утес швырнул,

Врезающийся в море. Брызнул мозг,

Кровавый череп на куски разбился.

И возопил народ в священном страхе,

Узрев, что тот в безумье, а другой

Погиб. Никто приблизиться не смел.

А он то наземь повергался с воплем,

То вскакивал. В ответ гудели скалы

Евбейские, Локрийские холмы.[70]

Когда же он устал бросаться наземь,

От криков и от воплей ослабев, —

Стал проклинать он брак свой злополучный

С тобою, мать, и свой союз с Ойнеем,

В котором язву дней своих обрел.

И, отведя свой исступленный взор

От дыма жертв, меня в толпе огромной

Увидел он в слезах и подозвал:

«Сын, подойди! Не избегай несчастья

Отцовского, хотя б и смерть со мною

Пришлось делить. О, унеси меня

Подальше, прочь от взоров смертных! Если

Мне сострадаешь ты, меня отсюда

Перевези, чтоб я не умер здесь!»

Как он велел, его мы положили

На дно ладьи и, стонущего в муках,

Сюда с трудом великим довезли.

Его сейчас увидите живым

Иль только что умершим.

Так, о мать,

Ты в умысле на жизнь отца виновна.

Да мстят тебе Эриния и Правда, —

Ужасная мольба! Но ты попрала

Свой долг, убив храбрейшего из смертных, —

Подобного не встретишь никогда!

Деянира идет к дому.

Куда уходишь молча? Иль не знаешь,

Что обвиняешь ты себя молчаньем?

О, пусть идет! Будь ей попутен, ветер,

Умчи ее подальше с глаз моих!

Зачем ей имя матери носить,

Когда она не мать в своих поступках?

Пускай же ныне вкусит наслажденья,

Которым осчастливила отца.

Вот как, о девушки, ныне

Явственно стало пророчества

Древнее слово, вещавшее:

Лишь исполнит год двенадцатый

Все свои двенадцать месяцев,

Сбросит бремя трудных подвигов

Громовержца кровный сын.

Все неуклонно течет к исполнению:

Как же, не видящий света за гробом,

Станет нести подневольный он труд?

Если наряд роковой —

Дело кентавровой хитрости —

В грудь его злобно впивается,

Если в плоть проник погибельный,

Смертный яд змеи чешуйчатой,

Не увидит он, скончавшийся,

Солнца завтрашнего дня,

Гидры чудовищным призраком схваченный?

Яд на огне прикипел, и безжалостно

Несс черногривый терзает его!

О несчастная!

Бед не ждала она. Горе предвидя,

С новой женою вступившее в дом,

Средство своей применила рукой,

Советом чужим сражена,

Погублена страстной любовью,

И мнится, стенает она, и вопит,

И слез изобильных роняет росу…

Так движется рок и вскрывает

Коварства ужасный исход.

Хлынул слез поток,

Боль разливается в теле – увы!