Он отлетел, и меня оставил сон благотворный.

Други! помыслите, как ополчить кудреглавых данаев?

Прежде я сам, как и следует, их испытаю словами;

Я повелю им от Трои бежать на судах многовеслых,

Вы же один одного от сего отклоняйте советом».

Так произнес и воссел Атрейон, – и восстал между ними

Нестор почтенный, песчаного Пилоса царь седовласый;

Он, благомысленный, так говорил пред собраньем старейшин:

«Други! вожди и правители мудрые храбрых данаев!

Если б подобный сон возвещал нам другой от ахеян,

Ложью почли б мы его и с презрением верно б отвергли;

Видел же тот, кто слывет знаменитейшим в рати ахейской;

Действуйте, други, помыслите, как ополчить нам ахеян».

Так произнесши, первый из сонма старейшин он вышел.

Все поднялись, покорились Атриду, владыке народов,

Все скиптроносцы ахеян; народы же реяли к сонму.

Словно как пчелы, из горных пещер вылетая роями,

Мчатся густые, всечасно за купою новая купа;

В образе гроздий они над цветами весенними вьются

Или то здесь, несчетной толпою, то там пролетают, —

Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей,

Вкруг по безмерному брегу, несчетные, к сонму тянулись

Быстро толпа за толпой; и меж ними, пылая, летела

Осса, их возбуждавшая, вестница Зевса; собрались;

Бурно собор волновался; земля застонала под тьмами

Седших народов; воздвигнулся шум, и меж оными девять

Гласом гремящим глашатаев, говор мятежный смиряя.

Звучно вопили, да внемлют царям, Зевеса питомцам.

И едва лишь народ на местах учрежденных уселся,

Говор унявши, как пастырь народа восстал Агамемнон,

С царственным скиптром в руках, олимпийца Гефеста созданьем:

Скиптр сей Гефест даровал молненосному Зевсу Крониду;

Зевс передал возвестителю Гермесу, аргоубийце;

Гермес вручил укротителю коней Пелопсу герою;

Конник Пелопс передал властелину народов Атрею;

Сей, умирая, стадами богатому предал Фиесту,

И Фиест, наконец, Агамемнону в роды оставил,

С властью над тьмой островов и над Аргосом, царством пространным.

Царь, опираясь на скиптр сей, вещал к восседящим ахеям:

«Други, герои данайские, храбрые слуги Арея!

Зевс громовержец меня уловил в неизбежную гибель!

Пагубный, прежде обетом и знаменьем сам предназначил

Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной;

Ныне же злое прельщение он совершил и велит мне

В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа!

Так, без сомнения, богу, всемощному Зевсу, угодно:

Многих уже он градов сокрушил высокие главы

И еще сокрушит: беспредельно могущество Зевса.

Так, – но коликий позор об нас и потомкам услышать!

Мы, и толикая рать, и народ таковой, как данаи,

Тщетные битвы вели и бесплодной войной воевали

С меньшею ратью врагов и трудам конца не узрели.

Ибо когда б возжелали ахейцы и граждане Трои,

Клятвою мир утвердивши, народ обоюдно исчислить,

И трояне собрались бы, все, сколько есть их во граде;

Мы же, ахейский народ, разделяся тогда на десятки,

Взяли б на каждый из них от троянских мужей виночерпца, —

Многим десяткам у нас недостало б мужей виночерпцев!

Столько, еще повторяю, числом превосходят ахейцы

В граде живущих троян. Но у них многочисленны други,

Храбрые, многих градов копьеборные мужи; они-то

Сильно меня отражают и мне не дают, как ни жажду,

Града разрушить враждебного, пышно устроенной Трои.

Девять прошло круговратных годов великого Зевса;

Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели;

Дома и наши супруги, и наши любезные дети,

Сетуя, нас ожидают; а мы безнадежно здесь медлим,

Делу не видя конца, для которого шли к Илиону.

Други, внемлите и, что повелю я вам, все повинуйтесь:

Должно бежать! возвратимся в драгое отечество наше;

Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града!»

Так говорил, – и ахеян сердца взволновал Агамемнон

Всех в многолюдной толпе, и не слышавших речи советной.

Встал, всколебался народ, как огромные волны морские,

Если и Нот их и Эвр, на водах Икарийского понта,

Вздуют, ударивши оба из облаков Зевса владыки;

Или, как Зефир обширную ниву жестоко волнует,

Вдруг налетев, и над нею бушующий клонит колосья;

Так их собрание все взволновалося; с криком ужасным

Бросились все к кораблям; под стопами их прах, подымаясь,

Облаком в воздухе стал; вопиют, убеждают друг друга

Быстро суда захватить и спускать на широкое море;

Рвы очищают; уже до небес подымалися крики

Жаждущих в домы; уже кораблей вырывали подпоры.

Так бы, судьбе вопреки, возвращение в домы свершилось

Рати ахейской, но Гера тогда провещала к Афине:

«Что это, дщерь необорная тучегонителя Зевса!

Или обратно в домы, в любезную землю отчизны

Рать аргивян побежит но хребтам беспредельного моря?

Или на славу Приаму, на радость гордым троянам

Бросят Елену Аргивскую, ради которой под Троей

Столько данаев погибло, далёко от родины милой?

Мчися стремительно к воинству меднодоспешных данаев!

Сладкою речью твоей убеждай ты каждого мужа

В море для бегства не влечь кораблей обоюдувесельных».

Так изрекла; покорилась Афина владычице Гере:

Бурно помчалась, с вершины Олимпа высокого бросясь:

Быстро достигла широких судов, аргивян меднобронных;

Там обрела Одиссея, советами равного Зевсу:

Думен стоял и один доброснастного черного судна

Он не касался: печаль в нем и сердце и душу пронзала.

Став близ него, прорекла светлоокая дщерь Эгиоха:

«Сын благородный Лаэрта, герой. Одиссей многоумный!

Как? со срамом обратно, в любезную землю отчизны

Вы ли отсель побежите, в суда многоместные реясь?

Вы ли на славу Приаму, на радость троянам Елену

Бросите, Аргоса дочь, за которую столько ахеян

Здесь перед Троей погибло, далёко от родины милой?

Шествуй немедля к народу ахейскому; ревностно действуй;

Cладостью речи твоей убеждай ты каждого мужа

В море для бегства не влечь кораблей обоюдувесельных».

Так провещала; и голос гремящий познал он богини:

Ринулся, сбросив и верхнюю ризу; но оную поднял

Следом спешивший за ним Эврибат, итакийский глашатай.

Сам Одиссей Лаэртид, на пути Агамемнона встретив,

Взял от владыки отцовский вовеки не гибнущий скипетр,

С оным скиптром пошел к кораблям аргивян меднобронных;

Там, властелина или знаменитого мужа встречая,

К каждому он подходил и удерживал кроткою речью:

«Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться.

Сядь, успокойся и сам, успокой и других меж народа;

Ясно еще ты не знаешь намерений думы царевой;

Ныне испытывал он, и немедля накажет ахеян;

В сонме не все мы слышали, что говорил Агамемнон;

Если он гневен, жестоко, быть может, поступит с народом.

Тягостен гнев царя, питомца Крониона Зевса;

Честь скиптроносца от Зевса, и любит его промыслитель».

Если ж кого-либо шумного он находил меж народа,

Скиптром его поражал и обуздывал грозною речью:

«Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай,

Боле почтенных, как ты! Невоинственный муж и бессильный,

Значащим ты никогда не бывал ни в боях, ни в советах.

Всем не господствовать, всем здесь не царствовать нам, аргивянам!

Нет в многовластии блага; да будет единый властитель,

Царь нам да будет единый, которому Зевс прозорливый

Скиптр даровал и законы: да царствует он над другими».

Так он, господствуя, рать подчинял; и на площадь собраний

Бросился паки народ, от своих кораблей и от кущей,

С воплем: подобно как волны немолчношумящего моря,

В брег разбиваясь огромный, гремят; и ответствует понт им.

Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели;

Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный;

В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи,

Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность,

Все позволяя себе, что казалось смешно для народа.

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;

Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади

Плечи на персях сходились; глава у него подымалась

Вверх острием, и была лишь редким усеяна пухом.

Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида,

Их он всегда порицал; но теперь скиптроносца Атрида

С криком пронзительным он поносил; на него аргивяне

Гневались страшно; уже восставал негодующих ропот;

Он же, усиля свой крик, порицал Агамемнона, буйный:

«Что, Агамемнон, ты сетуешь, чем ты еще недоволен?

Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц

В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных

Первому в рати даем, когда города разоряем.

Жаждешь ли злата еще, чтоб его кто-нибудь из троянских

Конников славных принес для тебя, в искупление сына,

Коего в узах я бы привел, как другой аргивянин?

Хочешь ли новой жены, чтоб любовию с ней наслаждаться,

В сень одному заключившися? Нет, недостойное дело,

Бывши главою народа, в беды вовлекать нас, ахеян!

Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы!

В домы свои отплывем; а его мы оставим под Троей,

Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает,

Служим ли помощью в брани и мы для него иль не служим.

Он Ахиллеса, его несравненно храбрейшего мужа,

Днесь обесчестил: похитил награду и властвует ею!

Мало в душе Ахиллесовой злобы; он слишком беспечен;

Или, Атрид, ты нанес бы обиду, последнюю в жизни!»

Так говорил, оскорбляя Атрида, владыку народов,

Буйный Терсит; но незапно к нему Одиссей устремился.

Гневно воззрел на него и воскликнул голосом грозным:

«Смолкни, безумноречивый, хотя громогласный, вития!

Смолкни, Терсит, и не смей ты один скиптроносцев порочить.