Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви». Том 3

Вняли, Лика, моим боги желаниям,

Вняли, Лика! И вот ты уже старишься,

Но все хочешь казаться

Юной, – пляшешь, бесстыдница,

Пьешь и хочешь зазвать песнью дрожащею

Ты Эрота, а тот жертву ждет новую

На ланитах цветущей

Хии, цитры владычицы.

Он, порхая, дубов дряхлых сторонится

И тебя потому он обегает, что

У тебя уж морщины,

Зубы желты и снег в кудрях.

И ни косская ткань полупрозрачная,

Ни камней дорогих блеск не вернут тебе

Тех времен улетевших,

След которых лишь в записях.

Где же прелесть, увы, где же румянец твой.

Где движений краса? Облик где той-то, – той,

Что любовью дышала,

Сердце тайно в полон брала,

Состязаясь красой с юной Цинарою?

Но Цинаре судьба краткий лишь век дала,

Собираясь, вороне

Старой возрастом равную,

Лику долго хранить, чтоб этим зрелищем

Любоваться могли пылкие юноши,

Не без громкого смеха

Пред обугленным факелом.

Каким путем бы римский сенат, народ

Увековечить подвиги мог твои,

О Август, честь воздать заслугам,

Выбив на камне, вписав их в фасты?

Во всей вселенной, солнце какой бы край

Ни озаряло, ты – величайший вождь!

Винд_е_лики, кому латинян

Чужды законы, еще недавно

Твою узнали мощь на войне: народ

Генавнов дикий бревнов проворных Друз

Прогнал, двойное пораженье

Им нанеся и низвергнув башни,

Что враг в Альпийских грозных горах возвел.

А вскоре старший в доме Неронов дал

Жестокий бой свирепым ретам,

Волей богов обратил их в бегство.

В пылу сраженья стоило зреть его,

Как он без счета груди врагов дробил,

Что обрекли себя на гибель.

Словно бурливые воды ветер

Волнует южный, в пору, когда Плеяд

Созвездье тучи режет, полки врагов

Без устали теснил Тиберий,

В самую сечу с конем врываясь.

Как Ауфид бурный – туроподобный – вдруг

Чрез царство Давна волны свирепо мчит,

Полям и нивам апулийца

В гневе грозя наводненьем страшным,

Громил так Клавдий, ринувшись в смертный бой.

Одетых в латы варваров без потерь;

Кося и задних и передних,

Трупами землю устлал победно.

Ты войско, мудрость, милость богов ему

Сумел доставить. С той ведь поры, как порт

Тебе с мольбой Александрия

Вместе с дворцом, уж пустым, открыла,

Спустя пятнадцать лет тебе вновь дала

Фортуны милость добрый исход войны,

К деяньям, прежде совершенным.

Лавры прибавив и блеск желанный.

Узды не знавший прежде кантабр и перс,

Кочевник скиф и индус – дивятся все

Тебе, Италии и Рима

Здесь на земле, покровитель мощный!

Дивится Нил, что место рожденья вод

Таит, и Истр, и быстро текущий Тигр,

И Океан, чудовищ полный,

Ревом глушащий британцев дальних.

Тебе покорны: галлы, которым чужд

Пред смертью трепет; дикой земли сыны —

Испанцы; и тебя сигамбры

Чтят, кровожадные, сдав оружье.

Хотел я грады петь полоненные

И войны, но по лире ударил Феб,

Чтоб не дерзнул я слабый парус

Вверить простору зыбей тирренских.

Твой век, о Цезарь, нивам обилье дал;

Он возвратил Юпитеру нашему,

Сорвав со стен кичливых парфов,

Наши значки; он замкнул святыню

Квирина, без войны опустевшую;

Узду накинул на своеволие,

Губившее правопорядок;

И, обуздавши преступность, к жизни

Воззвал былую доблесть, простершую

Латинян имя, мощь италийскую

И власть и славу, от заката

Солнца в Гесперии до восхода.

Хранит нас Цезарь, и ни насилие

Мир не нарушит, ни межусобица,

Ни гнев, что меч кует и часто

Город на город враждой подъемлет.

Закон покорно вытерпит Юлия,

Кто воду пьет Дуная глубокого,

И сер, и гет, и перс лукавый,

Или же тот, кто близ Дона вырос.

А мы и в будний день и в день праздничный

Среди даров веселого Либера,

С детьми и с женами своими

Перед богами свершив моленье,

Петь будем по заветам по дедовским

Под звуки флейт про славных воителей,

Про Трою нашу, про Анхиза

И про потомка благой Венеры.

Сестра родная, общей крови отпрыск,

Исмена, слушай. Тяжелы проклятья

Над семенем Эдипа – и при нас

Им, видно, всем свершиться суждено.

Казалось бы, и горя, и бесчестья,

И скверны, и греха всю чашу мы

До дна с тобой испили? Нет, не всю!

Ты знаешь ли, какой приказ недавно

Всем объявил Креонт-военачальник?…

Не знаешь, вижу, – а беда грозит

Ужасная тому, кто мил обеим.

О милых я не слышала вестей, —

Ни горького, ни радостного слова, —

С тех пор, как наши братья друг от друга

Смерть приняли в один и тот же день.

Но вот настала ночь, и рать аргивян

На родину бежала; я не знаю,

Сулит ли скорбь иль радость этот день.

Я так и думала – и из дворца

Тебя велела вызвать, чтоб о деле

Поговорить с тобой наедине.

Ты вся дрожишь… о, что случилось, молви!

Вот что случилось. Одного лишь брата

Почтил Креонт, и даже свыше меры;

Другой последней милости лишен.

Могиле отдал прах он Этеокла?

По правде праведной и по закону,

И он велик среди теней в аду.

А Полиника труп несчастный в поле

Поруганный лежит; никто не волен

Его ни перстью, ни слезой почтить;

Без похорон, без дани плача должно

Его оставить, чтобы алчным птицам

Роскошной снедью стала плоть его.

Так приказал достойный наш Креонт

Всему народу, и тебе, и мне…

О да, и мне! А кто еще не знает,

Тому он здесь объявит свой приказ.

И не пустым считает он его:

Плащ каменный расправы всенародной

Ослушнику грозит. Вот весть моя.

Теперь решай: быть благородной хочешь,

Иль благородных дочерью дурной?

Несчастная, возможно ль? Крепок узел;

Мне ни стянуть, ни развязать его.

Согласна труд и кару разделить?

Какую кару? В чем твое решенье?

Своей рукою мертвого зарыть.

Как, – хоронить запрету вопреки?

Да – ибо это брат и мой и твой.

Не уличат меня[3] в измене долгу.

О дерзкая! Наперекор Креонту?

Меня моих он прав лишить не может.

Сестра, сестра! Припомни, как отец наш

Погиб без славы, без любви народной;

Как, сам себя в злодействе уличив,

Он двух очей рукою самосудной

Себя лишил[4]. Припомни, как страдальца

Мать и жена – два слова, плоть одна! —

В петле висячей жизнь свою сгубила.

Еще припомни: оба наших брата,

Самоубийственной дыша отвагой,

Одной и той же смертью полегли.

Лишь мы теперь остались. Всех позорней

Погибнем мы, когда, поправ закон,

Нарушим власть и волю мы царя.

Опомнись! В женской родились мы доле;

Не нам с мужами враждовать, сестра.

Им власть дана, мы – в подданстве; хотя бы

И горшим словом оскорбил нас вождь —

Смириться надо. Помолюсь подземным,

Чтоб мне простили попранный завет,

Но власть имущим покорюсь: бороться

Превыше силы – безрассудный подвиг.

Уж не прошу я ни о чем тебя,

И если б ты мне помощь предложила,

Я б неохотно приняла ее.

Храни же ум свой для себя, а брата

Я схороню. Прекрасна в деле этом

И смерть. В гробу лежать я буду, брату

Любимому любимая сестра,

Пав жертвою святого преступленья.

Дороже мне подземным угодить,

Чем здешним: не под властью ли подземных

Всю вечность мне придется провести?

Ты иначе решила – попирай же

В бесчестье то, что бог нам чтить велел.

Я не бесчещу заповеди божьей,

Но гражданам перечить не могу.

При том и оставайся. – Я же брата