Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Или, когда поведут из стойла пробитого стадо,

Взденешь доспех, за жену ж медлишь ты хищнику мстить?

Если бы тесть[85] по тебе сведенной жены добивался,

Так и доныне жила-б в браке Парисовом мать.

И не готовь парусов сбористых и тысячи барок,

Или Данайских солдат множества: сам приходи!

Но и войной бы ты мог искать нас, и мужу не стыдно

За дорогую жену грозной войною идти.

Помни, один у меня, с тобою Атрей Пелопеев

Дед, и, когда бы не стал мужем, ты братом мне был.

Муж, помоги ты жене! о брат, не забудь о сестре ты!

Требуют этих услуг оба твои имена.

Деву тебе Тиндарей, почтенный годами и жизнью,

Отдал; над внукой своей дед опекунством владел.

Пусть Эакиду отец засватал, не зная о нашем

Браке; но, старший в семье, властен не больше ли дед?

И за тебя выходя, кого б я обидела браком?

Если же Пирру женой стану, – Орест оскорблен.

Знаю, отец Менелай любовь извинил бы меж нами:

Сам покорился стрелам бога крылатого он.

То, что себе разрешил, и зятю простил бы он чувство,

Нам бы, Орест, пособил матери милой пример.

Ты мне, как матери он, и дело, которое раньше

Гость Дарданийский[86] свершил, Пирр совершает сейчас.

Пусть величается Пирр безмерно родительской славой, —

Можешь поведать и ты много деяний отца.

Всеми владел Танталид,[87] и самым владел Ахиллесом,

Частью был войска Пелид, – тот над вождями вождем.

Прадеды Пелопс тебе и Пелопса славный родитель;

Если точнее сочтешь, пятый с Юпитера ты.

Есть и доблесть в тебе: ты гневное поднял оружье,[88]

Но не поднять и не мог, – меч твой направил отец.

Я бы хотела, чтоб ты геройствовал в подвиге лучшем,

Но для отваги твоей повод не выбран, а дан.

Все же ты подвиг свершил: из вскрытого горла Эгиста

Кровь обагрила дворец, где твой отец погибал.

Правда, хулит Эакид, и подвиг в вину превращает.

Боги! и взоры мои смеет, бесстыдный, сносить!

Рвусь я, и гнев у меня и сердце, и взор возмущает,

Пламенем тайным болит и прожигается грудь.

Ах, Гермионе в глаза бранит недостойный Ореста,

Силы же нет наказать, грозный отсутствует меч.

Плакать дозволено, так, и гнев изливаю я в плаче,

И по груди у меня слезы рекою бегут.

Эти лишь вечно со мной, и вечно я их проливаю,

И на поблекших щеках вечно их влажный потов.

Иль по судьбе родовой, до нашего века достигшей,

Нам, Танталидам, дано легкой добычею быт?

Лебедя ль мне поминать речного обманчивый образ[89]

Или Юпитера грех под белоснежным пером?

Где два моря косой Истмийской разорваны долгой,

Там на колесах чужих Гипподамия[90] неслась.

Кастор Амиклец потом и брат его, Поллукс Амиклец,[91]

Из Мопсопийских[92] твердынь взяли Тэнарку – сестру;

И через море она ж увезенная гостем Идейским,[93]

В бой за себя повлекла Аргоса смелых бойцов.

Смутно я помню про то, но помню, как горького плача,

Страха и грозных тревог полон родимый был дом.

Плакался дед и Феба сестра, и парные братья,

Леда молила богов, Зевса звала своего;

Я же, свои растрепав в ту пору недолгие косы,

Я восклицала: «Меня, мама, меня не взяла!»

Не было дома отца. И вот Пелопидой достойной —

Неоптолему теперь стала добычей и я.

О, когда бы Пелид избег Аполлонова лука,[94]

Как бы отец покарал дерзкие сына дела!

Не потерпел и тогда Ахилл, не стерпел бы и ныне,

Чтоб о сведенной жене плакал покинутый муж.

Что за обида от нас неправыми сделала вышних?

Что за созвездие мне, бедной, противность чинит?

Я без родимой росла ребенком; сражался родитель;

Я при обоих живых круглой была сиротой.

Не лепетала тебе я в первые годы, родная,

Детски – ласкательных слов, детски – неверных речей,

Не обвивала твоей короткими ручками шеи,

Бременем милым на грудь не припадала твою;

Ты не ходила за мной, и после помолвки невесту

В новую спальню не ты, мать, проводила меня.

Но возвращенную я встречать тебя вышла и, право,

Матери даже лица не признавала родной.

Всех ты прекрасней была, и так я признала Елену,

Ты же справлялась у всех: «Где Гермиона моя?»

Счастье досталось одно, – Оресту судили в супруги;

Но не заступится он, – я и того лишена!

Пленница Пиррова я, хоть дома отец победитель, —

Этой-то радостью нас Трои паденье дарит!

И покуда Титан[95] высоко несется на светлых

Конях, свободней еще кажется бедной полон.

Только ж лишь в спальню меня с тоскливым рыданием скроет

Тихая ночь, и сойду к ложу печальному я, —

Сон не приходит, из глаз текут бесконечные слезы;

Сколько умею, бегу мужа, как будто врага.

То отупею с тоски, и, время забывши и место,

Я без сознанья рукой тела Скиросца[96] коснусь,

Только ж сознаю позор, откинусь, едва прикоснувшись,

И оскверненными мне кажутся руки тогда.

Часто не Пиррово с уст, Орестово имя сорвется;

Как предсказанию, той рада ошибке душа.

Родом несчастным теперь молю и виновником рода,

Кто потрясает моря, земли и царство свое,

Прахом отца твоего, мне дяди, которого в гробе

Тихо сложила ко сну сына отважная месть:

Или уж мне умереть и в юности ранней погаснуть,

Иль Танталидою быть и Танталида женой.