Много ли подвига в том – обмануть доверие девы!

Нет, не таких простота стоила наша наград.

Так, обманули твои влюбленную женщину речи, —

Боги, да будет твоих подвигов это венцом!

Пусть изваянье твое поставят в Эгейской столице,

А пред тобою отец встанет во славе своей:

С ним пораженный Скирон и грозного гибель Прокруста[18]

Встанет, и Синий,[19] и тот злой полумуж – полубык,

И покорение Фив, и павшие в битве Кентавры,

И зазвучавший пред ним чёрного бога[20] чертог.

После ж того на твоем отметят пускай изваянье:

«Вот обманувший своей казнью любовницу гость».

Знать, из бесчисленных дел и подвигов громких отцовских

Лишь о покинутой ты критянке[21] рад поминать.

В чем он повинен одном, одно тебя восхитило;

Верно наследуешь ты козни отцовской, злодей.

Та, – не завидую ей, – наслаждается лучшим супругом[22]

И на покорных хребтах тигров высоко сидит;

Нашего ж брака бегут презренные мною Фракийцы,

Ибо чужого своим я предпочла жениха.

Скажет иной: «Пусть теперь в ученые едет Афины;

Бранною Фракией царь будет другой управлять,

Дело венчает конец». О, пусть не знает удачи,

Кто по исходу дела самые хочет судить.

Если же наша волна твоею запенится греблей,

Вот позабочусь, когда я о себе и своих.

Ах, не заботилась я, тебя мое царство не манит,

И не Бистонской[23] волной тело омоешь свое.

Все отъезжавшего тот очам мерещится образ,

Как отплывающий флот наши теснил берега.

Смел ты меня обнимать и, к шее прильнувши подруги,

Долго и жадно к моим губы свои прижимать,

И с моими слезами сливаться слезами твоими,

Плача, что вот паруса ветер попутный влечет,

И, расставаясь со мной, последнее вымолвить слово:

«С факелом брачным ты жди Демофоонта назад»!

Ждать ли? Но ты отъезжал, чтоб больше назад не вернуться!

Ждать? Но твоих парусов нашим не видеть волнам!

Все же, однако я жду. Вернись, хоть и поздно, к подруге,

Временем только пускай верность твоя погрешит.

Боги! чего я прошу? Быть может, другая супруга

Милого держит и к нам неблагосклонная страсть;

Я уж забыта тобой, никакой не знаешь Филлиды,

Горе, коль спросишь меня, что за Филлида, отколь?

Демофоонт, это та, которая после блужданий

Долгих открыла тебе Фракии порт и приют,

И приложила свое к твоему богатству, и много

Бедному денег дала, много сбиралася дать;

Та, что тебе предала широкое царство Ликурга,[24]

Именем женским едва руководимый народ,

Где ледяная Родопа бежит под Гемом тенистым,

Й, пробираясь меж гор, льется божественный Гебр;

Та, что девство тебе предала при птицах зловещих,[25]

Пояс невинный руке лживой дозволив сорвать.

Свахой над ложем моим Тизифона[26] мрачная выла,

Птиц сиротливых вокруг песня лилась не к добру;

Там и Аллекто[27] была, – короткие змеи на шее,

И погребальный мерцал в факелах зыблемых свет.

Скорбная все по скалам, по темным блуждаю вершинам,

И перед взором моим берег далеко лежит.

Свет ли дневной откроет всю даль, холодные ль светят

Звезды, хочу различить, что это в море за вихрь.

И едва вдалеке подплывающий парус замечу,

Думаю – это ко мне добрые боги ведут.

Быстро на берег бегу, едва над водой удержуся,

Первые волны куда зыбкое море несет.

Ближе и ближе бегут, трудней и трудней мне держаться;

Вся помертвевши, рабам на руки падаю я.

Есть там заливчик, слегка изогнутый узкой лукою,

Грудой обрывистой в нем крайние скалы торчат.

Вот откуда в волну хотела низвергнуться телом

Я, и опять захочу, если не бросишь ты лгать.

Навзничь меня принесут к твоим побережиям волны,

Непогребенная вновь взорам предстану твоим.

Пусть ты жестокостью сталь превзошел, и себя, и железо,

Все же промолвишь: «Не так встретиться надо бы нам».

Часто жажду к ядам я чувствую, часто кровавой

Смертью хочу умереть, грудь поразивши мечом,

Или шею за то, что рук отдавалась неверных

Тесным объятьям, хочу в тесную петлю вложить.

Ранним концом искупить я чести должна поруганье,

Долго ли медлить еще в выборе смерти моей?

И на могиле моей тебя, ненавистный, напишут,

В этих, в подобных ли им будешь ты назван словах:

«Демофоонт погубил Филлиду, любившую гостя;

Смерти причиною он, казнь совершила сама».

III

Бризеида

Это посланье в тебе от пленной летит Бризеиды;[28]

Варварской трудно руке с греческим ладить письмом.

Пятна заметишь порой, – их горькие сделали слезы,

Только и в этих слезах есть убедительность слов.

Если немного винить тебя, господина и мужа,

Можно, немного виню, муж и владыка, тебя.

Не потому, что сейчас по царскому выдали слову

Деву, виновен Ахилл, хоть виноват он и в том.

Так как, едва Еврибат с Талтибием[29] вызвали деву,

Вмиг Еврибату сдана вместе с Талтибием я.

Друг на друга они украдкою взоры бросали,

Точно хотели спросить: – где ж это наша любовь?

Мог ты меня задержать; была бы отрадой отсрочка.

Ах, расставалась с тобой я без лобзаний, Ахилл.

Слезы одни без конца точила и кудри рвала я,

Грустной казалося мне – снова ведут нас в полон.

Сколько рвалася я раз обмануть сторожей и вернуться,

Только несмелую враг мог бы сейчас захватит.

Если пройти далеко – боялась я: ночью захватят,

И для Приамовых я стану невесток рабой.

Вынужден выдать ты был; но сколько ночей мы в разлуке,

Ты ж и не требуешь нас, и хладнокровен твой гнев.

Даже Менетия сын,[30] пока меня брали, тихонько

«Полно же плакать! – сказал – скоро ты будешь назад».

Терпишь ты – мало того: ты бьешься, чтоб нас не вернули;

Бейся жь, Ахилл, и зовись нежным любовником ты.

Сын Теламона[31] к тебе с Аминтора сыном явился,

Этот – твой кровный родной, верный сопутник другой,

И Лаертид Одиссей, с которым и я возвращалась;

Льстивыми просьбами блеск сопровождался даров:

Двадцать желтых как жар, из меди роскошной, кувшинов

И треножников семь, равного веса с красой;

К ним-приложили тебе и золота десять талантов,

И побеждавших в бою вечно двенадцать коней;

И превосходней всего, – прекрасные девы Лесбоса,

Из разоренных палат взятые в рабство тела;

С ними, в супруги тебе, – как будто в жене ты нуждался,

Из Атридовых трех дева на выбор одна.

Ты ли дары принимал, которые дать надлежало б,

Если б ценою даров нас выкупать от царя?

Чем заслужила, скажи, Бризеида такого презренья?

Легкое сердце, куда ты отлетело от нас?

Или несчастных гнетет упорно печальная доля,

И веселей моего детства не знать мне часов?

Марсом разбиты твоим Лирнесские[32] зрела я стены,

Родины милой моей долей великой была;

Видела сверстников трех равно и в рожденьи, и в смерти,

Падавших вместе, – троих мать и моею была;

Видела, как умирал, упав на кровавую землю,

Грудь разбивая свою окровавленную, муж.

Видишь, за сколько потерь в тебе я нашла воздаянье:

Ты господином моим, мужем и братом мне был.

Матери ты божеством мне клялся своей многоводной,[33]

И говорил, что одно счастье деве полон…

В том ли счастье, что нас отвергаешь, даже с приданым,

И со мной заодно, наших сокровищ бежишь?

Мало того: говорят, чуть завтра заря засверкает,

Нотам туманным отдать хочешь свои паруса.

Только тревожных ушей несчастной коснулся тот ужас,

Разом дыханье и кровь грудь покидали мою.

Ты ль отплывешь, на кого ж меня ты, безжалостный, бросишь?

Кто же, в разлуке с тобой, будет отрадой душе?

Раньше пускай поглотит земли нас нежданная бездна,

Или горячим огнем молнии бог опалит,

Чем под Фтиотским[34] веслом без нас заседеются воды,

И за твоим кораблем стану тоскливо следить.

Если ж угоден тебе возврат и родные пенаты,

Разве твоим кораблям слишком великий я груз?

Пленницу ты повезешь, победитель, не суженый деву:

В пряже руно размягчать эта сумеет рука.

Между Ахейских матрон красавица всех лучезарней

В опочивальню твою будет жена восходить,

Свекру – достойная дочь, Эгины с Юпитером внуку;[35]

Древний Нерей,[36] и тебе внука желанная в ней.

Я же, покорной рабой склоняясь над заданной пряжей,

Веретеном отбавлять стану от полных корзин.

Лишь не теснила б меня твоя молодая супруга,

Лишь бы неправою к нам только она не была,

Лишь не позволил бы ты волос моих рвать пред тобою,

Но потихоньку шепни: «Нашей и эта была».

Или ж и то допусти; но только в презренье не брось нас;

Эта тревога мою мучает горькую грудь.

Что же ты медлишь еще? Агамемнон покаялся в гневе,

Видишь – у ног у твоих Греция скорбно лежит.

Гнев победи и сердце свое, ты, всего победитель!

Полно Данаев войска зоркому Гектору гнать.

Меч подыми, Эакид, но раньше меня воротивши,

И пораженных тесни, волею Марса, врагов.

Ради меня поднялась, пусть мною и кончится злоба;

Будь и причиной твоей горести я, и концом!

И не почти за позор склониться на женские просьбы:

К битве мольбою жены был обращен и Энид.[37]

Слышала я, и тебе известно, как братьев лишившись,

Сына надежду и жизнь мать обрекла божеству.

Встали войною, но тот, далеко от бранного строя,

Родине гордой душой все отрекался помочь.

Мужа только жена склонила, счастливица, к бою;

А у меня без пути робкие льются слова.

Впрочем, не гневаюсь я: себя не считаю супругой,

Хоть призывали не раз к ложу владыки рабу.

Пленница, помню, одна меня назвала госпожою;

«Полно, – воскликнула я: саном полон отягчать!»

Прахом, однако клянусь супруга в безвременном гробе,