Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Тут приготовил в сенях для себя Одиссей богоравный

Ложе из кожи воловьей, еще не дубленной; покрывши

Кожу овчинами многих овец, женихами убитых,

Лег он; и теплым покровом его Евриклея одела.

(5) Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,

Глаз не смыкая, лежал. В ворота, он увидел, служанки,

Жившие в тайной любви с женихами, толпой побежали,

С хохотом громким, болтая, шумя и крича непристойно.

Вся его внутренность пламенем гнева зажглась несказанным.

(10) Долго не знал он, колеблясь рассудком и сердцем, что делать —

Встать ли и, вслед за бесстыдными бросившись, всех умертвить их?

Или остаться, дав волю в последний им раз с женихами

Свидеться? Сердце же злилось его; как рычит, ощенившись,

Злобная сука, щеняток своих защищая, когда их

(15) Кто незнакомый берет, и за них покусаться готовясь,

Так на бесстыдниц его раздраженное сердце роптало.

В грудь он ударил себя и сказал раздраженному сердцу:

«Сердце, смирись; ты гнуснейшее вытерпеть силу имело

В логе циклопа, в то время, когда пожирал беспощадно

(20) Спутников он злополучных моих, – и терпенье рассудку

Выход из страшной пещеры для нас, погибавших, открыло».

Так усмирял он себя, обращаяся к милому сердцу.

Милое сердце ему покорилось, и снова терпенье

В грудь пролилося его; но ворочался с боку он на бок.

(25) Как на огне, разгоревшемся ярко, ворочают полный

Жиром и кровью желудок туда и сюда, чтоб отвсюду

Мог быть он сочно и вкусно обжарен, огнем не прижженный,

Так на постели ворочался он, беспрестанно тревожась

В мыслях о том, как ему одному с женихов многосильной

(30) Шайкою сладить. К нему подошла тут Паллада Афина,

С неба слетевшая в виде младой, расцветающей девы.

Тихо к его изголовью приблизясь, богиня сказала:

«Что же не спишь ты, из всех земнородных несчастнейший? Разве

Это не дом твой? Не верною ль в доме ты встречен женою?

(35) Сын же таков твой, что всякий ему бы отцом захотел быть».

Светлой богине ответствовал так Одиссей хитроумный:

«Истину ты говоришь мне, богиня; но сердцем я крепко

(В том принужден пред тобой повиниться) тревожусь, не зная,

Буду ли в силах один с женихов многочисленной шайкой

(40) Сладить? Они всей толпою всегда собираются в доме.

Но и другою тревогой мое озабочено сердце:

Если по воле твоей и Крониона всех истреблю я —

Как мне спастися от мщенья родни их? Подумай об этом».

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

(45) «Ты, маловерный! Надеются ж люди в беде и на слабых

Смертных, ни делом помочь, ни совета подать неспособных, —

Я же богиня, тебя неизменно всегда от напасти

Всякой хранившая. Слушай, понятно и ясно скажу я:

Если бы вдруг пятьдесят из засады на двух нас напало

(50) Ратей, чтоб нам совокупно погибель устроить, – при них же

Мы бы похитили коз их, овец и быков круторогих.

Спи, ни о чем не тревожась: несносно лежать на постели,

Глаз не смыкая; твои же напасти окончатся скоро».

С сими словами богиня ему затворила дремотой

(55) Очи, потом на Олимп улетела. И всех усладитель

Наших тревог, разрешающий сладко усталые члены,

Сон овладел им. Супруга ж его, от тревоги проснувшись,

Села бессонная в горьких слезах на постели; слезами

Вдоволь свою сокрушенную грудь утолив, громогласно

(60) Стала она призывать Артемиду и так ей молилась:

«О Артемида, богиня великая, дочь громовержца,

Тихой стрелою твоею меня порази и из тела

Выведи душу мою. О, когда бы меня ухватила

Буря и мглистой дорогой со мною умчалася в край тот,

(65) Где начинает свой путь Океан, круговратно бегущий!

Были ж Пандаровы дочери схвачены бурею. Боги

Мать и отца погубили у них; сиротами остались

В доме семейном они; Афродита богиня питала

Их молоком, сладкотающим медом, вином благовонным;

(70) Гера дала им, от всех отличая их дев земнородных,

Ум и красу; Артемида пленительной стройностью стана

Их одарила; Афина их всех научила искусствам.

Но когда на высокий Олимп вознеслась Китерея

Там умолять, чтоб супружества счастие дал непорочным

(75) Девам Зевес громолюбец, который, все ведая в мире,

Благо и зло земнородным по воле своей посылает, —

Гнусные Гарпии, дев беззащитных похитя, их в руки

Предали грозных Эриний, чудовищам в рабство. О, если б

Так и меня олимпийские боги с земли во мгновенье

(80) Сбросили! Если б меня, с Одиссеем в душе, Артемида

Светлокудрявая в темную вдруг затворила могилу

Прежде, чем быть мне подругою мужа, противного сердцу!

Но и тяжелые скорби становятся легче, когда мы,

В горьких слезах, в сокрушении сердца день целый проведши,

(85) Ночью в объятия сна предаемся – мы все забываем,

Зло и добро, лишь коснется очей он целебной рукою;

Мне же и сон мой терзает виденьями страшными демон;

Виделось мне, что лежал близ меня несказанно с ним сходный,

Самый тот образ имевший, какой он имел, удаляясь;

(90) Я веселилась; я думала: это не сон – и проснулась».

Так говорила она. Поднялась златовласая Эос.

Жалобы плачущей в слух Одиссеев входили; и, слыша

Их, он подумал, что ею был узнан; ему показалось

Даже, что образ ее над его изголовьем летает.

(95) Сбросив покров и овчины собрав, на которых лежал он,

Все их сложил Одиссей на скамейке, а кожу воловью

Вынес на двор. Тут к Зевесу он поднял с молитвою руки:

«Если, Зевес, наш отец, ты меня и землей и водою

В дом мой (хотя и подвергнул напастям) привел невредимо,

(100) Дай, чтоб от первого, кто здесь проснется, мной вещее слово

Было услышано; сам же мне знаменьем сердце обрадуй».

Так говорил он, молясь, и Кронион молитву услышал:

Страшно ударившим громом из звездно-бестучного неба

Зевс отвечал. Преисполнилась радостью грудь Одиссея.

(105) Слово же первое он от рабыни, моловшей на царской

Мельнице близкой, услышал; на мельнице этой двенадцать

Было рабынь, и вседневно от раннего утра до поздней

Ночи ячмень и пшено там они для домашних мололи.

Спали другие, всю кончив работу; а эта, слабее

(110) Прочих, проснулася ране, чтоб труд довершить неготовый.

Жернов покинув, сказала она (и пророчество было

В слове ее Одиссею): «Зевес, наш отец и владыка,

На небе нет облаков, и его наполняют, сверкая,

Звезды, а гром твой гремит, всемогущий! Кому посылаешь

(115) Знаменье грома? Услышь и меня, да исполнится ныне

Слово мое: да последним в жилище царя Одиссея

Будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена

Мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству

Их угождая, – да нынешним кончатся все здесь пиры их!»

(120) Так говорила рабыня, был рад Одиссей прорицанью

Грома и слова, и в сердце его утвердилась надежда.

Тут Одиссеева дома рабыни сошлися из разных

Горниц и жаркий огонь на большом очаге запалили.

Ложе покинул свое и возлюбленный сын Одиссеев;

(125) Платье надев, изощренный свой меч на плечо он повесил;

После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

Взял боевое копье, лучезарно блестящее медью;

Так он ступил на порог и сказал, обратясь к Евриклее:

«Няня, доволен ли был угощением странник? Покойно ль

(130) Спал он? Иль вы не хотели о нем и подумать? Обычай

Матери милой я знаю; хотя и разумна, а часто

Между людьми иноземными худшему почести всякой

Много окажет, на лучшего ж вовсе и взгляда не бросит».

Так говорил Телемах. Евриклея ему отвечала:

(135) «Ты понапрасну, дитя, невиновную мать обвиняешь;

С нею сидя, здесь вином утешался он, сколько угодно

Было душе; но не ел, хоть его и просили. По горло

Сыт я, сказал. А когда он подумал о сне и постели,

Мягкое ложе она приготовить велела рабыням.

(140) Он же, напротив, как жалкий, судьбою забытый бродяга,

Спать на пуховой постели, покрытой ковром, отказался;

Кожу воловью постлал на полу и, овчин положивши

Сверху, улегся в сенях; я покрыла его одеялом».

Так Евриклея сказала. Тогда Телемах из палаты