Если б весною, когда продолжительней быть начинают

Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали

В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего утра

(370) Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили,

Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков круторогих,

Огненных, рослых, откормленных тучной травою, могучей

Силою равных, равно молодых, равно работящих,

Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы

(375) Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой

Поле изрезал. А если б войну запалил здесь Кронион

Зевс и мне дали бы щит, два копья медноострых и медный

Кованый шлем, чтоб моей голове был надежной защитой,

Первым в сраженье меня ты тогда бы увидел; тогда бы

(380) Мне ты не стал попрекать ненасытностью жадной желудка.

Но человек ты надменный; твое неприязненно сердце;

Сам же себя, Евримах, ты считаешь великим и сильным

Лишь потому, что находишься в обществе низких и слабых.

Если б, однако, не жданный никем, Одиссей вам явился —

(385) Сколь ни просторная плотником сделана дверь здесь, она бы

Узкой тебе, неоглядкой бегущему, вдруг показалась».

Он замолчал. Евримах, рассердясь, на него исподлобья

Грозно очами сверкнул и слово крылатое бросил:

«Вот погоди, я с тобою разделаюсь, грязный бродяга:

(390) Дерзок в присутствии знатных господ и не робок душой ты;

Видно, вино помутило твой ум, иль, быть может, такой уж

Ты от природы охотник без смысла болтать иль, осилив

Бедного Ира, так сделался горд – берегися, однако».

Так он сказал и скамейку схватил, чтоб пустить в Одиссея;

(395) Но Одиссей, отскочивши, к коленам припал Амфинома;

Мимо его прошумев, виночерпия сильно скамейка

В правую треснула руку, и чаша, в ней бывшая, на пол

Грянулась; тот, опрокинутый, навзничь упал, застонавши.

Начали громко шуметь женихи в потемневшей палате;

(400) Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:

«Лучше бы было, когда б, до прихода к нам, этот незваный,

Гость на дороге издох, не завел бы у нас он такого

Шума. Теперь мы за нищего ссоримся; пир наш испорчен;

Кто при великом раздоре таком веселиться захочет?»

(405) К ним обратилась тогда Телемахова сила святая:

«Буйные люди, вы все помешались; не можете боле

Скрыть вы, что хмель обуял вас. Знать, демон какой поджигает

Всех на раздор; пировали довольно вы, спать уж пора вам;

Может, кто хочет, уйти; принуждать никого я не буду».

(410) Так он сказал. Женихи, закусивши с досадою губы,

Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.

Тут, обратяся к собранью, сказал Амфином благородный,

Нисов блистательный сын, от Аретовой царственной крови:

«Правду сказал он, друзья; на разумное слово такое

(415) Вы не должны отвечать оскорбленьем; не трогайте боле

Старого странника; также оставьте в покое и прочих

Слуг, обитающих в доме Лаэртова славного сына.

Пусть виночерпий опять нам наполнит вином благовонным

Кубки, чтоб мы, возлияв, на покой по домам разошлися;

(420) Странника ж здесь ночевать в Одиссеевом доме оставим,

На руки сдав Телемаху: он гость Телемахова дома».

Так Амфином говорил, и понравилось всем, что сказал он.

Тут Мулион, дулихийский глашатай, слуга Амфиномов,

Муж благородной породы, вина намешавши в кратеры,

(425) Кубки наполнил до края и подал гостям; совершивши

Им возлиянье блаженным богам, осушили все кубки

Гости; когда ж, совершив возлиянье, вином насладились

Вдоволь они, все пошли по домам, чтоб предаться покою.

ПЕСНЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Все разошлися; один Одиссей в опустевшей палате

Смерть замышлять женихам совокупно с Афиной остался.

С ним Телемах; и сказал он, к нему обратяся: «Мой милый

Сын, наперед надлежит все оружия вынесть отсюда.

(5) Если ж, приметив, что нет уж в палате, как прежде, оружий,

Спросят о них женихи, ты тогда отвечай им: «В палате

Дымно; уж сделались вовсе они не такие, какими

Здесь их отец Одиссей, при отбытии в Трою, покинул:

Ржавчиной все от огня и от копоти смрадной покрылись.

(10) Также и высшую в сердце вложил мне Зевес осторожность:

Может меж вами от хмеля вражда загореться лихая;

Кровью тогда сватовство и торжественный пир осквернится —

Само собой прилипает к руке роковое железо».

Так он сказал. Телемах, повинуясь родителя воле,

(15) Кликнул старушку, усердную няню свою Евриклею;

«Няня, – сказал он, – смотри, чтоб служанки сюда не входили

Прежде, покуда наверх не отнес я отцовых оружий;

Здесь без присмотра они; все испорчены дымом; отца же

Нет. Я доныне ребенок бессмысленный был, но теперь я

(20) Знаю, что должно отнесть их туда, где не может их портить

Копоть». Сказал. Евриклея старушка ему отвечала:

«Дельно! Пора, мой прекрасный, за разум приняться, и дома

Быть господином, и знать обходиться с отцовым богатством.

Кто же, когда покидать не велишь ты служанкам их горниц,

(25) Факелом будет зажженным тебе здесь светить за работой?»

Ей отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:

«Этот старик; не трудяся, никто, и хотя б он чужой был,

В доме моем, получая наш корм, оставаться не должен».

Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетело

(30) Слово. Все двери тех горниц, где жили служанки, замкнула

Тотчас она. Одиссей с Телемахом тогда принялися

Медные с гребнями шлемы, с горбами щиты, с остриями

Длинными копья наверх выносить; и Афина Паллада

Им невидимо, держа золотую лампаду, светила.

(35) Тем изумленный, сказал Телемах Одиссею: «Родитель,

В наших очах происходит великое, думаю, чудо;

Гладкие стены палаты, сосновые средние брусья,

Все потолка перекладины, все здесь колонны так ясно

Видны глазам, так блистают, как будто б пожар был кругом их, —

(40) Видно, здесь кто из богов олимпийских присутствует тайно».

Так он спросил; отвечая, сказал Одиссей хитроумный

Сыну: «Молчи, ни о чем не расспрашивай, бойся и мыслить:

Боги, владыки Олимпа, такой уж имеют обычай.

Время тебе на покой удалиться, а я здесь останусь;

Видеть хочу поведенье служанок; хочу в Пенелопе

(45) Сердце встревожить, чтоб, плача, меня обо всем расспросила».

Так он сказал. Телемах из палаты немедленно вышел;

Факел зажженный неся, он пошел в тот покой почивальный,

Где по ночам миротворному сну предавался обычно.

(50) В спальню пришедши, он лег и заснул в ожиданье Денницы.

Тою порою один Одиссей в опустевшей палате

Смерть замышлять женихам совокупно с Палладой остался.

Вышла разумная тут из покоев своих Пенелопа,

Светлым лицом с золотой Афродитой, с младой Артемидой

(55) Сходная. Сесть ей к огню пододвинули стул, из слоновой

Кости точеный, с оправой серебряной, чудной работы

Икмалиона (для ног и скамейку приделал художник

К дивному стулу). Он мягко-широкой покрыт был овчиной.

Многоразумная села на стул Пенелопа. Вступивши

(60) С ней белорукие царского дома служанки в палату,

Начали всё убирать там: столы с недоеденным хлебом,

Кубки и множество чаш, из которых надменные гости

Пили; и, выбросив на пол золу из жаровен, наклали

Новых поленьев туда, чтоб нагрелась палата и был в ней

(65) Свет. А Меланфо опять привязалась ругать Одиссея:

«Здесь ты еще, неотвязный? Не хочешь и ночью покоя

Дать нам, бродя здесь как тень, чтоб подметить, что в доме служанки

Делают. Вон! Говорю я тебе, побродяга; наелся

Здесь ты довольно! Уйди, иль швырну я в тебя головнею».

(70) Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей хитроумный:

«Что ж так неистово ты на меня, сумасбродная, злишься?

Или противно тебе, что в грязи я, что, в рубище бедном

По миру ходя, прошу подаянья? Что ж делать? Я нищий.

Жребий такой уж нам всем, безотрадно бродящим скитальцам.

(75) В прежние дни я и сам меж людьми не совсем бесприютно

Жил; и богатоустроенным домом владел, и доступен

Всякому страннику был, и охотно давал неимущим;

Много имел я невольников, много всего, чем роскошно

Люди живут и за что величает их свет богачами.

(80) Все уничтожил Кронион – так было ему то угодно.

Ты, безрасудная, так же (кто знает, как скоро!) утратишь

Всю красоту молодую, которою так здесь гордишься;

Станешь тогда ты противна своей госпоже; да и может

Сам Одиссей возвратиться – надежда не вовсе пропала;

(85) Если же он и погиб и возврата лишен, то еще здесь

Сын Одиссеев, младой Телемах, Аполлонов питомец,

Здравствует; знает он все поведенье служанок домашних,

Скрыться не может ничто от него; он из детства уж вышел».

Так он сказал. Пенелопа, услышав разумное слово,

(90) Речь обратила свою, раздраженная, к дерзкой служанке:

«Ты, как собака, бесстыдница, злишься; меня ж не обманешь;

Знаю твое поведенье; за все головою заплатишь.

Разве не слышала ты, как сюда пригласить я велела

Этого странника, мысля, что может сказать мне какую

(95) Весть о супруге моем, о котором давно так я плачу?»

Тут, обратясь к Евриноме, сказала она: «Евринома,

Стул пододвинь поскорее, покрытый овчиною мягкой;