О, не скорее сочтешь той ночи желанной восторги,

Чем Геллеспонтовых вод травы морские сочтешь.

Чем короче нам срок давался для тайных свиданий,

Тем мы пеклися сильней, чтоб небесплодно протек.

Вот уж Тифона[223] жена сбиралася тени ночные

Гнать и, предтеча Зари, в небе восстал Люцифер;[224]

С быстрою страстию мы срываем без счета лобзанья

И сожалеем, что так кратки ночные часы.

Долго промедливши так, – по горькому няньки совету

Башню покинув, спешу на берег я ледяной.

Плача, расходимся мы: я в девичье море пускаюсь,[225]

Все озираясь, пока можно, на радость мою.

Веришь ли правде моей: сюда прибывая, пловец я,

А возвращаюсь точь в точь жертва крушенья назад.

И поверь и тому, – к тебе так удобна дорога,

А возвращаясь назад, тяжко – медлителен ток.

И без отрады вернусь домой, – кто мог бы поверить?

И без отрады живу в городе ныне родном.

Ах, для чего, сочетав сердца, нас волной разлучают,

Сердце едино, земля ж все не одна для двоих?

В Сесте бы жить мне твоем, иль в нашем тебе Абидосе,

Город мне твой по душе, наш по душе же тебе.

И для чего я томлюсь, лишь только томится и море?

Боги, в причине ль пустой – в ветре помеха моя?

Скоро про вашу любовь узнают кривые дельфины,

И неизвестным себя рыбам считать не могу.

Уж до конца пройдена стезя знакомого моря,

Точно вот также, как путь сотней прибитый колес.

Плакался ранее я, что это одна мне дорога,

Ныне тоскую, что вихрь даже и той не дает.

Грозной громадою волн Афамантово море[226] седеет,

Чуть безопасен стоит в гавани самой челнок.

Верно, впервые, когда по деве затопленной море

Имя прияло свое, было таким же оно.

Геллы довольно концом твоя обесславлена местность,

И чтоб меня пощадить, имя ты носишь греха![227]

Фриксу завидую я, кого сквозь печальные воды

В золоте пышном руна здравым овца донесла.

Мне же не надо послуг, не надо ни стада, ни судна,

Лишь бы позволили сечь телом морскую волну.

Что мне в искусствах иных, лишь плавать была бы возможность;

Сам корабельная снасть, кормчий я сам и гребец.

Не за Геликой[228] мой путь и Тиру знакомою Арктос;

Нет, па созвездья толпы наша не смотрит любовь.

Пусть Андромеду другой и славную смотрит Корону

И Паррасийской[229] звезды светоч у полюса льдов.

То, что любили Персей и с Либером[230] вышний Юпитер,

Знаменьем я не хочу в трудной дороге считать.

Есть иная звезда, гораздо надежнее этих,

Ей предводима, во мрак наша не канет любовь.

К ней обращая свой взор, до Колхов, до крайнего Понта,

И по дороге сосны я Фессалийской пройду;[231]

В плаваньи б я победил молодого тогда Палемона,[232]

И превращенного вмиг в бога волшебной травой.

Руки не раз у меня от взмахов замрут непрестанных

И через силу скользят в неизмеримых волнах.

Только же стоит сказать: «За труд дорогою наградой

Скоро вам, скоро воздам – милую шею обнять —

Мигом окрепнут они и к чудной награде стремятся,

Как из Элидских оград[233] быстро пустившийся конь.

Значит, я сам берегу палящее сердце мне пламя

И за тобою, небес дева достойная, мчусь.

Так, ты достойна небес, но дольше земною останься,

Или ж и мне покажи путь до всевышних богов.

Здесь ты, но бедный никак к тебе не достигнет влюбленный;

С горькою думой моей море волнуется врав.

Что же мне пользы, что нас не ширь разлучает морская?

Разве не меньше помех в узком проливе для нас?

Право, готов я желать, чтоб всей разделенный вселенной,

С милой моей потерял я и надежды вдали.

Чем же ты ближе ко мне, тем ближнее тягостней пламя,

Только не вечно успех, вечно надежда со мной.

Милой едва не рукой, – в таком мы соседстве, – касаюсь,

Часто ж едва не до слез это волнует меня.

Это все то, что желать поймать убегающих яблок,

Иль ускользающий ток жадно губами ловить.

Видно, тебя никогда, коль море не хочет, не видеть,

Видно, счастливым уж быть мне в непогоду нельзя!

И когда ничего сильнее нет ветра и моря,

В ветре и в море моим всем быть надеждам навек?

Лето, однако пока. А что, как взволнует Плеяда Море,

Медведицы страж иль Амальтеи коза?

Или не ведаю я, насколько я дерзок, иль в море

Даже тогда повлечет неосторожная страсть.

И не подумай, что мне сулит невозможное – время:

Верных обетов залог скоро представлю тебе.

Несколько только ночей еще поволнуются воды,

И по враждебным волнам я попытаюсь проплыть.

Или достанется мне счастливая здравому дерзость,

Или погибель концом будет тревожной любви.

Лишь об одном помолюсь, чтоб выброшен на берег был я,

Чтоб сокрушенному быть в гавани телу твоей.

Знаю, поплачешь, почтишь мое объятием тело,

«Я причиной его гибели, – молвишь, – была».

Или ж испугана ты глубоко пророчеством нашим,

И ненавистно письмо в этих строках для тебя?

Плакаться полно, молчу. Но пусть и море забудет

Гнев свой, с моею мольбой соедини ты свою.

Только б недолгого мне затишья, пока проплыву я;

Только достигну твоей пристани, буря крепчай!

Там удобная есть для нашего судна стоянка,

И ни в единой воде лучше ладье не стоять!

Там запирай ты меня, Борей, где любо помедлить,

Там я ленивым пловцом, там осторожным очнусь,

Там уж упреков от нас глухая волна не услышит,

И не заплачу, что путь труден сквозь воды пловцу.

Там удержите меня, и ветры, и нежные руки;

Две причины, меня долго замедлите там!

Лишь непогода велит, я веслами сделаю руки,

Только всегда на виду свет сохраняй маяка.

Тою порой за меня письмо проночует с тобою,

Вслед за которым стремлюсь сколько возможно спешить.

XVIII

Гepо

Этот поклон, на словах который, Леандр, посылает,

Чтоб и на деле могла я получить, приходи!

Долог каждый нам срок, которым замедлена радость;

Сжалься над слабой душой, я с нетерпеньем люблю.

Равным пылаем огнем, но силой с тобой неравна я:

Видно, гораздо сильней твердого мужа душа.

Как и тело, у дев изнеженных сердце бессильно;

Вся я расслабну, прибавь малого времени срок.

То охотою вы, то сельской веселой работой

В разнообразных трудах долгий проводите срок.

Или вас форум займет, иль жертвы маститой палестре,

Или ж уздой жеребцам резвым сгибаете бег;

Тут пернатых силком, там тащите рыбу удою,

И размывает вино поздние ночи часы.

Я ж далека от того, и, если б слабее пылала,

Все не осталося мне кроме любви ничего.

То, что осталось, творю. Тебя же, единая радость,

Больше, чем сколько могу выразить словом, люблю.

Или с милою я шепчуся нянькой о друге,

Диву даваясь, с чего твой замедляется путь;

Иди на море гляжу, томимое бешеным ветром

И порицаю в словах воды почти что твоих;

Или ж, отпустят чуть-чуть жестокости тяжкие волны,

Плачусь, что может Леандр, но не желает прибыть,

И средь жалоб бегут из взоров, тоскующих слезы;

Ветхой наперсницы их слабая сушит рука.

И не раз на брегах твои я следы наблюдаю,

Точно песок сохранит каждый отмеченный шаг.

Чтобы спросить о тебе и писать, дознаюсь я, который

От Абидоса доплыл или плывет в Абидос.

Что пересказывать, как твои я целую одежды,

Кои слагаешь, спеша переплывать Геллеспонт?

Только ж погаснет заря, и ночи час дружелюбный,

День отогнав, вознесет ясные звезды свои,

Тотчас встает высоко на кровле недремлющий светоч,

Светоч, примета и знак другу в знакомом пути.

И крученую нить выводя на прялке кружащей,

Женским искусством спешим медленный срок скоротать.

Что говорю той порой в часы столь долгие, спросишь?

Только Леандра в моих имя бессменно устах.

«Милый сейчас из дому пошел, как думаешь, няня?

Или родные не спят, и опасается он?

Вот уж одежду теперь с плечей он, верно, слагает,

Вот умащает его члены Паллады елей»…

Точно кивает она: не то, что свиданье заботит,

Нет, подползая, трясет старую голову сон.

Только мгновенье прошло: – «уж верно плывет он», промолвлю:

«И, разбивая волну, гибкие руки блестят».

Только немного пройду я нитки, к станку прикоснувшись, —

Может, уж ты посреди моря стремишься, спрошу.

То озираем мы даль, то молимся голосом робким,

Легкий чтоб путь ниспослал ветер попутный тебе.

А неверный наш слух все звуки ловит, мы каждый

Шорох готовы принять за приближенье твое.

Так половина пройдет большая обманутой ночи,

И незаметно смежит слабые взоры дрема.

Хоть и неволей, а все со мной почиваешь, обманщик,

Все ты приходишь, хоть сам и не желаешь прийти.

То мне приснится, вот – вот уж ты плывёшь перед нами,

То вдруг мокрой рукой плечи мои обовьешь;

То, как всегда, я даю покровы на влажные члены,

То, прижимаясь к тебе, грудью согрею я грудь;

Да и мало ль про что язык безмолвствует скромный,

Что наслажденье творить, а пересказывать стыд.

Ах, кратковременны вы и лживы у бедной, восторги;

Вместе с видением сна ты исчезаешь из глаз.

Так сойдемся ж с тобой, влюбленные страстные, крепче,

Вы не останьтесь чужды, радости, правде живой!

Вот уж которую ночь зачем я одна холодею?

Робкий пловец, отчего долго тебя не видать?

Море, то правда твоя, пловцу переплыть невозможно,

Только вчерашнюю ночь ветер слабее дышал.

Что пропустил ты ее? К чему небывалые страхи?

Столько удобный зачем путь бесполезно пропал?

Пусть и не вдолге проплыть такая же будет возможность,

Эта милее стократ, ибо скорее она.

Но изменяется вмиг весь вид воздымаемой бездны,