Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Ныне, когда мне глаза твое оскорбило посланье,

Не отвечать ничего я за тщеславье сочла.

Ты ли дерзаешь, пришлец, оскверняя святыню приюта,

Верность законной жены на искушенье склонять?

Видно тебя для того проплывшего бурное море

Берег Тэнарский приял в мирную пристань свою,

И хоть из чуждого ты и дальнего племени прибыл,

Не заградил пред тобой царский дворец наш дверей,

Чтобы услуге такой наградою стала обида?

Кем же вступал ты тогда, гостем иль ворогом к нам?

О, без сомненья, при всей справедливости жалобы пашей,

Грубой ее назовет, глупою твой приговор.

Пусть и глупая я, но только стыда не забуду,

Только бы жизни моей дни протекли без пятна.

Если не сумрачен взор у нас и лицо не надменно,

Если сижу не кичась, строгих не хмуря бровей,

Слава, однако светла; досель без вины прожила я,

И любовника нет, кто похвалился бы мной.

Тем удивленье сильней, откуда такая надежда,

И почему на мое ложе рассчитывал ты.

Иль оттого, что герой Нептунов[206] нанес нам насилье,

Раз увлеченную – вновь мыслил увлечь ты легко?

Я бы виновна была, когда бы меня обольстили,

Но в похищеньи одно было моим – не желать.

И преступленьем плода желанного он не добился,

Только смущенье и страх я потерпела тогда.

Разве лобзанья два-три сорвал он борьбой воспаленный,

Большого ж он ничего не получил от меня.

Ты же, в бесстыдстве своем, на том помириться не хочешь;

Боги благие! ничем не был с тобою он схож.

Чистой меня воротил, и скромность вину умалила,

И очевидно в своем каялся юноша зле.

Каялся он для того ль, чтоб следом Парис появился,

Чтоб оставалось всегда имя мое на устах?

Но не сержусь я, и кто на страстного гневаться станет?

Лишь непритворна б была жаркая эта любовь!

Да, сомневаюсь и в том. Не то, что доверия в сердце

Нет, и неведома мне близко своя красота;

Но ведь доверчивость нам, известно, погибельна женам;

В ваших признаньях всегда чести и верности нет.

Правда, другие грешат, и в редкость стыдливые жены,

Но почему ж моему имени в редкость не быть?

Мать же если моя тебе показалась достойной,

Чтобы примером таким вмиг убедить и меня,

То в проступке ее, обманутой образом ложным,

Только ошибка. Пером скрылся любовник от глаз.

Я же, когда согрешу, я ведаю все; никакого

Нет заблужденья, чтоб грех низкой вины затенить.

Пала со славою мать и грех искупила виновным;

Что ж за Юпитер моей счастием станет вины?

Родом и предками ты и царскою славой кичишься.

Но благородством своим славны довольно и мы.

Пусть умолчу я про то, что прадедом свекру Юпитер,

Пусть Тиндарея и всю Пелопса славу забыть, —

Мне Юпитер отец от обманутой лебедем Леды,

Лживую птицу тепло с верой, приявшей на грудь.

Громко теперь разглашай начала Фригийского рода,

Пли Приама отца с Лаомедонтом своим.

Да и не верится им… Но тот, кто великою славой

Пятый в семействе твоем, первый тот в роде за мной.

И хоть и верю твоей могучей над царством державе,

Но не слабейшими я здешние царства почту.

Если богатствами вы сильнее и множеством войска,

То несомненно за то в варварской рос ты стране.

Столько великих даров твое обещает посланье,

Что и самих бы богинь ими ты мог соблазнить.

Только, когда захочу границы стыда преступить я,

Лучшей причиной ты сам будешь безумной вины.

Или на век сохраню свою незапятнанной славу,

Или скорей за тобой, не за дарами пойду.

Нет в ним презренья во мне, но сердцу желанней подарки,

Коим дарящий их сам столько цены придает.

Слаще, что любишь меня, что стольких тревог я причиной,

Что через столько морей к нам ты надежду донес.

Также и то, что теперь, негодный, ты за обедом,

Делаешь, хоть и стремлюсь скрыться, заметила я:

То поглядишь на меня очами безумными, дерзкий,

И настоятельность их чуть переносит мой взор,

То вздохнешь тяжело, а то ближайший к нам кубов

Схватишь, и с той стороны выпьешь, где выпила я.

Сколько я видела раз: ты тайные знаки рукою,

Или речистой почти бровью ко мне подавал;

Часто пугалася я, чтоб муж не заметил тех знаков,

От неприкрытых ничем вся раскраснеюсь кивков.

Часто, понизив едва, а то не понизивши голос,

«Экий бесстыдный!» скажу, и не лгала я, Парис.

А в кругу на столе прочла я под именем нашим[207]

По разведенным вином буквам и слово: «Люблю».

Я не хотела тому поверить, хоть улар не ошибся…

Ах, научилась и я нынче подобным речам!

Нежностям этим, когда б я только грешить захотела,

Я б уступила; они взяли бы сердце в полон.

И красота у тебя, сознаюся, редкая; может

Дева любая желать в эти объятья упасть.

Лучше ж другая пускай безгрешно счастливицей станет,

Чем пред любовью чужой наша стыдливость падет.

В этом примере сознай, что есть и красавцам пределы,

Что от желанной любви доблестно мысль удержать.

Юношей сколько – тебе желанного страстно желали,

Чутких душой! Одному ль очи достались тебе?

Видишь не более ты, но только смелее дерзаешь,

Вовсе не страсти в тебе больше, но меньше стыда.

Лучше б гораздо тогда на лодке пристал ты крылатой,

Как еще тысячи к нам свататься шли женихов, —

Если б тогда ты предстал, из тысячи был бы ты первым,

И извиненье суду дал бы и муж моему.

Но приходишь к чужим и к забранным радостям поздно;

Медлило сердце твое, милой другой завладел.

Правда, хотела б я быть твоею троянской супругой,

Но Менелаю жена вольною волею я.

Полно ж, молю, волновать признаньями слабое сердце;

Той, кого, сказывал ты, столько ты любишь, не мучь.

Дай обреченное нам судьбою сберечь назначенье

И не срывай со стыдом нашей трофей чистоты.

Но Венера дала обещанье, и в долах высокой

Иды три в наготе стали богини на суд;

Царством дарила одна, другая военною славой,

Третья сказала: «Женой дам Тиндариду тебе».

Верить я смею едва, что боги небесное тело,

Боги свою красоту предали смертным на суд.

Пусть и случилось все то, но вымысел лживый иное,

Будто в награду за суд вышними я названа.

И не настолько во мне кичливости телом, чтоб верить,

Будто богиня меня лучшим почла из даров.

Будет моей красоте во взорах людских одобренья.

Эта Венеры хвала – слишком завидная честь.

Впрочем, зачем отрицать? Похвалам я радуюсь этим,

Как отвергать на словах сердцу желанную весть!

И не сердись, что тебе так мало решаюсь я верить:

К этим великим делам медленно вера растет.

Первой отрадою мне. что я полюбилась Венере;

Дальше, что высшим почел ты воздаяньем меня,

И ни Паллады в тот миг, ни светлую славу Юноны

Не захотел предпочесть славе моей красот.

Я, видно, доблесть твоя, твое благородное царство!

Я бы железной была, чувствам не рада таким.

И не железная я, поверь, но любить отбиваюсь

Мужа, которому вряд сделаться можно моим.

Что же зыбучий песок кривым распахивать плугом,

И за надеждой бежать, коей и место не в прок.

В тайной неопытна я любви, ни одною уловкой,

Боги свидетели мне! – верный не высмеян муж.

Ныне же, речи свои вверяя безмолвному свитку,

Новую службу велю нашим посланьям служить.

Счастливы, в ком уже есть привычка! А я по незнанью

Подозреваю, что путь труден и тяжек к греху.

В тягость и самый нам страх; уж ныне смущаюсь, и мнится,

Точно на наше лицо все устремились глаза.

Мнится нелживое мне: уж слышны в народе шептанья,

Кое-какие слова Эфра[208] доносит ко мне.

Ах, таися, Парис, когда отступить не желаешь,

И для чего отступать? Можешь таиться легко.

Тешься, но тайну храни; побольше, но все не безмерно

Воли досталося нам, что Менелая здесь нет.

И далеко супруг отъехал гонимый нуждою,

И в неожиданный путь важное дело вело.

Или почудилось мне? но, ехать ли, он сомневался,

Я же; «Возможно скорей к нам возвращайся назад».

Радуясь добрым словам, целуя меня, повторял он:

«Дом и именье и гость будут заботой твоей».

Чуть удержала я смех; покуда со смехом боролась,

Только одним и могла я отвечать: «Хорошо».

Правда, на Крит распустил он парус при ветре попутном,

Только не все почитай слишком дозволенным ты.

Пусть и в отсутствии муж – он даже в отсутствии зорок;

Ты не слыхал, каковы долгие руки царей?[209]

В тягость и слава жене: ведь чем постояннее ваши

Нас восхваляют уста, тем он законней дрожит.

Слава отрадна сейчас, но та же и пагубна слава;

Выгодней было б стократ с громкой расстаться молвой.

Й не дивись, что с тобой, отъехав, меня покидает, —

Нравам и жизни моей целой доверился он;

Если дрожит красоты, то верит он жизни, – и разом

Честность беспечным творит, робким творит красота.

Ты наставляешь, чтоб дни, подаренные нам, не пропали

Чтобы полезною нам мужа была простота.

Ах, и хочу, и боюсь. Доселе решительной воли

Нет у меня, и душа в шатком сомненьи дрожит.

Знаю, далеко супруг, и ты без жены почиваешь,

Я восхищаюсь твоей, ты же моей красотой,

И продолжительна ночь, и вот уж сходимся в слове,

И на несчастье мое, льстив ты, и в доме одном.

И погибнуть, когда не все на вину подзывает,

Только не знаю какой страх замедляет меня.