В этот ужасный миг самообладание не изменило Анне. Ровным голосом, не выдававшим ее волнения, она ответила:

— Вы можете легко убедиться, поручик, что его здесь нет. Но я в недоумении: кто дал вам право среди ночи врываться в покои императора и его близких?

— Право? Никто не давал, — ответил офицер. — Мы… Впрочем, канцлер Панин ведает о том…

— Канцлер, вы сказали? — воскликнула Анна. — Он с вами в сговоре?

— Я не сказал «в сговоре», — смутился офицер под таким ее напором. Было заметно, что он не хочет продолжать этот странный разговор и стремится как можно скорее вернуться наверх. — Никакого сговора тут нет, а есть праведное желание… Впрочем, этот разговор сейчас неуместен. Так вы даете мне слово, что императора здесь нет?

Она не успела ответить: сверху донесся голос, который показался Анне знакомым. И этот голос торжествующе произнес:

— Вот же он!

— Мне пора идти! — воскликнул ночной визитер и, повернувшись, стремительно кинулся назад по лестнице.

Анна хотела последовать за ним, но ноги ее не слушались. Она сделала лишь шаг или два к лестнице, пошатнулась и едва успела вернуться назад, к кровати. Села, вернее, упала на нее и так, полулежа, слышала голоса, которые доносились сверху.

«Вы арестованы, ваше величество!» — торжественно произнес тот же голос, который до этого воскликнул «Вот он!». Анна узнала его: он принадлежал генералу Беннигсену. Вслед за тем раздался столь знакомый ей голос Павла:

«Арестован? Что значит арестован?»

Императору никто не ответил. Кто-то из находившихся наверху развязно произнес: «Его уже четыре года назад следовало арестовать и отправить вслед за его отцом».

«Но что я сделал? Что я сделал?» — продолжал спрашивать император. Он говорил все громче, почти кричал.

«Что ты так кричишь?!» — послышался новый голос, сильный и низкий. Этот голос был Анне не знаком, впоследствии она узнала, что он принадлежал одному из братьев Зубовых, Никите, который отличался огромным ростом, силой и грубостью.

«Я ничего не сделал! И я ваш император!» — продолжал восклицать Павел.

Послышалось ругательство, а затем… Затем она услышала звук удара, и потом — шум, который бывает при падении чьего-либо тела. Анна вскочила, бросилась вверх по лестнице… Однако перед дверью, ведущей в спальню Павла, остановилась. Она не решалась войти в эту комнату, не решалась увидеть нечто ужасное. Пока не видит, можно тешить себя надеждой, что ничего не случилось, что все это ей только послышалось.

«Итак, кончено! — снова раздался голос генерала Беннигсена. — Теперь надо позвать доктора. Он должен определить смерть и подписать нужные бумаги».

Слышно было, как открылась дверь, вошедший громко обратился к Беннигсену:

«Мой генерал, там прибыл губернатор фон Пален с отрядом гвардии, они заняли все входы в замок».

«Вот и хорошо, — сказал Беннигсен. — Стало быть, уже никто не сможет нам помешать. Однако следует известить наследника. Он должен знать, что отец его скончался. Сходите вы, князь, скажите ему».

«А что мне сказать о причине смерти?» — спросил Беннигсена кто-то из сообщников.

«Скажите… ну, скажите, что император умер от апоплексического удара. Да, это будет правильно», — ответил генерал.

Анна услышала, как кто-то вышел, а там, наверху, продолжался шум, входили и выходили новые люди. Было впечатление, что их несколько десятков. Но голоса теперь доносились до нее, словно сквозь глухую пелену.

Умер! Вот главное слово, которое она услышала, и больше ей ничего не нужно было знать. Они все-таки убили его, заговор удался. И она не смогла спасти своего любимого! Только час назад он был здесь, говорил ей слова любви — и вот его уже нет, и никогда не будет! Ее ум, ее душа не могли примириться с этой мыслью.

Вдруг наверху снова поднялась суета, кто-то воскликнул:

«Не пускайте, не пускайте ее!»

«Но как же я не пущу императрицу?» — возразил ему другой голос.

Стукнула дверь, и послышался голос Марии Федоровны:

«Где он? Что он? Что вы с ним сделали?»

«Как вы могли подумать, ваше величество, что мы могли что-то сделать его величеству! — ответил Беннигсен. — С ним случился апоплексический удар. Со всяким бывает».

«Ах, какой обман! — с отчаянием выкрикнула императрица. — Что это, кровь? Точно, кровь!»

При этих словах вся нерешительность Анны исчезла, и она, открыв дверь, вошла в спальню Павла. Первое, что бросилось ей в глаза, были ноги государя, еще в чулках и башмаках, торчавшие из-за кровати. Она обогнула кровать и увидела всего императора. Он лежал на ковре, на боку, прижав обе руки к груди и слегка поджав ноги, а на левом виске была глубокая рана, из-за которой голова императора казалась неестественно сплющенной и повернутой в сторону — та самая картина, которую он накануне увидел в зеркале. Крови из раны натекло уже достаточно, весь ковер был в крови. Императрица стояла на коленях возле тела мужа, обнимая его и словно силясь поднять, но это ей было, конечно, не под силу.

Анна опустилась у тела убитого с другой стороны. Она гладила его редкие волосы, разглядывала дорогие ей черты… Ее глаза встретились с глазами Марии Федоровны, и в них Анна увидела такое же горе, такой же ужас, какой испытывала сама.

Дверь открылась, и вошел человек, которого Анна часто видела во дворце и считала оплотом надежности и порядка, — губернатор Петербурга и шеф тайной полиции фон Пален. Не обращая внимания на женщин, он спросил Беннигсена:

— А где Кутайсов? Вы задержали эту злую лисицу?

— Признаться, об этом я не подумал, — ответил генерал. — Сейчас пошлю кого-нибудь. А где его апартаменты, кто знает?

— Я знаю, — отозвался человек, стоявший в углу комнаты, и Анна увидела императорского адъютанта Аргамакова. Увидела — и поняла, каким образом заговорщики узнали про тайный ход в спальню государя.

При виде фон Палена и Аргамакова ее охватила новая волна отчаяния — от сознания того, насколько многочисленны были ряды заговорщиков. Выходит, даже самые близкие к Павлу люди, те, кто его непосредственно окружал, кто должен был его защищать, задумывали его смерть. Это означало, что император — самый могущественный человек в государстве — был, по сути, беззащитен. Он не мог ни на кого надеяться, ни на кого опереться. Зря он надеялся на стены Михайловского замка — они не могли его спасти. И не спасли…

Адъютант вышел, ведя за собой троих офицеров. Спустя некоторое время все они вернулись с известием, что графа-брадобрея нет в его покоях. Видимо, он успел узнать о случившемся и бежал.

— Ладно, черт с ним, — сказал Пален. — Потом решим, что с ним делать. Доктора еще нет?

— За ним послали, ваше сиятельство, — ответил Никита Зубов.

— Пока он не пришел, надо удалить отсюда обеих дам.

Офицеры подошли к императрице и Анне и настойчиво стали предлагать им покинуть комнату. Марию Федоровну чуть ли не силой пришлось отрывать от мужа. Она не хотела уходить, только восклицала:

— Я должна быть здесь, при нем! Если он очнется и попросит воды или вина, я одна знаю, что ему дать!

Было очевидно, что ум императрицы на время изменил ей, и она плохо понимает происходящее и не сознает, что говорит. Анна, напротив, все понимала ясно, даже слишком ясно. О, она бы предпочла, чтобы ум ее помутился, как у императрицы, чтобы сознание изменило ей — тогда не было бы так больно! Но, увы, — все происходящее четко стояло перед глазами, и она не стала противиться, когда кто-то из убийц настойчиво попросил ее уйти. В последний раз бросив взгляд на мертвое тело любимого, Анна вышла из спальни.

Спустившись к себе, она некоторое время сидела на постели, не шевелясь. Одна мысль была у нее в голове и господствовала над всеми другими: «Он умер, его убили, его жизнь кончилась». Потом пришла другая: «Наша с ним жизнь кончилась. Твоя жизнь кончилась». А потом и третья: «Здесь тебе делать больше нечего. Эта комната — больше не твоя. И постель не твоя. Тебе надо собираться и уходить».

И она стала собираться. Взяла Библию, которую читала на ночь, щипцы для волос… Подумала, что надо, пожалуй, разбудить Глашу — ведь без горничной она не сможет собрать все вещи, положить их в сани… Да и кто даст ей сани?

Она еще ничего не решила, когда услышала наверху новые голоса. Анна прислушалась. Какой-то человек, видимо, пожилой, говоривший с сильным немецким акцентом, произнес:

«Я не могу писать «апоплексический удар», когда так много кровь. При апоплексический удар не бывает кровь. Надо мной будут смеяться мой коллеги».

«Нам все равно, кто будет над тобой смеяться и что скажут твои коллеги, — отвечал голос фон Палена. — Но если ты не напишешь правильное заключение о смерти императора, тебе придется узнать, что такое сибирская каторга. Ты этого еще не знаешь. А касательно крови, тебе надо будет ее смыть и зашить рану. И зашить хорошенько, чтобы ее не было видно. Подобный труд должен быть хорошо оплачен, и он будет оплачен».

«Хорошо, я напишу, но это совсем нелепо будет…» — пробормотал пожилой.

Анна поняла, что заговорщики привели доктора. Ей не хотелось дальше слушать эту комедию, и она нарочно пошла будить горничную, чтобы за ее возгласами и недоуменными вопросами не слышать голосов, доносящихся сверху.

И она действительно больше ничего не слышала. Не слышала, как ушел доктор, сделав свою работу. Как спустя некоторое время в спальню внесли гроб. Убитого одели в парадный мундир, зашитая доктором рана была тщательно скрыта. И только после этого в спальню привели наследника престола, Александра Павловича, ставшего в эту ночь новым императором России. Ей потом передавали, что Александр неподдельно горевал над телом отца и пролил немало слез. Но сама Анна этого уже не видела. Уложив вещи, она в это время была занята поиском саней, на которых могла бы уехать с набережной Мойки. Во всем дворце не осталось никого, кто бы мог помочь ей. Не было ни Обольянинова, ни Донаурова, ни Кутайсова. Дворцовый комендант не смел ничего решить без согласия главы заговорщиков фон Палена или же нового государя Александра. Только под утро к ней в комнату явился офицер, посланный Александром, с известием, что сани поданы. Выйдя в сопровождении Глаши и солдата, несшего вещи, через боковой вход, Анна села в сани и покинула дворец…