Павел сидел за столом и что-то писал. Увидев ее, он слегка улыбнулся, но не утратил делового вида и продолжал писать.

— Подожди минуту, милая моя, я сейчас закончу. Присядь пока.

Однако она не присела, а отошла к окну. Отсюда были видны площадь и вертеп перед входом на нее. Но вот она услышала звук отодвигаемого стула и, обернувшись, увидела, что государь встал и направляется к ней. Он обнял ее, прижался лицом к ее груди… Ей иногда казалось, что он относится к ней не как к любовнице, а скорее как к матери — ищет у нее материнскую любовь, которой был лишен в детстве.

— Как я рад тебя видеть! — сказал Павел. — Но ты нынче что-то невесела. Скажи, что тебя тревожит?

Анна не привыкла с ним лукавить. И теперь, глядя в его глаза, поняла, что не может вести разговор издалека, начать с околичностей.

— Да, я сильно встревожена, и эту тревогу я восприняла от ее величества. Императрица рассказала мне о слухах, которые ходят по городу. Против тебя готовится заговор. Скажи, ты знаешь об этом?

Лицо Павла омрачилось.

— Ах, как это все досадно! — воскликнул он. — Да, я знаю, мне докладывали о том и Обольянинов, и граф Аракчеев, и другие верные придворные. Я бы хотел знать имена заговорщиков…

— И что бы ты с ними сделал? — живо спросила Анна. — Заключил в крепость? Казнил?

— Казнил? Нет, я бы хотел привести их сюда и говорить с ними. Я бы спросил, за что они не любят меня, чем недовольны. Я бы хотел услышать их мнение о делаемой мной политике. Но мои офицеры не могут привести ни одного человека — они их не знают.

— Да, но императрица только что рассказала мне, чем недовольны многие в обществе, и я могу передать ее слова. Так, может, мы с ее величеством заменим тебе тех инсургентов, которых ты не можешь найти? Если хочешь, я позову ее величество, и мы обе выступим перед тобой.

— Нет нужды тревожить императрицу, — сказал Павел. — Я верю, что ты в точности передашь ее мнение, причем скажешь даже лучше, нежели она. Говори же.

— Тогда я начну с мелочей, с вещей совершенно незначительных. Вот я вижу Дворцовую площадь, которая совершенно пуста. До сих пор я не придавала тому значения, но теперь узнала, что ты запретил как людям, так и экипажам проезжать вблизи дворца. Это правда? А если правда, то зачем этот запрет? Ведь ты не боязлив, как мне кажется. И кого тебе бояться? Но так ты настраиваешь против себя общее мнение…

Как часто бывает, государь начал с последних слов.

— Общее мнение! — произнес он с презрением. — Хотел бы я знать, что означают сии слова! Какое может быть мнение общее у графа Аракчеева и какого-нибудь прапорщика? Или у твоего отца, генерал-прокурора, и купца второй гильдии? Да хотя бы и первой? Нет никакого общего мнения, это все выдумки французских философов, которые много лет безнаказанно смущали умы народа. Да, ты права, мне некого бояться. Мой народ предан мне. И я не боюсь никого, никаких заговоров! Но своим запретом движения возле дворца я хотел подчеркнуть величие царской власти, ее священный характер. Я — самодержавный государь! И я никому не должен давать отчета ни в каких своих действиях. Это незыблемый принцип, утвержденный моим великим прадедом, и я всегда буду ему следовать. Какие еще претензии ко мне имеет это «общее мнение»?

Анна заметила, как при этих словах скривились его губы, и смутилась. Она почувствовала, что, перечисляя претензии недовольных, она невольно выступает их ходатаем и тем самым теряет расположение государя. Это ее пугало. Но не могла же она остановиться и не выполнить просьбу Марии Федоровны!

— Еще говорят о запретах в одежде, в частности о жилетах… — продолжила она уже менее уверенно.

— Да, и этот запрет будет соблюдаться неукоснительно! — Голос Павла гремел, словно он стоял перед строем солдат. — Попытка носить длинные штаны, жилеты, не носить парики — это все якобинство! И пока я жив, я не допущу этой заразы в Россию!

— Есть и другие притеснения. Например, ты не дозволяешь офицерам выходить в отставку, а требуешь, чтобы они служили почти всю жизнь…

— Да, требую! — твердо заявил Павел. — Офицеры — суть мои дворяне, то есть моя вооруженная сила. Кто же будет служить в армии, если не они? Все эти «вольности дворянства», которые ввела моя мать, — они лишь поощряют развращение умов и бунтарство!

— Да, я понимаю, ты борешься с бунтовщиками, с французами. Но при этом, говорят, ты ссоришься с нашей союзницей — Англией? Якобы речь уже идет о войне с ней?

— Поверь, мне самому тяжело было принять такое решение — прервать всякие сношения с Британской империей и арестовать их суда в наших портах, — тяжело вздохнул император. — Но что я мог сделать? Я был вынужден так поступить после враждебных действий британцев против Мальты, которой я обещал покровительство. Было бы бесчестно оставить моих рыцарей в беде. А сказав «а», надобно говорить и «б». Начав войну, надо воевать. И потом, почему мы должны всегда идти в хвосте у британской короны? Знаешь ли, что за документ я сейчас писал? Это письмо атаману Донскому с моим новым предписанием. Я приказываю атаману со всем войском Донским перейти Волгу и идти на рысях на Хиву, а затем далее — в сторону Индии. Вот что я задумал! Мы можем поразить англичан в самое их уязвимое место, отнять у них Индию, кою называют жемчужиной британской короны! Не правда ли, это смелый замысел?

— Я в этом ничего не понимаю, но вижу, что это тебя вдохновляет…

— Да, я рад, что решился на такую перемену нашего курса. Я даже начал переговоры с первым консулом французским, Наполеоном…

— Но ведь ты сам называешь его главой бунтовщиков! Ты борешься с французскими модами и при этом ведешь переговоры с самим главой Франции?!

— Что ж, таковы бывают причуды политики. А между тем мои дипломаты мне докладывают, что консул Наполеон оказался вполне здравым человеком, с которым можно достичь соглашения. Ты должна понять: моя единственная цель — это величие и слава России, коей я являюсь самодержавным правителем. И я все сделаю для достижения этой цели!

Павел произнес эти слова твердо, с искренним убеждением. И Анна видела, что в этих словах для него заключалось самое важное — может быть, более важное, чем даже ее любовь. И это наполнило ее уважением к императору.

У нее оставался еще только один вопрос, и она решила его задать:

— Скажи, а твой сын, великий князь Александр, — он предан тебе?

— Почему ты об этом спрашиваешь? — нахмурился Павел.

— Просто… От твоего старшего сына многое зависит. Никакой заговор не может быть успешным, если он его не поддержит.

— Я верю, что мой сын мне вполне предан, — заявил государь. — Я верю — и этого достаточно. Но хватит говорить о грустном. Давай лучше побеседуем о возвышенном. Прочла ты «Песнь о Роланде», что я давал тебе?

И они заговорили о французской поэзии.

Глава 24

Разговор с императором на первых порах успокоил Анну. Она видела, как твердо государь отстаивает свои указы, все свои решения. «Значит, он принимает их не под влиянием настроения, а вполне обдумав, — размышляла она. — Напрасно о нем говорят, что он — человек настроения и иногда даже не помнит, о чем приказывал вчера. Все он помнит. И как твердо он держится! Нет, заговор против такого человека не может быть успешен!»

Однако это ее спокойствие продолжалось недолго. После разговора с императрицей она невольно стала прислушиваться к обрывкам чужих разговоров, которые слышала и во дворце, и на улицах, во время прогулок, и в модных магазинах, куда часто заходила. Она даже отказалась от поездок в карете и стала больше гулять пешком, чтобы слышать, что говорят люди. И в этих обрывках разговоров она то и дело ловила нотки недовольства, о которых рассказывала Мария Федоровна. Дамы в магазинах фыркали по поводу предписанных государем фасонов платьев и шляп, несколько богато одетых господ, стоявших между колонн Биржи, бранили прекращение торговли с Англией, военные (генерал и полковник), рядом с которыми она шла по набережной, обсуждали новые разжалования в гвардии. Да, недовольные были, их было много.

«Но ведь эти люди не составят заговора, — думала Анна. — Дамы из магазинов не могут подсыпать государю яд, эти бородатые купцы не поднимут полки на бунт. Опасность могут представлять только военные. Да, заговорщиков надо искать среди военных…» Так она постепенно прониклась мыслями о существовании заговора и о том, что с ним надо бороться.

С этого времени тревога поселилась в ее сердце. Если раньше она не замечала никаких признаков опасности, то теперь ей везде чудилась угроза. Этими тревогами она поделилась с Марией Федоровной.

Императрица вполне согласилась с ее опасениями.

— Я тоже вижу угрозу с самых разных сторон, — сказала она. — И знаете, в чем я надеюсь найти спасение? В этом его замке, который он так спешно строит. Раньше я вовсе не поддерживала эту его затею. Но теперь мне кажется, что высокие стены этого замка смогут защитить моего мужа.

— А что ваш сын? — спросила Анна. — Что Александр? Вы не узнали его намерений?

— Нет, пока я не говорила с ним, — призналась государыня. — Вот что, моя милая, давайте я приглашу его, и мы поговорим с ним вместе. Попробуем поговорить с ним начистоту.

— Но это вряд ли будет удобно… — замялась Анна. — Вы же понимаете, мой статус при дворе не вполне определен…

— А, полноте, моя милая! — ответила Мария Федоровна. — Это все пустяки! Что же, вы думаете, мой сын не знает, кто вы такая? Как вас ценит государь? Разве он не знает, что царь прислушивается к вашим мнениям, к вашим советам? Все это ему известно. Я предупрежу его о вашем присутствии. Думаю, он не откажется от такого разговора. Я вас извещу, когда мы сможем встретиться.

И действительно, спустя два дня, перед самым Новым годом, императрица попросила Анну прибыть в ее кабинет. Войдя туда в назначенный час, она увидела там кроме самой хозяйки и великого князя Александра — старшего сына государя. Это был молодой человек среднего роста, с приятными чертами лица. Александру совсем не передались уродливые черты его отца, он весь лицом пошел в мать.