Однако содержание этой жизни для Анны сильно изменилось. Тогда, год назад, она была наивной девочкой, только что попавшей в высший свет и боявшейся каждого своего шага. Над ней издевалась императрица, ее мог унизить любой придворный. Но за этот год она многое повидала и еще больше перечувствовала. Она знала себе цену, свои возможности — и их границы. А еще у нее была тайна, составлявшая самую сердцевину ее существования, тайна, которой ни с кем нельзя поделиться. Она сжимала ее сердце, временами — нагоняла на нее тоску. Но эти переживания делали ее мудрее, а облик ее — значительнее. Такой она еще больше нравилась императору. И эту свою симпатию, свою любовь государь отнюдь не пытался скрывать — нет, он показывал свои чувства всему миру. И прежде всего эта любовь выражалась в наградах, которыми он осыпал Анну. Кроме княжеского звания, доставшегося ей и всей их семье в прошлом году, в нынешнем она получила статус статс-дамы (что было гораздо значительнее звания камер-фрейлины). Еще император подарил ей бриллиантовую брошь, такую же диадему и ожерелье из крупных жемчужин. По всей империи было объявлено, что орден Святой Анны отныне становится главной наградой империи.

Анне открыто завидовали, ей льстили, старались попасть в число ее приближенных. При желании она легко могла составить нечто подобное собственной свиты из двух десятков дам и кавалеров. И кандидаты в такую свиту имелись: возле нее то и дело появлялись льстивые молодые люди. Однако она не делала для этого ни малейших усилий, наоборот, отвергала все предложения об услугах и о совместном времяпрепровождении. Ее по-прежнему устраивала компания Обольянинова, Донаурова и Маши Чесменской. Она с ними подолгу гуляла, играла, беседовала о разных пустяках. О главном, о том, что ее действительно волновало, она не могла поговорить даже с ними.

Да, Анна была осыпана наградами, ей льстили, ее положение при дворе было прочно, как никогда. Но ее это нисколько не радовало. Она выглядела так, словно у нее умер кто-то близкий: почти никогда не смеялась, редко улыбалась.

Павел видел ее постоянную грусть, видел и пытался с ней бороться. Однако все его усилия — устройство фейерверков, балов на открытом воздухе, катания на лодках — не приносили результата. Наконец, уже в августе, во время одной из прогулок, когда Анна была особенно грустна, не поддерживала беседы и невпопад отвечала на адресованные ей вопросы, император не выдержал.

— Нет, я не могу, не хочу видеть эту картину! — воскликнул он, сердито топнув ногой (была у него такая привычка). — Ты всегда печальна, словно тебя снедает какая-то болезнь! Может, ты и правда больна? Скажи, и я приглашу лучших врачей, какие только есть на свете. Может, тебе надо ехать на воды? Скажи, и мы с тобой поедем на любой курорт. Я готов все сделать, только чтобы снова увидеть твою улыбку, услышать твой смех! Я не слышал его уже полгода — а мне кажется, что тысячу лет!

— Да, я отчего-то не весела нынче, — согласилась Анна. — Но скажите, вы и правда готовы отпустить меня на воды? Я могу поехать в Европу?

— Ты не так меня услышала, — возразил Павел. — Я не сказал «отпустить», я сказал «мы поедем вместе». Значит, ты хочешь на курорт?

И тут Анна не выдержала. Горе, которое лежало у нее на сердце и не давало веселиться, горе, которое нельзя было никому высказать, наконец прорвалось в ее речи.

— Да, я хочу уехать, хочу! — воскликнула она. — Но не на курорт, потому что мне нечего лечить! Я хотела бы попасть в Европу, чтобы увидеть… увидеть одного человека!

— Что ты говоришь? Какого человека?

— Человека, которого я люблю! Которого полюбила всем сердцем! Я тоскую по нему, думаю о нем — вот почему я не могу быть веселой!

— Вот, значит, в чем дело! — медленно произнес император. — Ты влюбилась! Что ж, этого следовало ожидать! Девушка со столь пылкой душой не может жить без любви. А меня… меня ты так и не полюбила. Не возражай, не говори ничего! Я вижу, вижу… Да, ты сочувствуешь мне, интересуешься моими делами, понимаешь меня, как не понимал никто другой. Но любви — нет, ее нет в твоем сердце. Я так и не смог завоевать его, это сердце. Но скажи, кто он, твой избранник?

Анна молчала, и император, с присущей ему проницательностью, понял причину ее молчания.

— Я понимаю: ты боишься за него, боишься, что я буду ему мстить из ревности, — сказал он. — Успокойся, этого не будет. Ведь ты успела достаточно узнать мою душу. Скажи, разве в ней нет великодушия? Разве мне чуждо понимание чести? Разве я не умею прощать? Так вот, обещаю тебе: кто бы ни был твой избранник, он не потерпит от меня никакого ущерба. Наоборот, если сие от меня зависит, я возвышу его, помогу ему.

— Да, государь, мой избранник зависит от вас, он находится у вас на службе, — ответила она. — Но, прежде чем я назову его имя, поклянитесь, что не отступитесь от сказанных сейчас вами слов, что не причините ему вреда.

— Хорошо, я выполню твое желание, Я поклянусь духом своего прадеда, императора Петра, поклянусь всем, что мне дорого, что не причиню никакого вреда твоему избраннику. Более того, я обещаю и клянусь, что помогу тебе соединить свою судьбу с твоим любимым. Ежели, конечно, он также пылает любовью к тебе и желает видеть тебя своей женой. Скажи, он говорил тебе это? Признавался тебе в любви?

— Нет, государь, — смущенно ответила Анна, — между нами не было еще объяснения. Но если можно читать во взглядах… если мне дано правильно читать в сердцах людей… Если так, то мне кажется, что он тоже любит меня. Просто у нас не было времени, чтобы он мог объявить об этом и просить моей руки. Ведь ему нужно было отправляться к месту службы…

— А, так он, верно, дипломат! — кивнул Павел. — Что ж, не медли, скажи мне его имя — и ты увидишь, что твой император умеет быть великодушным!

— Хорошо, я скажу… скажу! — воскликнула Анна. — Но помните: вы обещали! Его зовут… Это князь Павел Гаврилович Гагарин.

Минуту или две (это время показалось Анне бесконечным) государь не говорил ничего. Не говорил и не двигался. Он стоял, закрыв глаза рукой, словно защищаясь от слишком сильного, слепящего света. Затем отнял руку и взглянул на Анну. Она ожидала увидеть в его глазах досаду, обиду, гнев — что угодно, но только не то, что там было. С удивлением она прочитала в глазах императора такое же удивление, а еще почему-то — жалость.

— Значит, это молодой князь Гагарин… — медленно произнес государь. — Что ж… Достойный, весьма достойный молодой человек. Впрочем, он уже не так молод… Успешно служит… Богат… Кажется, красив — хотя я совсем не разбираюсь в красоте мужчин, они все кажутся мне одинаковыми… Да, достойный, весьма достойный выбор… — И вдруг лицо его исказилось словно от сильной боли, и он воскликнул, почти закричал: — Но почему, почему именно он?! Что ты нашла в этом ничтожном хлыще?! В чем разбирается князь Гагарин, кроме мод и лошадей? Что умеет, кроме как скакать верхом и поддерживать светский разговор? О чем мечтает, кроме как о выгодной должности? Почему ты предпочла его мне, готовому бросить к твоим ногам всю империю?

Анна молчала, не зная, что ответить на эту страстную речь. Молчал и государь. Видимо, он и сам понимал, что на эти вопросы нет ответа, что его не может дать не только Анна, но и любая другая девушка, которой приходится делать подобный выбор.

— Хорошо, — вновь заговорил Павел, голос его звучал сдавленно и глухо. — Я обещал тебе, и я сдержу свое слово. Ты хочешь видеть своего избранника? Изволь, ты его увидишь. Я прикажу вызвать князя Гагарина из Сардинии и дать ему назначение здесь, в Петербурге. Если он сделает тебе предложение, я разрешу тебе выйти за него замуж и уговорю Марию Федоровну тоже дать такое разрешение.

— А разве мне требуется разрешение императрицы на брак? — удивилась Анна.

— Да, разве ты не знала? Ты являешься придворной дамой, и потому тебе требуется разрешение императрицы. Думаю, Мария Федоровна даст его охотно, гораздо охотнее, чем я. И она же поможет собрать достойное тебя приданое.

— Что вы, государь, зачем? Мой батюшка совсем не беден, благодаря вам, он и сам может собрать мне приданое.

— Не возражай! Я хочу, чтобы ты была желанной невестой, чтобы у тебя было все самое лучшее. У князя, я знаю, хороший особняк в Петербурге, так что у тебя будет хороший дом. В дальнейшем я также намерен поддерживать князя Гагарина и продвигать его по службе. Что же до наших встреч с тобой, то они, конечно, станут более редкими. Я отнюдь не надеюсь, что ты, будучи замужем, сможешь уделять мне столько же времени, сколько уделяешь сейчас. И, конечно, мы уже не будем видеться наедине — ведь это могло бы бросить на тебя тень, а я всеми силами хочу избежать этого. Вот что я намерен сделать для того, чтобы ты перестала быть печальной и оставила грусть. Довольна ли ты теперь?

— Ах, государь, я даже не знаю, как вас благодарить! — воскликнула Анна.

И, подчиняясь какому-то порыву, шагнула к нему, прижалась к его груди. Да, она недооценивала его! Не видела, насколько он великодушен! Как добр! И еще она понимала, сколь многого он лишится, отказавшись от каждодневного общения с ней. Для него эти встречи были гораздо важнее, чем для нее. И он отказывался от них, отказывался от всего, к чему так привык, — и все ради ее счастья.

Она приникла к нему, и он обнял ее, прижал к груди — бережно, нежно, как что-то очень дорогое, что надо беречь. Так они стояли какое-то время, потом она пошевелилась, высвобождаясь, — и он сразу разжал объятия. Не говоря больше о том важном, что только что стало предметом их беседы, они повернулись и направились обратно к дворцу, говоря по дороге о вещах малозначительных.

На следующий день Анна узнала от Обольянинова, что государь накануне дал распоряжение отозвать князя Павла Гагарина из Сардинского королевства и дать ему должность вице-канцлера, заместителя канцлера Панина. Это было весьма значительное служебное повышение, князь, таким образом, перешагивал сразу несколько ступенек служебной лестницы и поднимался к самому верху. Что же касается разрешения на брак, то говорить о нем было пока преждевременно: ведь никто до сего времени не предлагал Анне свои руку и сердце. Но теперь, после исполнения первого обещания государя, у нее не было никаких оснований сомневаться в исполнении обещаний дальнейших. Теперь все зависело от самого князя Гагарина.