Все это, повторимся, происходило в одном мире. А в другом — она напряженно вспоминала минуты, проведенные рядом с красавцем-князем, слова, которые были между ними сказаны. Казалось бы, ничего значительного тогда не было произнесено, однако ей казалось иначе. Она наделяла каждое сказанное им слово особым смыслом, думала о его значении. А еще она придумывала продолжение этого разговора: что мог бы еще сказать он, что бы ответила она…

Анна стала собирать сведения о своем избраннике — все так же исподволь, мимоходом, как тогда, возвращаясь с отцом с бала. Так, получая информацию по крупицам, она узнала довольно много: что ее избранника зовут Павел Гаврилович, он старше ее на четырнадцать лет, и хотя еще носит гвардейский мундир, уже перешел на дипломатическую службу, на которой ему прочат большое будущее.

Эта новость — о дипломатической карьере князя — стала для нее ударом. Ведь дипломаты редко живут в России, их место — за границей, при дворах иностранных государей. И точно — вскорости, уже в ноябре, до нее дошли слухи, что в начале следующего года князь должен отправиться в Италию, ко двору сардинского короля. «Как же так? — думала она. — Когда же я смогу его увидеть? Как смогу дать ему понять, что он для меня — лучше всех на свете? Это такая удача, что он до сих пор не женат. Но ведь так будет не вечно! Он встретит другую, и тогда для меня все пропало!» И тут же приходили другие соображения, погружавшие ее в глубокую тоску. «А на что ты вообще можешь рассчитывать? Кто может посвататься к тебе, если ты окружена, словно облаком, вниманием императора? Кто осмелится перейти ему дорогу?» И снова она возвращалась мыслями к своему избраннику, думала с надеждой: «Но ведь Он же решился! Он же подошел ко мне, пригласил на танец, который явно принадлежал государю! Значит, он смел, мой князь, он не побоится гнева его величества!»

Так она размышляла, размышляла — и не могла прийти ни к какому решению. Ведь невозможно первой признаться князю Гагарину в своей любви к нему! Скажем, написать ему любовное письмо… Это был бы верх неприличия. Что бы он после этого думал о ней? Остается рассчитывать только на случайную встречу, где-нибудь в Летнем саду или на набережной Невы…

И тут ее вдруг осенило: «А что, если устроить бал? Свой собственный бал, на который я сама буду приглашать гостей. И, конечно, среди гостей будет и Он. А императора не будет — ведь известно, что он не слишком жалует балы и никогда не ездит в частные дома. Да, так и надо сделать! Надо уговорить папа́ устроить бал сразу после Рождества. В это время многие устраивают. А они еще не делали. Да, так будет хорошо! Мы с ним познакомились на балу, и там же, во время вальса, сможем сойтись ближе».

И Анна немедленно приступила к генерал-прокурору с этой идеей. Петр Васильевич вначале воспринял предложение дочери скептически: как все знали, князь Лопухин был скуповат и не любил тратить деньги ни на что, кроме исполнения своих желаний. Однако у Анны неожиданно обнаружилась союзница в лице мачехи. Екатерина Николаевна восприняла предложение падчерицы как свое личное желание.

— Какая же ты молодец, душенька! — заявила она Анне, услышав от мужа о предложенном бале. — Я сама о том мечтала! И как же не устроить бала и хорошего приема? Что о нас скажет свет? Мы получили новый особняк, у тебя немалая должность, наконец, тебе пожалован высокий титул — и мы ничем этого не отметили! Так нельзя!

Екатерина Николаевна еще и потому желала веселиться и танцевать, что имела на то и личную причину — она только что разрешилась от бремени, родив генерал-прокурору четвертого ребенка, дочь Софью.

Под слаженным натиском двух дам Петр Васильевич вынужден был отступить и назначил бал на восьмое января нового, 1799 года. Ближе, заявил он, никак нельзя — к такому событию требуется подготовка, и немалая.

Впрочем, Анна и не думала торопить отца. Главное, что решение было принято. Теперь следовало хорошенько подготовиться к предстоящему событию. Во дворце Лопухиных закипела работа. Коридоры, лестницы, залы украшались, отделывались мрамором и коврами. Для всей семьи шились новые наряды. Слуги тоже получили обновку — им были заказаны новые ливреи. Специально нанятые писцы сидели и усердно строчили приглашения, которые затем рассылались в самые знатные дома Петербурга. Из ресторана Дюссо на седьмое и восьмое число была приглашена команда лучших поваров — они должны были приготовить праздничный ужин. Словом, ничто не было упущено. Петр Васильевич, отличавшийся хорошими способностями организатора, приняв решение, претворял его в жизнь со всем тщанием — так же, как привык исполнять свой служебный долг.

Для Анны дни, остававшиеся до назначенного бала, были пустыми — душой она была уже там, в большом зале родительского дома, где ей предстояло еще раз встретиться и, возможно, объясниться со своим избранником. Разумеется, она позаботилась о том, чтобы приглашение, адресованное князю Павлу Гагарину, было составлено и отослано без проволочек. Она сама бы взялась его отнести, если бы это не вызвало множества толков. Теперь ей оставалось только ждать. Она без внимания встретила даже Рождество, бывшее ее любимым праздником на протяжении всей жизни. Ее не радовали ни яства за праздничным столом, ни вина, ни разговоры сестер. Она считала дни…

И, как нарочно, в эти самые дни император пожелал, чтобы Анна проводила как можно больше времени с ним. Они катались на санях вдоль Невы, ездили на Васильевский остров. А накануне Нового года государь заявил, что желает показать Анне строящийся Михайловский замок — свое любимое детище.

— Я уже говорил тебе, как мне опостылел Зимний, этот дворец, построенный по замыслу моей матери, — рассказывал он ей, пока они гуляли вдоль стен дворца.

С некоторых пор государь объявил, что чувствует к Анне особую близость и потому обращение на «вы» в разговоре с ней ему невыносимо. Он даже произнес фразу, которую можно было принять за попытку просить разрешения на такое обращение к ней. Впрочем, он мог и не просить: у нее не было формальных поводов для отказа. Император обращался на «ты» ко всем своим сановникам, невзирая на их возраст и титулы, и делал исключение только для духовных лиц и дам. Но, раз он ощущал ее своим самым близким другом, он имел право обращаться к ней как к другу.

— Я не могу жить в этих стенах, бывших свидетелями непристойных сцен между моей матерью и ее фаворитами, — продолжал Павел. — Мне рассказывали ужасные вещи, а некоторые я наблюдал и сам, будучи еще ребенком. По этой же причине я совсем не могу жить в ее дворце в Царском Селе. Нет, я должен иметь собственный замок, построенный согласно моему плану! И сейчас его строительство близится к завершению. Правда, я еще не знаю, какой цвет должны иметь стены замка, все никак не могу определиться. Но я желаю показать тебе то, что уже сделано. Надеюсь в будущем году перебраться туда и хочу, чтобы ты была на новоселье.

И они поехали. Павел повел ее в обход стен замка, с воодушевлением показывая, где будет сделан ров (его замок планировалось окружить водой, на манер средневековых рыцарских убежищ), где будут подъемные мосты… Затем они проследовали внутрь. Строители, предупрежденные о приезде самодержца, расчистили часть комнат и будущий тронный зал. Этот зал был отделан больше других, только наборный паркет пока еще не настелили.

— Ты станешь первой, кто увидит это произведение строительного искусства, — говорил государь. — Вот здесь я буду принимать послов и важнейших сановников, здесь буду диктовать законы, которые сделают Россию самой великой и могучей страной. Как я мечтаю об этом времени!

Сказав это, он неожиданно привлек ее к себе и поцеловал. Это было так внезапно, что она не успела воспротивиться, и получилось, что она вроде бы и не была против. Однако все уже случилось, Анна покраснела и решительным движением высвободилась из объятий императора.

— Ваше величество обещали мне, что вы больше не станете делать таких попыток, — прошептала она дрожащим голосом. Голос ее дрожал не от смущения — от гнева. — Вы можете наказать меня, как вам будет угодно, можете заточить в темницу, можете лишить моего отца всех званий, которые ему даровали, — пусть! Но я ни за что не смирюсь с ролью вашей фаворитки, любовницы, с той ролью, что играли приближенные при вашей матери! — на одном дыхании выпалила она.

Сказала — и тут же испугалась. Одну минуту ей казалось, что так все и случится. Лицо Павла исказилось. На нем поочередно отражались самые противоположные чувства: злоба, даже бешенство, потом сожаление о содеянном, влечение к ней… Мучительно было смотреть на это лицо, и Анну вновь, как тогда в Павловске, охватила жалость. Как было не пожалеть этого человека, видевшего в жизни так мало любви!

И как в ее сердце гнев уступил место жалости, так и в душе Павла злоба уступила место состраданию.

— Да, ты права, — глухо произнес он, — я давал такое обещание. Я просто… просто не смог сдержаться. В последний месяц ты стала такой обворожительной, что я не могу сдержать своих чувств. Обещаю, вновь обещаю, что мое поведение будет скромнее. Что я не буду делать того, что сделал сейчас.

— И вы простите меня, государь, за то, что я была резка, — опустила голову Анна. — Мною руководило возмущение.

— Вот и славно, что мы помирились, — обрадовался Павел. — Теперь мы можем обдумать важный вопрос.

— Какой же, государь?

— Цвет стен моего замка, вот какой. Я никак не могу сделать выбор. То мне хочется, чтобы мой замок был красный, то это решение кажется мне слишком простым. Может быть, он должен стать желтым, как дворец в Павловске? Это мой любимый цвет…

— Вы хотите, чтобы я дала свой совет?

— Да, хочу! Для этого я и привез тебя сюда.

— Тогда давайте выйдем наружу, я должна взглянуть на замок.

Они повернулись, вышли из замка и пересекли площадку, где намечалось выкопать ров. Анна обернулась и долгим взглядом посмотрела на будущую резиденцию императора. Потом покачала головой: