Сент-Клэр громко кашляет.

– Эй, прости. Нужно идти, – говорю я Тофу.

– Ты не одна?

– Мм… да. С другом. Мы сегодня идем гулять.

Неловкая пауза.

– С парнем? – спрашивает Тоф.

– С другом. – Я поворачиваюсь к Сент-Клэру спиной. – У него есть девушка. – И вздрагиваю. Зачем я это ляпнула?

– Значит, ты не забыла про нас? Я хочу сказать… – Тоф осекается. – Про наши отношения здесь, в Атланте? Или променяла меня на какого-то французика и больше не вернешься?

Сердце колотится как оглашенное.

– Ну конечно же я вернусь к Рождеству.

– Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли[20]. Мне в любом случае нужно возвращаться к работе. Наверное, Геркулес опять бесится, что я не закрыл дверь. Чао.

– Вообще то, оревуар, – поправляю я.

– Не важно. – Тоф смеется и вешает трубку.

Сент-Клэр встает с кровати:

– Ревнивый бойфренд?

– Я же говорила. Он мне не бойфренд.

– Но он тебе нравится.

Я краснею:

– Ну… да.

Лицо Сент-Клэра остается невозмутимым. Возможно, его это задело. Он кивает на дверь:

– Все еще хочешь пойти гулять?

– Что? – Я смущена. – Да, конечно. Только переоденусь сначала.

Я выгоняю Сент-Клэра из комнаты. Пять минут спустя мы уже идем по улице. На мне любимая рубашка из секонд-хенда, облегающая в нужных местах, джинсы и черные кеды. Я знаю, что кеды – это не слишком по-французски – остроносые ботинки или высокие каблуки подошли бы куда лучше, – но, по крайней мере, они не белые. Насчет белых кроссовок все правда. Их носят только американские туристы, и предназначены они лишь для того, чтобы косить траву или красить дома.

Ночь прекрасна. Париж переливается желтыми, зелеными, оранжевыми огнями. Теплый воздух гудит от веселой болтовни прохожих и звона бокалов в ресторанах. Сент-Клэр занимательно описывает самые жуткие моменты из биографии Распутина, которую он дописал сегодня днем.

– И вот другие русские подсыпают ему в обед дозу цианида, которая способна уложить пятерых взрослых мужчин, прикинь? Но ничего не происходит, и им приходится перейти к плану Б – в него стреляют из револьвера. В спину. Но и это его не убивает. У Распутина оказывается достаточно сил для того, чтобы задушить убийцу, и в него стреляют еще три раза. Но он пытается встать! Его избивают до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но все это…

Глаза Сент-Клэра сверкают. С таким же видом моя мама рассказывает про черепах, а Бридж – про барабаны.

– Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стало переохлаждение. Его убила река! Не яд, не пули и не избиение, а мать-природа. Более того, его руки были подняты вверх, а значит, он пытался выбраться из-подо льда.

– Что? Нет…

У магазинной вывески с выгравированными на ней золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.

– Слушай дальше, – продолжает Сент-Клэр. – Когда тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, человек, который готовил тело, забыл подрезать сухожилия, и, когда труп загорелся, они ссохлись…

Я согласно киваю:

– Фууу, мерзость, но круто, конечно. Продолжай.

– … в этом и была причина того, что тело поднялось, однако… – Сент-Клэр торжествующе улыбается, – все обалдели, когда это увидели.

– И кто говорит, что история скучная?

Я улыбаюсь в ответ, и в этот миг все великолепно. Почти. До тех пор, пока мы не выходим за территорию Американской школы. Я впервые ухожу так далеко. Моя улыбка гаснет, и я возвращаюсь к своему обычному состоянию нервного возбуждения.

– Знаешь, спасибо тебе. Большинство пытаются заткнуть меня задолго до того, как… – Сент-Клэр замечает мое состояние и останавливается. – С тобой все хорошо?

– Я в порядке.

– Да? Тебе когда-нибудь говорили, что лгунья из тебя просто ужасная? Жуткая. Хуже некуда.

– Это просто… – неуверенно начинаю я.

– Да-а-а?

– Париж такой… чужой. – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Пугающий.

– Да ну, – отмахивается Сент-Клэр.

– Тебе легко говорить.

Мы обходим интеллигентного джентльмена, наклонившегося к своему бассет-хаунду с отвисшим животом, чтобы взять его на руки.

Дедушка предупреждал, что на тротуарах Парижа легко можно вляпаться в собачьи испражнения, но пока что ничего подобного не случалось.

– У тебя была вся жизнь, чтобы знакомиться с Парижем, – продолжаю я. – Ты свободно говоришь по-французски, одеваешься как европеец…

– Пардон?

– Да брось. Элегантная одежда, отличная обувь.

Сент-Клэр поднимает левую ногу в потертом, громоздком ботинке:

– Типа того?

– Ну, нет. Но ты не носишь кроссовки. А я белая ворона. Я не знаю французский, боюсь метро и, наверное, должна была бы ходить на каблуках, но я их ненавижу…

– Я счастлив, что ты их не носишь, – прерывает меня Сент-Клэр. – Тогда ты была бы выше меня.

– Я и так выше.

– Ничего подобного.

– Брось. Я на три дюйма выше. Притом что ты в ботинках.

Парень толкает меня плечом, и я натянуто улыбаюсь.

– Расслабься, – говорит он. – Ты со мной. Я почти француз.

– Ты англичанин.

Он ухмыляется:

– Американец.

– Американец с английским акцентом. Разве это не повод для французов ненавидеть тебя вдвойне?

Сент-Клэр закатывает глаза:

– Пора тебе прекратить верить байкам и начать выстраивать собственное мнение.

– Это не байки.

– Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. – Он кивает на девушку, идущую перед нами. Она треплется на французском по сотовому. – Что это у нее на ногах?

– Кроссовки, – мямлю я.

– Интересненько. А те джентльмены на другой стороне тротуара. Может, потрудишься объяснить, что это обул вон тот, слева? Что за странные штуковины?

Естественно, кроссовки.

– Но, эй! Видишь вон того парня? – Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». – Неужели это только мне бросается в глаза?

Сент-Клэр косится на незнакомца:

– Что именно? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?

– Американец.

Сент-Клэр картинно вздыхает:

– Честно, Анна, кончай с этим.

– Я не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.

– Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.

– А как насчет нее?

Я указываю на женщину средних лет в шортах цвета хаки и трикотажном топе со звездами и полосками. В поясной сумке у нее фотоаппарат. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.

– Как отвратительно.

– Я не про это. Неужели моя национальная принадлежность настолько же очевидна?

– Если учесть, что та тетка нацепила на себя американский флаг, я отважусь отрицательно ответить на твой вопрос. – Сент-Клэр прикусывает ноготь большого пальца. – Слушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но тебе придется подождать. Пообещай, что больше не станешь просить меня сравнивать тебя с пятидесятилетними тетками, и я обо всем позабочусь.

– Как? Позаботишься о чем? Сделаешь мне французский паспорт?

Парень фыркает:

– Я не говорил, что превращу тебя в француженку. – Я открываю рот, чтобы протестовать, но он тут же пресекает попытку: – По рукам?

– По рукам, – сконфуженно отвечаю я. Сюрпризы не моя стихия. – Надеюсь, это что-то хорошее.

– О, конечно.

Сент-Клэр выглядит таким самодовольным, что меня так и тянет сказать какую-нибудь пакость, и в этот момент я вдруг понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Сент-Клэр полностью переключил мое внимание на себя. Некоторое время я еще жду появления болезненных симптомов, но ничего не происходит. Ноги готовы пуститься в пляс, а в животе порхают бабочки. Я счастлива, что наконец оказалась на воле!

– Итак, куда мы идем? – с энтузиазмом спрашиваю я. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Посидим на берегу?

– Не скажу, – улыбается Сент-Клэр. – Просто идем.

Я покоряюсь. Да что со мной такое? Второй раз за минуту я позволяю этому парню управлять мной и держать в неизвестности.

– О! Ты должна это увидеть.

Он хватает меня за руку и тащит через улицу.

Водитель скутера рассерженно сигналит нам вслед, и я смеюсь:

– Постой, что…

И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором из соборов! Четыре толстые колонны поддерживают готический фасад, украшенный мощными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня тянется к чернильному пространству ночного неба.

– Что это? – шепчу я. – Известное здание? Я о нем что-то знаю?

– Это моя церковь.

– Ты сюда ходишь? – Я удивлена: Сент-Клэр не похож на глубоковерующего человека.

– Нет.

Парень кивает на каменную табличку.

Я читаю:

– Сент-Этьен-дю-Мон. Ух ты! Святой Этьен.

Сент-Клэр улыбается:

– Я всегда испытывал некоторое чувство собственности по отношению к этому месту. Мама приводила меня сюда, когда я был еще совсем маленьким. Мы брали с собой ланч и ели прямо здесь, на ступенях. Иногда она брала альбом, рисовала голубей и такси.

– Твоя мать – иконописец?

– Нет, художница. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Парень говорит об этом с такой гордостью, что я поневоле вспоминаю слова Мередит о том, что Сент-Клэр восхищается Джошем за его исключительный художественный дар. И что отец Сент-Клэра владеет двумя картинными галереями. А еще Сент-Клэр будет ходить на уроки живописи в этом семестре. Я громко спрашиваю, уж не художник ли он сам.

Этьен пожимает плечами:

– Не совсем. Хотел бы я им быть. От мамы я унаследовал только художественное чутье, но не талант. Джош рисует намного лучше. Да и Рашми, если уж быть честным.

– Вы, наверное, очень близки с ней? С твоей мамой?

– Я ее люблю, – без тени подросткового смущения говорит парень.