В конце улицы садовник повернул направо. Излишне будет говорить, что два поборника пошли в том же направлении; эта улица была уже не так многолюдна. Здесь встречались еще прохожие, но изредка. Эта улица едва была проложена, и, насколько темнота позволяла видеть, ни направо, ни налево не было никаких строений. Вдали зоркий глаз приметил бы, однако, огромную черную массу, которую можно было принять за дворец, казарму, тюрьму или монастырь.

Это был вальдеграсский монастырь. Человек с фонарем все шел в том направлении. Он ни разу не обернулся. Букингем следовал за ним без малейшего колебания. Место это было совершенно пусто. На улице не было никого. По бокам не было домов, из которых при шуме мог выйти нескромный свидетель. Минута показалась удобной двум солдатам Лафейма.

— Вы, господин де Кребассан, хотите начать? — спросил Ростейн своего товарища тем сдержанным и очень внятным голосом, которым говорят ночью, когда не хотят быть слышанными издалека.

— Я хотел сделать вам тот же вопрос, господин де Ростейн.

— Этот вопрос стоить решить.

— Без сомнения.

— Ясно, что тот, кто положит его на землю, будет вознагражден щедрее другого.

— Это очевидно.

— А я не скрою от вас, любезный господин де Кребассан, что имею крайнюю нужду в пистолях.

— Верю вам на слово, любезный господин де Ростейн.

— Тогда вы позволите мне взяться за это дело?

— Извините. Я также чувствую сильнейшее желание набить себе деньгами карманы, которые, уверяю вас, теперь совершенно пусты.

— Черт побери! — сказал де Ростейн.

— Что же делать? — спросил Кребассан.

— Мне пришла счастливая мысль.

— Я слушаю.

— Если б это было днем, я предложил бы вам решить вопрос игрою в кости. Но так как это невозможно, я предлагаю вам играть в мокрый палец.

— Хорошо.

Этот быстрый разговор происходил на ходу. Ростейн, отворотившись, омочил один палец своей слюной и протянул руку своему товарищу. Случай, этот бог влюбленных и честолюбивых игроков, поблагоприятствовал Ростейну. Это было справедливо, потому что мысль была его. Кребассан поклонился.

— Ступайте же вперед, — сказал он, — я остановлюсь в десяти шагах от вас, когда вы подойдете к нему.

Ростейн вытащил свою шпагу из ножен на один дюйм, чтобы удостовериться, что она будет наготове в нужную минуту, и ускорил шаги.

С тех пор как Букингем из многолюдных улиц вышел на пустую местность, он остерегался. Земля, не будучи грязной, была более чем сыра. Нога производила на каждом шагу глухой шум. С некоторого времени он слышал позади себя, на расстоянии, которого не мог определить, но которое все оставалось одинаковым, шаги нескольких человек. Герцогу трудно было верить присутствию друзей в такой час и в таком месте. Стало быть, эти люди были его враги. Но герцог был храбр и знал, что всегда может положиться на свою ловкость и на свое мужество. Он даже не обернулся. Скоро, однако, шаги сделались слышнее. Очевидно, его хотели догнать. В ту минуту, когда он рассудил, по близости шагов, что тот, кто следовал за ним, находится рядом, он быстро обернулся.

Лицо его было закрыто плащом, но под плащом он держал эфес шпаги.

— Кто вы и чего вы от меня хотите? — спросил он твердым голосом.

Де Ростейн остановился.

— Черт возьми! Милостивый государь, — ответил он самым дерзким тоном, — вот два вопроса, сделанные слишком невежливо, для того, чтобы я мог на них отвечать. Вы ищете ссоры и дуэли? Я к вашим услугам.

Поборник обнажил шпагу. Герцог отбросил свой плащ и также обнажил шпагу. Человек с фонарем остановился. Но в эту самую минуту между Букингемом и Ростейном неизвестно откуда явился человек. Машинально Букингем и его противник сделали каждый по шагу назад. Между ними оказалось некоторое расстояние.

— Вам запрещено драться, милорд, — сказал незнакомец герцогу спокойным и почтительным тоном, — ваша шпага не должна касаться шпаги этого человека.

— Что вы говорите? — вскричал герцог, испугавшись, что узнан.

— Я не говорю ничего такого, что может вам повредить; человек этот знает вашу тайну, но он ее не перескажет никому, он умрет.

Все это, начиная от внезапного появления незнакомца до последнего слова, произнесенного им, продолжалось не более минуты. Де Ростейн еще не опомнился от изумления.

— Я буду с вами драться, — сказал ему незнакомец.

— Я не с вами имею дело, — отвечал поборник.

Незнакомец быстрее молнии ударил Ростейна по лицу хлыстом, который он держал в руке. Тот заревел и устремился на этого нового противника. Дуэль была непродолжительна, Ростейн тотчас же упал мертвый. Он не успел даже застонать.

— Ступайте теперь, милорд, дорога свободна, — сказал незнакомец герцогу и исчез в темноте так же быстро, как появился.

Букингем вложил шпагу в ножны, закутался в плащ и продолжил путь. Человек с фонарем ждал только этой минуты и тотчас пошел вперед.

Через несколько минут фонарь, потому что виден был только он, исчез за открытой дверью небольшого домика вальдеграсского сада. Это был дом монастырского садовника, отца Денизы. Еще через несколько минут де Кребассан, оставшись, как было условлено, несколько позади, медленно и осторожно приблизился к трупу своего товарища. Он приложил руку к его сердцу: оно не билось. Тогда он ощупью стал искать рану, причинившую эту внезапную смерть. Он искал на груди. Там не было никакой раны. Наконец он нашел эту рану на лбу, как раз между бровями. Тогда, испугавшись, может быть, впервые в жизни, поборник бросил тело своего товарища и побежал опрометью, бормоча испуганным голосом:

— Тот самый удар, который убил Бельсора, Либерсаля и Куртрива! Это, должно быть, тот же человек.

Он бежал так скоро для того, чтобы предупредить своего начальника Лафейма о случившемся происшествии.

VIII

Живой выходит из могилы, а подчиненные Лафейма чуть было не вошли туда в наказание, что своим неловким присутствием опять спасли голову его высочества


Безмолвие в монастыре бывает сильнее, чем во всяком другом месте. Словно оно там двойное. Действие ли это воображения или действительно эти толстые и почти неприступные стены, эти длинные галереи, где теряется взор, удерживают и поглощают, делая неуловимым для слуха, шум, который раздался бы во всяком другом месте? Это безмолвие, свойственное монастырям, царствовало в Валь де Грасе. Первый звук, нарушивший его, был звук часов, пробивших половину десятого. Вдруг отворилась дверь капеллы и потянулась длинная процессия монахинь. Это был конец вечерней молитвы. Монахини шли по две в ряд, скрестив руки, благочестиво потупив головы и погрузившись в святые мысли. Младшие шли впереди, старые замыкали шествие. Широкая галерея, по которой они шли на лестницу, ведущую в их кельи, была освещена только слабым светом из двери капеллы и жалким фонарем, прибитым к стене. Последняя монахиня, вышедшая из капеллы, заперла дверь, и медленная процессия продолжала двигаться в полутьме. Мало-помалу шум шагов и шелест платьев затихли вдали. Монахини, поднявшись на лестницу, исчезли одна за другой, и в монастыре стало тихо и уединенно.

Через минуту дверь наверху лестницы тихо отворилась. Женская голова, покрытая капюшоном мантильи, выглянула, долго смотрела вдоль верхней галереи, освещенной, как и нижняя, простым фонарем, и ведущей в кельи, и, видимо успокоенная окружавшим ее безмолвием, вернулась в комнату, которая находилась за этой дверью. Скоро появилась уже не голова, а вся фигура. Другая женщина, одетая так же, как и эта, в мантилью, капюшон которой покрывал всю голову, появилась вслед за первой.

— Пойдемте и не бойтесь, — сказала шепотом первая своей спутнице, которая, по-видимому, колебалась, — эти бедные монахини теперь ложатся спать. Будьте уверены, они не встанут с постели до заутрени.

— О, Мария! Что вы заставляете меня делать! — прошептала Анна Австрийская.

— Пойдемте, пойдемте, — повторяла герцогиня де Шеврез, — это, может быть, единственный случай, не будем его пропускать.

Фаворитка, взяв трепещущую руку своей повелительницы, тихо увлекла ее. Они спустились с лестницы и прошли по галерее в капеллу. Одна лампа догорала под темным сводом, как звездочка на тверди небесной. Шаги королевы и герцогини, осторожные и легкие, скользили по мраморным плитам, не возбуждая ни малейшего отголоска.

— Здесь, — сказала герцогиня де Шеврез, остановившись возле столба у входа на хоры.

— Ты хотела этого, Мария, какую власть имеешь ты надо мной! Ты заставляешь меня совершать святотатство!

— Я на себя беру все преступление, моя милая государыня, — отвечала герцогиня, — а вам хочу предоставить все счастье расстроить планы Ришелье.

— Ценою каких мучений!

— Молчите! Не забывайте, что вы ожидаете найти здесь почтенного отца, которому вы раскроете ваше сердце;

ваше величество должны очень удивиться, очень рассердиться, увидев вместо него герцога Букингема.

— Ах, государь! — прошептала королева задыхающимся голосом. — Вот последствия вашего жестокого пренебрежения!

— Тише! — сказала герцогиня. — Я слышу шум. Видите вы свет, медленно поднимающийся из земли и бросающий бледные лучи на плиты, там, у входа в эту капеллу?

Она указывала пальцем на одну плиту, которая, движимая невидимой рукою, поднималась медленно, мало-помалу и почти незаметно. Анна Австрийская, суеверная, как все испанки, чуть не вскрикнула от испуга.

— Что это значит? — сказала она, дрожа и прижимаясь к своей фаворитке. — Неужели мертвецы выходят из могил для того, чтобы упрекать меня в моем проступке?

— Успокойтесь, — тихо ответила герцогиня де Шеврез, — клянусь вам, явится не мертвец, а, напротив, живой и страстно влюбленный человек.