Последние слова, которыми герцогиня де Комбалэ обменялась с герцогом Анжуйским, оправдывали опасение кардинала.

— Вы видите, как я солгала для вас.

— Надо сказать правду, что вы исполняете это прекрасно.

— Злой принц!

— Злой! Через несколько часов я докажу вам всю свою признательность.

— Я хочу не вашей признательности.

— А чего же?

— Разве вы не знаете?

— Мне хотелось бы слышать от вас.

— Вашей дружбы, вашей любви.

— Разве они не принадлежат уже вам?

— Почему я могу это знать?

— Для чего вам сомневаться?

— Для того, что я не имела еще достаточных доказательств.

— Каких еще доказательств вам нужно? А я так в вас не сомневаюсь.

— Как же вы можете сомневаться? Я исполняю все ваши желания, хотя повиноваться вам — большая неосторожность с моей стороны. Разве я сейчас отказала вам в вашей просьбе? А между тем каким опасностям подвергнусь я, если дядюшка возымеет хоть малейшее подозрение о том, что вы хотите заставить меня сделать! Если он узнает, что я отдала вам ключ, который позволяет вам входить во дворец и в мою комнату!

— Но чтобы этот ключ пригодился мне, надо отодвинуть внутренние запоры, и это-то я прошу вас сделать сегодня.

— Разве этого мало?

— Вы сделаете?

— Если вы хотите.

— Как вы очаровательны! Итак, когда праздник кончится, я найду дорогу свободной?

— Мне надо только успеть вернуться в мою комнату, удалить моих горничных и вернуться к маленькой двери, за которой вы найдете меня.

— Благодарю.

Видно, что опасения кардинала не совсем были напрасны.

Герцогиня де Комбалэ и герцог Анжуйский расстались, вернувшись в танцевальную залу. Герцог де Монморанси, стоя в амбразуре окна, почувствовал, что кто-то дотронулся до него рукой. Это был герцог.

— Кузен, — сказал ему молодой принц, — будет так, как вы желаете. По окончании праздника дверь будет отворена.

— Благодарю, — сказал герцог де Монморанси, — благодарю.

— Не за что. Я вам обязан. Как только приходится сыграть шутку с кардиналом, я буду вам обязан, кузен. Прошу вас только о том, чтобы шутка была хорошая.

— Я думаю если она удастся, то его преосвященство будет очень раздосадован.

— Тем лучше, кузен. Итак, вы предполагаете, что кардинал очень дорожит арестом этого барона де Поанти?

— Да, я это думаю.

— Тем более причины как можно скорее вырвать барона де Поанти из его когтей.

— В чем же еще я могу вам помочь?

— Сделав таким образом, чтобы после вас мы могли войти во дворец.

— Это будет легко. Я оставлю ключ в замке двери. Вы войдете с Морэ после меня, когда захотите.

— Более нам ничего не нужно. А! Еще, если бы вы могли убедить герцогиню де Комбалэ, чтобы она не пугалась, если услышит шум.

— Если необходимо для успеха предприятия, чтобы я был возле нее, пока вы будете исполнять свое дело, я не допущу ее испугаться. Будьте спокойны на этот счет.

— Очень хорошо.

— Если случится, что вам понадобится ее помощь, она должна будет ее вам подать, хотя бы против ее дяди, кардинала.

— Это значило бы требовать слишком многого.

— Нет, кузен. Толстяк де Боаробер сказал мне вчера несколько двусмысленных слов, которые заставили меня призадуматься. Комбалэ, кажется, имела дерзость, без сомнения, по внушению кардинала, составить план относительно меня, который заставил бы меня умереть со смеха, если бы я захотел серьезно подумать о нем. Когда-нибудь, побыв несколько времени с королем, моим братом, и, следовательно, соскучившись столько же, как и он, я расскажу вам об этом, кузен, для развлечения. А пока положитесь на меня и на Комбалэ, чтобы взбесить кардинала.

— Полагаюсь, монсеньор, и благодарю вас.

— Принимаю вашу благодарность, — сказал молодой принц, смеясь, — тем более что я действительно имею права на вашу признательность, кузен.

— Как это?

— Для того чтобы дать вам способ освободить барона, я буду принужден к свиданию прескучному.

— Герцогиня де Комбалэ прехорошенькая.

— Фи! Притом это свидание будет уже второе; первое было довольно приятно; боязнь, что кардинал застанет меня в объятиях своей очаровательной племянницы, имела свою прелесть. Но теперь я предпочел бы кончить ночь у Неве в обществе членов негодяйства. Впрочем, — прибавил знатный негодяй с комическим вздохом, — надо уметь жертвовать собою для друзей. Даю вам слово, кузен.

Пока это говорилось в одном углу, Ришелье, не предвидя заговора, составлявшегося против него, но подозревая и угадывая почти все одною силою своей гениальности, принимал свои меры. Когда он вошел в свой кабинет, оставив в гостиной герцога Анжуйского с племянницей, он нашел там Боаробера. Аббат ждал его с нетерпением, с таким нетерпением, какое может чувствовать толстяк с носом красным от вина и веселости. Но Пасро уже там не было. Боаробер приготовлялся встретить кардинала, по своему обыкновению, веселой шуточкой, но при виде мрачной тучи, покрывавшей черты кардинала, густых бровей, нахмуренных над сверкающими глазами, судорожной гримасы, сжимавшей губы, он счел благоразумным воздержаться. Никогда еще он не видел Ришелье таким свирепым.

— О! О! Что случилось с вашим преосвященством? — спросил он.

Кардинал опустился на кресло и, устремив на него пылающий взор, сказал:

— Аббат, вы поедете в Лондон.

Боаробер подумал, что ему не так послышалось.

— В Лондон? — повторил он с изумлением.

— В Лондон, — подтвердил кардинал. — И вы поедете в нынешнюю же ночь.

— В нынешнюю ночь!

Ришелье, казалось, не расположен был шутить. Толстяк аббат почувствовал ужасный страх. Путешествие из Парижа в Лондон было тогда очень продолжительно и очень трудно. Но для ленивого аббата, весившего фунтов двести, который проводил жизнь в том, чтобы пить, есть, вставать и ложиться, эта перспектива должна была казаться ужасной. Поэтому Боаробер сказал кардиналу тоном человека, готового расплакаться:

— Что я вам сделал? Зачем вы хотите послать меня в Лондон?

Во всяком другом обстоятельстве кардинал засмеялся бы, до того физиономия его фаворита была жалка и смешна. Но ему было не до смеха.

— Мне нужен на двое суток в Лондоне искусный и преданный агент, и я выбрал вас, Боаробер, — сказал он серьезно.

Нечего было возражать перед волей, так резко выраженной, такого человека, как Ришелье. Но Боаробер пользовался правом откровенности, которое никто не осмелился бы принять. Он еще не считал себя побежденными.

— Никто более меня не предан вашему преосвященству, — сказал он, — но относительно искусства, признайтесь, вы могли бы выбрать лучше. Отец Жозеф лучше умеет вести переговоры, чем бедный Боаробер.

— Отец Жозеф не годится для того поручения, которое я назначаю вам, — холодно возразил Ришелье.

— Когда так, позвольте мне выставить последнее соображение в видах вашей пользы, — продолжал аббат, который, видя, что кардинал соглашается рассуждать, надеялся по милости своего красноречия одержать верх, — я ведь считаю себя ни во что, когда дело идет о том, чтобы вам служить.

— Какое же это соображение? — спросил кардинал.

— Отправив меня в Лондон, вы рискуете потерять меня, а для вас потеря Боаробера была бы незагладима.

— Во Франции на дорогах не теряются теперь.

— Но умирают, ваше преосвященство, умирают! Неужели вы думаете, что вы увидите меня, если отправляете рыскать по дорогам в такое ужасное время года? И как далеко! Лондон ведь на краю света! Туда надо ехать по крайней мере десять дней. Выдержу ли я в течение десяти дней страшную усталость, толчки от ухабов, противные обеды в гостиницах, где кушанья чистая отрава, и отвратительные постели?

— Я вовсе не таким образом желаю, чтобы сделалось ваше путешествие, Боаробер, — возразил Ришелье. — Мука действительно была бы слишком продолжительная. Вы сократите ее. Выслушайте меня хорошенько.

Голос кардинала был отрывист, сух. Он теперь уже не рассуждал, а приказывал.

Аббат повесил нос и поджал свое толстое брюхо насколько мог. Ришелье позвонил. Один из секретарей, дежуривших день и ночь, вошел почти тотчас и, по знаку своего начальника, почтительно подошел в нему. Ришелье поговорил с ним тихо несколько секунд и отпустил его. Как только он вышел, он снова обернулся к аббату.

— Вы должны ехать через два часа, — сказал он, — я даю вам это время на ваши приготовления и на принятие от меня инструкций. До Кале вам потребуется двадцать часов. Вы будете там завтра вечером.

— Двадцать часов? Но отсюда до Кале шестьдесят лье.

— Шестьдесят одно. Поэтому вы поедете как кардинал. Я отправил вперед курьера, который будет заготовлять для вас лошадей и не даст потерять ни минуты. А чтобы вы не страдали от дурных обедов и дурных кроватей, вы будете спать и есть в карете.

— Я умру! — прошептал Боаробер.

— Нет, Боаробер, нет. Напротив, вы вернетесь живехонек и сделаетесь епископом. Разве вы не хотите быть епископом, аббат?

— Напротив, вы знаете, что в этом состоит все мое честолюбие.

— После этого путешествия вы будете епископом.

— Говорите, монсеньор.

— Послезавтра утром вы будете в Лондоне. Вам достаточно будет двух дней на то, чтобы окончить ваше дело. Чрез шесть дней вы воротитесь.

— Да услышит Господь ваше преосвященство!

— Прямо от меня ступайте к моему казначею, который даст вам векселя на Лондон на десять тысяч пистолей, потому что вам нужны деньги, много денег, и я даю вам право не жалеть их.

— Это легче, чем доехать до Кале в двадцать часов. А теперь, монсеньор, скажите мне, зачем вы посылаете меня в Лондон?