Вернувшись домой, Анн сразу же поднялась на шестой этаж. Лоран был у себя – лежал на кровати одетый, в полном отчаянии, уткнувшись носом в подушку, и его сотрясали глухие, нервные рыдания.

– Что с тобой, Лоран? – прошептала Анн.

Под скрежет металлической сетки он развернулся к ней. Все лицо его было залито слезами. Сбивающееся дыхание не позволяло вымолвить ни слова. Он икал. Анн испугалась:

– Лоран, объясни мне, что стряслось? – попросила она.

Он ответил не сразу, не смог:

– Что со мной, Анн? Я чувствую в груди, вот здесь, тяжесть… И не пойму, отчего! Я так тебя люблю, Анн! И мне плохо! Это очень тяжело!..

Спазм сломал его надвое, и он упал лицом на согнутую в локте руку. Плечи его затряслись.

– Успокойся, – попросила она. – Ты как начал работать, почти ничего не ешь, пьешь целыми днями один кофе. Это абсурд! Почему ты не дождался меня?

– Но, Анн, я все время только и делаю, что жду тебя!

– Я тебя тоже все время жду, Лоран. Ты не можешь представить, как я тебя жду. Несмотря на то, что мы вместе работаем, вместе живем…

– Ты называешь это «жить вместе»?

Она посмотрела на него долгим, немым, участливым взглядом и неожиданно выпалила:

– Послушай, Лоран, если ты меня действительно любишь, ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу. Глупо и смешно существование, которое мы с тобой ведем. Ты – здесь, наверху. Я – там, внизу. Сплошные похождения, ложь, все шепотом. Это из-за моего отца. Я, как и ты, больше так не могу! Ты спускаешься со мной вниз, в квартиру.

– Нет, Анн, – пробормотал он.

– Лоран, умоляю тебя!

Склонившись над ним, она покрыла его влажные веки, заросшие щеки, тяжело дышащие губы мелкими, порхающими, словно бабочка, поцелуями. Он простонал:

– Анн, так ты меня любишь? Это правда? Если бы ты знала!.. Когда тебя нет рядом, меня со всех сторон окружает страх… Мне начинает казаться, что я теряю тебя, и ты уже никогда больше не вернешься…

– Пойдем.

– Со мной все кончено.

Лоран послушно поднялся с кровати, Анн побросала в сумку что-то из его одежды. Они вышли из комнаты. Анн спускалась по лестнице первой, время от времени оглядываясь. Лоран шел за ней, понурив голову, словно пленник.

Кухня была пуста. Анн прошла к двери в гостиную. Из глубины комнаты донесся голос отца:

– Это ты, Анн?

– Да, – ответила она, – я вернулась.

И проводила Лорана в комнатку в дальней части квартиры. Он упал на кровать навзничь. Глаза уставились в потолок, верхняя губа задрожала. Он снова заплакал. Анн присела рядом на край матраса.

– Тебе здесь будет лучше, – сказала она.

– Да, да… – отозвался он сквозь всхлипы.

Однако при этом не посмотрел на нее даже краешком глаза – какая-то печальная мысль завладела им. Анн тоже молчала и думала. Позвать врача? Но лечиться ему нужно не таблетками, ему может теперь помочь только она. Разве ей не удалось пристроить его в «Гастель»? Грузчик – это, конечно, не профессия, Лоран прав. На этой жалкой работе он и надорвался, морально и физически. Она заставит его ходить на вечерние курсы в школу декоративного искусства. Он сдаст экзамены. Станет иллюстратором и однажды окажется за одним рабочим столом с нею. Как Каролю и Бруно. Да, это ему по силам! Главное – не загонять, а осторожно и незаметно направлять туда, куда ей хотелось его привести. На память пришли слова мсье Куртуа: расширяющиеся перспективы, новая доля ответственности. Это ли не дополнительный шанс взять Лорана к себе в отдел? Прилив радости смыл налет беспокойства. Она мягко погладила волосы Лорана. Юноша понемногу успокоился, дыхание его выровнялось. Она сходила на кухню и вернулась с сэндвичем и стаканом молока. Лоран ни к чему не притронулся. Она оставила сэндвич и молоко на столике. Со стороны это выглядело как паек пойманной лисице. Он поест и попьет, когда она этого не сможет увидеть.

– Лоран, может, ты ляжешь?

– Не хочу я спать, – ответил он.

Но веки его двигались, а сам он словно впал в беспамятство. Голова запрокинута, шея оголена. Не уснул ли он? Нет. Глаза широко открыты, только потухший взгляд ничего не выражает. Она долго смотрела на разметавшееся тело со свесившимися в пустоту ногами. Сердце в груди Анн сжалось. Она осторожно вышла из комнаты и в гостиной обнаружила отца.

Пьер опустил газету и устремил на Анн вопрошающий взгляд.

– Я решила сдать Лорану нашу маленькую заднюю комнатку, – заявила она. – Наверху действительно очень плохо. Отопления нет, раковина засорена…

Произнося эти слова, она спрашивала себя, зачем она пытается оправдываться перед отцом. Она ни перед кем не обязана отчитываться.

– Да, да, очень хорошо, – неопределенно буркнул Пьер. И снова уткнулся в газету.

– Что хорошо? – спросила она.

В ее голосе прозвучала нотка вызова. Пьер поднял к ней лицо провинившегося стареющего дитя.

– Что Лоран поживет у нас, – ответил он.

– Ты действительно так думаешь? Или разыгрываешь комедию?

– Нет, почему?

– Ты никогда не задавал себе вопросов обо мне и Лоране?

От испуга его глаза стали круглыми, словно нарисованными.

– Какие вопросы ты хотела бы услышать?

Анн глубоко вздохнула, довольная тем, что он ничего не подозревал. Наконец-то, после стольких месяцев беспроглядной мглы, у нее наступил ясный день. Она пристально посмотрела отцу в глаза и сказала:

– Ты, конечно же, ни о чем не догадываешься, папа! Ты до сих пор не понял, что я люблю и что меня любят!

Он вздрогнул:

– Ты не сможешь переделать свою жизнь с этим юношей.

– Переделать жизнь, сделать жизнь! Ни с кем жизнь не делают!

– Я свою сделал с единственной женщиной – с твоей матерью, – произнес он с таким пафосом, будто стоял на подмостках.

– Ты и Мили – это было тридцать, нет, тридцать пять лет назад. В другую эпоху…

Он суетливо поддакнул:

– Да, конечно… Ты права… все изменилось с тех пор… – По его лицу пробежала тень какой-то мысли, и он добавил: – И все-таки – как же Луиза?..

– А что Луизе до моей жизни? – закричала Анн. – Если она чем-то недовольна, мы выставим ее и возьмем на ее место кого-нибудь другого!

– О нет, не выгоняй ее! Мы к ней так привыкли.

– Правильно, именно привыкли, но нужно уметь менять привычки!

Казалось, справедливость последнего замечания задела Пьера за живое. Он внимательно, с неподдельным испугом и восхищением посмотрел на дочь. Как будто на его глазах она без всяких усилий передвинула тяжелый предмет. Он поднялся, отбросил газету и заговорил вдруг с неоправданной экзальтацией. Глаза сверкали, слова во рту теснились, не уступая друг другу очередь на выход:

– Верно… Временами нужны жизненные перемены… Изменить все сверху донизу… Прошлое не должно мешать настоящему… Невозможно идти вперед, постоянно огладываясь назад…

Она удивленно выслушивала его одобрительное старческое подстрекательство. В который раз он понял все совершенно не так, совсем наоборот, и высказался напыщенно и запутанно. Подавленная и погрустневшая, она тихо сказала:

– Да, да, папа…

Закончилось все тем, что он умолк, сел в кресло и уткнулся в газету. И она отправилась на поиск бутылки с белым вином и пары стаканов. Налила ему, плеснула себе.

– Меня очень огорчает, папа, что ты ничем не занят, – подытожила она. – Неважно, чем. Любая работа, лишь бы она отбирала у тебя несколько часов в день. Ты с утра до вечера бродишь по дому. Для этого ты еще слишком молод. Ты хотя бы по объявлениям поискал.

– Но ты ведь знаешь, что я просматриваю их уже больше года, – жалостливо возразил он. – Столько раз мы уже об этом говорили.

Он отпил вина и продолжал:

– В общем-то, было тут одно предложение, на несколько месяцев. В магазинчике Коломбье… Мадам Жиродэ ищет кого-нибудь, кто смог бы сделать опись ее фондов… Может, это как раз то, что помогло бы мне вернуться к работе. Бедняжка, ревматические боли в суставах не позволяют ей вести дела. Жалованье, правда, невелико.

– Во всяком случае, это лучше, чем ничего, – заметила Анн. – И ты отказался?

– Я не сказал ни да, ни нет.

– Почему ты мне об этом не рассказал? Надеюсь, что согласиться еще не поздно. Это было бы для тебя весьма кстати.

Он словно расцвел, глаза стали голубыми-голубыми.

– Да-да, – сказал он, – эта работа по моей части.

– И, может, потом тебе удастся найти что-то похожее в другом книжном магазине.

– Вот и отлично! Я иду к мадам Жиродэ.

– Лучше уж завтра.

– Ну конечно же, лучше завтра!

Он допил свой стакан и поставил его на столик. Анн предложила ему второй, сопротивляться он не стал.

Когда Анн собралась уходить – нужно было проведать Лорана, посмотреть, что с ним, – то услышала ласковый голос Пьера:

– Анн, малышка моя, то, что ты мне рассказала… все это так непросто.

– Ты о чем?

– Ты и Лоран… Он так молод, и потом – он же в подвешенном состоянии.

– Верно, папа, – ответила она, – ему нужна помощь, наша помощь. – Она помедлила и добавила: – Видишь ли, мсье Куртуа сообщил, что с апреля месяца мне придется взять на себя управление и рекламным отделом.

20

Элен занималась каким-то нерешительным клиентом.

В задней комнатке остывал чай.

Пьер пригубил свою чашку.

По его расчетам, работы оставалось на месяц, или чуть больше, если не спешить. Он не жалел, что после инцидента на прошлой неделе вернулся в книжный магазинчик. С Элен все было так просто – она встретила его без единого слова упрека. У них с Пьером вновь завязались нежные дружеские беседы.

Она попросила, чтобы он рассказал ей об Эмильен. И вчера Пьер показал ей три фотографии, которые постоянно хранил в бумажнике. Прижавшись к нему, она рассматривала изображения, ставшие частичками вечности, и увлеченно слушала: Эмильен в Салланше, в тридцать восьмом году; Эмильен в Париже во время оккупации, совсем тоненькая; Эмильен с ним в Довилле ближе к пятидесятому, на берегу моря. Она в открытом купальнике, он в плавках.