За столом они обменялись двумя-тремя словами, не больше. Позавтракав, Пьер ретировался в гостиную и устроился в кресле. Анн осталась мыть посуду, и когда вошла к нему, он уже спал. Он лукаво наслаждался, разыгрывая из себя старика, спешно обретя в свои шестьдесят лет привычки восьмидесятилетнего деда. И она, в общем-то, не была уверена, спал ли он по-настоящему или, быть может, только притворялся, демонстрируя тем самым, до какой степени ему все безразлично. Он знал, что Анн волновали и его усталость, и его безразличие, и это его понимание всего только усугубляло ее беспокойство. Она преднамеренно задела стул. От поднятого шума он открыл глаза и вздохнул, будто неожиданно оказался в мире, где для него больше не было места.

– Ты пойдешь со мной, папа? – спросила Анн. – Сегодня очень хорошая погода.

Судя по голосу, настроена она была весьма решительно. Отец хоть и скривился, однако отправился искать пальто.

Небо, серое утром, теперь стало голубым и чистым. Прозрачный воздух был весь исчеркан литографическими каракулями голых веток. Сад Тюильри кишел розовощекими детьми и их продрогшими родителями. Анн без труда приспособилась к походке отца. Они направились к Лувру и остановились возле одной из статуй Майоля.

– Эти статуи, – едва слышно произнес он, – твоя мать… твоей матери очень нравились…

Голос его хрипел и дрожал. Анн замечала уже не раз, что он больше не говорит «Эмильен» или «Мили», но единственно – «твоя мать»…

– В последний раз мы с ней приходили сюда, – продолжал он, – через несколько месяцев после операции.

Боже мой, это было так давно! Как ей здесь нравилось… Кто мог тогда предположить, что все так быстро…

Он не закончил фразу, с носа у него свисала слеза. На голову статуи уселся воробей. Пьер шумно высморкался.

– Не сходить ли нам на кладбище? – вдруг спросил он.

– Для чего? Тебе не кажется, что здесь, куда ты так часто с нею приходил, Мили гораздо больше, чем там, где вы никогда не бывали вместе?

– Анн, но именно там она теперь!

– Нет, папа.

Он склонил голову:

– Когда я думаю, что ты даже не надеваешь черного…

– Мили не выносила этот цвет!

– После похорон ты ни разу не была на ее могиле.

– Ну и что? Не испытываю в том надобности. Более того, я уверена, что, бегая на кладбище каждые два-три дня, как ты, я за месяц растратила бы все настоящие воспоминания о Мили. Думая о ней среди всех этих выстроившихся в стройные ряды крестов, я и ее бы стала представлять одним из них, с именем и двумя датами на нем. Ты это мне советуешь? Я туда пойду, будь спокоен, но позже. Намного позже. Может, в следующем году, на День всех святых. Отнесу охапку хризантем, и буду, как все…

Продолжая говорить, Анн свернула в аллею. Ей было совестно, что пришлось грубо с ним обойтись. Но она не сомневалась, что сделала это для его же блага. Отец отмалчивался, словно набрав в рот воды. Анн смягчилась и спросила, не устал ли он. Пьер заверил ее, что нет. Чтобы как-то растормошить его, она затеяла разговор о старом Париже. Выбор был точен. Он рассказал – хотя Анн слышала об этом в детстве сотни раз, – что во времена Людовика XV посередине квадратной дворцовой площади Лувра возвышалось с дюжину бедных хижин, сараев и пристроек. И потребовалась энергия брата мадам Помпадур, главного интенданта двора Его величества, чтобы снести эти лачуги, а их обитателей вышвырнуть за ограду. После чего отец погрузился в безмолвие. Было заметно, что он пожалел, поддавшись ее нехитрой выдумке.

Солнце зашло, и тут же резко похолодало. Они вернулись домой. Прямо на кухне Анн выпила стаканчик белого вина. Пьер демонстративно отказался. Прихватив тарелку, она устроилась ужинать в гостиной, где на зеленом сукне карточного столика отец раскладывал пасьянс. Ужин в итоге получился натянутым. Старые сожители, да и только, им больше нечего сказать друг другу. Чем ближе время отходить ко сну, тем озабоченнее становилось лицо Пьера. Было заметно, что он страшится возвращения в супружеские покои. На пожелание Анн спокойной ночи он ответил с нескрываемой растерянностью. Словно в последний раз умолял избавить его от этого испытания. Она проводила его до самого порога и закрыла за ним дверь.

На следующее утро Анн обнаружила отца в гостиной. Он спал на канапе и позой своей очень напоминал охотничьего пса. На ногах покрывало, невесть что под головой. Он мирно посапывал. Впрочем, он уже проснулся и повернул в ее сторону виноватое лицо:

– Прости меня, – услышала она. – Это очень трудно. Я не мог… Но у меня получится…

9

Мсье Ферронэ так гордился фотографиями, сделанными во время путешествия по Амазонке, что отвергал всякую возможность принести в жертву хотя бы одну из них. Напрасно Анн усердствовала, доказывая этому мелочному автору, что в книгу невозможно включить больше семи вклеек с иллюстрациями, не увеличив существенным образом ее стоимость.

– Ну так измените формат, – настаивал тот. – Можно ведь урезать их – вот так, к примеру.

– Тогда репродукции станут мелкими – возражала она. – Они подавят друг друга, получится коллекция марок. Уверяю вас, что в любом случае текст все решает сам.

Продолжая говорить, она подняла голову от бумаг и посмотрела на открывшуюся дверь. В щели появилась голова Лорана. Анн смутилась. Казалось, ветку, на которую она взгромоздилась, качнуло порывом ветра.

– Извините меня, – попросила она мсье Ферронэ, – я на одну минуту.

Она вышла в коридор, тесня перед собою Лорана.

– Как ты похудела! – начал он. – Какой у тебя усталый вид.

– Где ты был все эти дни? – требовательно спросила она.

– После похорон я почувствовал себя лишним и подумал, что нужно оставить вас с отцом наедине с вашей печалью. Вот и поселился у приятеля на недельку…

– Мог бы дать о себе знать.

– Я думал, ты и так поймешь.

Где-то звонил телефон. Из-за перегородки доносился стук пишущих машинок. Мимо прошла мадемуазель Муаз, секретарша мсье Куртуа, улыбнулась Анн и скрылась в дверях соседнего кабинета. Из туалета, оправляя юбку, вышла одна из машинисток. Безучастный ко всему происходящему, Лоран не отрывал от Анн глаз, полных неутоленной нежности.

– Я не смогу сейчас поговорить с тобой. Подождешь меня в «Старине Жорже»? Я подойду минут через пятнадцать.

– Хорошо, Анн.

Она собралась уходить, но он остановил ее за руку и спросил:

– Ты и вправду хотела меня увидеть?

– Конечно.

– Ну тогда можешь возиться со своими делами сколько тебе угодно. Если понадобится, подожду хоть весь день.

Она убежала к мсье Ферронэ, продолжавшему копаться в своих снимках. Словно укутанная невидимым облаком, она с трудом вспоминала суть прерванной дискуссии, спешила как можно быстрее покончить с этой ненужной встречей и потому охотно соглашалась со всеми его доводами. Не к месту улыбаясь, подыскивала нужные слова и то и дело посматривала на часы. В конце концов, с охами и вздохами, мсье Ферронэ согласился на изъятие дюжины фотографий, которые все равно были явно лишними. Едва он вышел, она крикнула Каролю:

– Я минут на пятнадцать! – и выпорхнула на улицу.

Лоран сидел, уткнувшись грустным взглядом в кварту «Перье». Длинные волосы, квадратный подбородок. Анн, свернувшись живым комочком, пристроилась сбоку. Ее рука затерялась в его горячей, подвижной, живущей своей независимой жизнью ладони. Лоран перебирал ее пальцы и тихим голосом говорил. Говорил, что все это время думал только о ней. Как она пережила ту пустоту, что встретила ее в доме сразу же после похорон? А отец?

– В церкви он выглядел таким несчастным… – слышала она.

Анн не отвечала. Она была настолько тронута, что не могла говорить. Казалось бы, такой грубоватый юноша, а сколько в нем чувственности! И сердце у него невероятно отзывчивое.

– Ты сегодня ночью поднимешься ко мне? – донеслось до нее.

Она была так далеко, в бесконечном просторе нежности… и вдруг этот откровенный, грубоватый вопрос. Анн была обескуражена. Ей сейчас ничего не хотелось – только поговорить с ним да немного отогреться.

– Послушай, Лоран… – нерешительно начала она.

Он перебил ее:

– Что? Ты не хочешь?

– Да нет же, – ответила она.

Лицо Лорана поплыло отражением в воде, и Анн прикрыла своей ладошкой глуповатое подобие улыбки, исказившее его рот, вздохнула и добавила:

– Мне нужно срочно возвращаться.


Сидя в гостиной, Анн возилась над своим ковриком. По телевизору передавали скерцо Шуберта. Пьер продолжал дуться и от предложения присоединиться к ней отказался. Он читал, сбежав в свою комнату, но доносившиеся сквозь стену звуки оркестра, должно быть, нарушали его уединение. И когда он только спать отправится? Ведь пока он не уснет, она не может уйти из квартиры. А там, наверху, ее уже, должно быть, ждет Лоран. Накануне в бистро он был так мил. Она вспомнила нетерпение, проступавшее на его лице, слегка сдавленное дыхание, то, как он подносил к своим губам стакан воды…

На экране появилось крупное лицо виолончелиста с отвисшими дряблыми щеками. Музыка из-под его смычка струилась веселым, прозрачным каскадом. В гостиную заглянул насупленный Пьер, выслушал несколько тактов и удалился, не проронив ни слова. Через пару минут под предлогом, будто ему понадобился какой-то журнал, он вернулся и прослушал музыкальный эпизод уже до конца, но стоя. Когда оркестр заиграл один из шести дивертисментов Моцарта, он присел на краешек канапе. Анн чувствовала его присутствие спиной, и оно тяготило ее. Концерт закончился, начались новости, и Пьер остался послушать их тоже, впервые после смерти жены. Анн повернулась к нему. Он был в ярком домашнем халате, надетом поверх полосатой пижамы. Напряженное лицо выдавало тяжелую внутреннюю борьбу. Сразу после выпуска новостей он поцеловал дочь и спросил, не собирается ли она ложиться.

– Я еще немного задержусь.

– Хороший был концерт.

– Да, очень.