Долгое время он страдал от мысли, что сейчас она находится в объятиях другого мужчины — старого сатира, который купил ее богатыми посулами, обещанием драгоценностей и высоких титулов. Но со временем боль уменьшилась, остались только цинизм и убеждение: он больше не найдет такой головокружительной любви.

Теперь — на спокойном пятачке чужой и враждебной страны — ему впервые пришло в голову, что он, в сущности, благополучно выпутался. Мысль была новой и ошеломляющей, и он подумал: а вдруг Лизетт с ее острым чувством самосохранения обо всем давно уже догадывалась? Он любил ее, любил до безумия, это верно. Но даже тогда, когда ему казалось, что не может жить без — нее, он не поддался ее требованиям жениться сразу, и к черту последствия.

Теперь ему было интересно, почему он так поступил. Он твердил себе, что хотел спасти ее от себя, тому подобную благородную чепуху. Но скорее всего он просто сбежал из того мира, который она обожала и частью которого была: бесконечные завтраки, болтовня, партии в мушку, прогулки по парку, визиты. Снова и снова видеть одних и тех же людей, слушать и пересказывать одни и те же сплетни, делать одно и то же. Балы, иногда два и даже три за вечер, где люди слишком много танцевали, необычайно много пили, флиртовали и доползали до постели только к рассвету, чтобы встать поздно, с тяжелой головой, и повторить все сначала. Легкий флирт, случайные неверности, бессмысленность такого времяпрепровождения могла доставлять удовольствие от силы месяц, и скоро бы это наскучило, стало бы вызывать глубокое отвращение.

Теперь он часто думал, что, возможно, они не поженились по самой простой причине: оба они были слишком большими эгоистами и не желали отказываться от излюбленного образа жизни.

Но даже во время их молниеносной помолвки, стал понимать он, появились первые признаки разлада. Слезы и бурные объяснения, сменявшиеся затем нежным примирением. Лизетт угрожала расторгнуть помолвку, выйти замуж за другого, сделать что-нибудь немыслимое, ибо, словно дитя, она не умела ждать даже страстно желаемого, к тому же не выносила, если ей перечили. И, не знающий страданий и самоограничений, самодовольный человек, каким он тогда был, он говорил о чести и долге, но, возможно, за словами скрывалось нежелание отказаться от чего-то даже ради нее.

Это происходило два года назад, и хотя самые свежие раны затянулись, он все еще лелеял в себе тягучую ноющую боль. Он подумал: когда война в Европе закончилась и он мог вернуться домой, именно поэтому он и отправился с радостью добровольцем в Америку, он был все еще не в силах видеть, как она счастлива в браке со своим мужем-развалиной. Сейчас он даже не понимал, действительно ли он ее любил или, ослепленный ее красотой, поддался собственному тщеславию и мечтал отвоевать ее у своры оскалившихся соперников. Она же скорее всего была всего-навсего ослеплена блеском его мундира.

Он чуть не рассмеялся вслух: он водрузил Лизетт на пьедестал и обожал ее, но, если признать правду, юная американка с ее гордой храбростью и неожиданными поступками возбуждала в нем то спокойное восхищение, которого никогда не удостаивалась Лизетт, сколь бы красива и очаровательна она ни была.

Он рассеянно закурил сигару и теперь сидел, наслаждаясь пахучим дымом и наблюдая, как Сара принимает роды; он удивлялся тому, что он безмятежен в такой неподобающий момент и в таком неподобающем месте. Он попытался сравнить Сару с Лизетт, припомнил ее звонкий смех, ее зовущий к поцелуям рот и грациозность ее движений, но сравнение никак не получалось. Лизетт при всей ее красоте была тепличной розой, изнеженной, хрупкой, ароматной и — не совсем настоящей, а Сара… Он попытался вспомнить какой-нибудь американский цветок и не смог.

Сравнение в любом случае представлялось немыслимым. Более непохожих женщин не отыскать. Лизетт светловолосая, миниатюрная, всегда одетая в дорогие, по последней моде сшитые туалеты, обласканная и окруженная восхищенными поклонниками и поклонницами, куда бы она ни пошла; Лизетт, отчетливо осознающая свою власть над мужчинами. И упрямая, с собственным мнением, настойчивая мисс Сара Маккензи с небрежно собранными в пучок волосами, в разорванном платье с выпачканными в грязи и саже юбками; Сара Маккензи, хладнокровно помогающая собаке разродиться, нисколько не заботясь при этом, как ее действия выглядят со стороны. Невозможно представить ее в бальном зале или флиртующую. Упрямая, волевая, раздражающе самолюбивая, отказывающаяся слушать доводы разума… Между двумя женщинами не могло быть никакого сравнения. Какое наступит облегчение, когда он сможет освободиться от ответственности, которую ему ни в коем случае не стоило на себя взваливать, и вернет Сару отцу; пусть тот отвечает за многочисленные пробелы в воспитании единственной дочери.

Он улыбнулся, предвкушая свою встречу со столь замечательным джентльменом. Самое худшее то, что она, казалось, не понимала: ее действия выходили за всякие рамки. Она — пусть не нарочно — увлекла за собой и Эшборна, и свою бедную служанку, и бедного напуганного ребенка с его матерью, и даже бедную дворнягу. Никто из них не имел ни малейшего представления, во что они ввязались. Конечно, сейчас он пришел к выводу, что их судьбу было бы трудно предсказать, даже если бы они за ней не последовали. Но разве это оправдание?

Неохотно, с удивлением Эшборн признал: насильно она его не тянула. Его взгляд снова задержался на Саре с неосознанным одобрением. Мокрая, испачканная, с чересчур большими для ее лица глазами, с наскоро сколотым разорванным платьем, со спутанными волосами, вьющимися вокруг ее слишком белого лица, и все еще кутающаяся в его мундир, который был ей слишком велик, — если оценивать беспристрастно, она была необыкновенно, хотя вовсе не безупречно красива. Рядом с Лизетт, например, она бы смотрелась нелепо и, может быть, вульгарно. Слишком бледное лицо, замечательные зеленые глаза необыкновенно колючи и уж вовсе непримиримы, рот и подбородок неженственны.

И все же в ее лице угадывался характер, а в фигуре — неосознанная грациозность, и даже Лизетт не обладала такой изумительной белой кожей. Он хотел бы взглянуть на нее, наряженную в зеленый бархат и старинное золото с изумрудами вокруг шеи.

Затем он поразился тому, о чем он думает, и отвел глаза. Они — враги, и она не уставала ему об этом напоминать. Кроме того, сейчас его будущее и так было достаточно неопределенным. Хорошо бы доставить ее в целости и сохранности домой, впрочем, ему еще предстояло бороться с превратностями войны, о существовании которой он теперь сожалел. Вероятно, он больше никогда не увидит Сару, и это самое главное.

Дождь все усиливался, но под деревьями они оставались более или менее в безопасности. Избегая заведомо бесплодных и глупых мыслей о мисс Саре Маккензи, он лениво наблюдал за Десси, возившейся с провизией, и Элси, которая, не стесняясь окружающих, кормила ребенка. Потом снова взглянул на Сару. Она была поглощена своими делами и не обратила внимания на то, что он пристально на нее смотрит. Странно, подумал он, но больше всего ему нравилось в ней именно это редкое у женщин умение забывать о себе ради других.

Он зевнул и прикрыл глаза. Веки горели от долгого недосыпания. Не веря, что удастся уснуть, он тем не менее почти сразу забылся. Проснулся он внезапно, как от толчка, и увидел Десси, которая несла ему тарелку с едой.

Он поморгал, потер усталое небритое лицо и взял тарелку Времени, наверно, прошло немного, ибо Сара все так же стояла на коленях, ободряя собаку. Он понял по ее сосредоточенному лицу, что в данный момент для Сары в целом мире нет ничего важнее этой дворняги и ее щенков. Как будто это не ей пришлось несколько часов назад пережить столько ужасов!

Десси проследила направление его взгляда и вдруг спросила:

— Вы женаты, капитан?

Он удивился. Десси вообще больше помалкивала во время их путешествия. Она обладала высоким чувством собственного достоинства без малейших признаков раболепия, но, что называется, знала свое место. Говорила она мягким, низким голосом, гораздо более грамотно, чем другие рабы, с которыми ему доводилось встречаться. Ее темное лицо было невозмутимо. О чем она думает, задавая такой необычный вопрос?

— Я? О Боже, нет! — только и ответил он.

Она кивнула, будто получила подтверждение своим мыслям, но больше ничего не сказала. Потянувшись, он выпрямился и опять посмотрел на Сару.

— Неужели эта немыслимая девушка в самом деле предполагает взять с собой выводок новорожденных щенят? Не трудитесь отвечать. Видимо, бесполезно пробовать убедить ее, что гораздо гуманнее было бы утопить несчастные создания и покончить с этим!

Впрочем, это был риторический вопрос, и он, не дожидаясь ответа, принялся за еду. На тарелке лежала ветчина и холодный цыпленок со специями. Пища была вкусная, и он про себя усмехнулся: какие бы испытания ни ждали их впереди, голод им явно не грозит.

Но только он собрался поблагодарить Десси, как до его чуткого слуха донеслись звуки, которые он ни с чем бы не спутал. К ним приближался отряд, и всадники были уже совсем недалеко.

Он бросил взгляд на Сару, склонившуюся к дворняге, и выругался про себя. Не важно, кто это — британцы или американцы; лучше было бы по возможности избегать и тех, и других. Если это британцы, ей вряд ли грозит опасность, разве что небольшие неприятности. Он сумеет им все объяснить. А если американцы, что более вероятно, их дело плохо. В отличие от Сары, он не испытывал доверия к сформированным не так давно отрядам американской милиции. При встрече с ними ему-то точно не поздоровится.

Хорошо бы они проехали мимо. Он не хотел пугать своих спутников раньше времени, а потому сказал Десси, оценив ее уверенное спокойствие и здравый смысл:

— Идите и скажите Элси, что нам пора уезжать. Прикройтесь пледами и лежите в повозке, как раньше. Я предупрежу вашу хозяйку.