— Я вас сейчас стукну, — пообещала Галя.

— Помилуйте, за что же? — рассмеялся он.

— За животик и нос. Ваши намеки меня нервируют. Они мне кажутся оскорбительными. А за оскорбления девушки моего круга обычно дают парням по башке, — пояснила она, с ужасом понимая, что ее устами говорит вино, которого она не пила уже лет сто.

— Я же не имел в виду ничего дурного! К тому же у меня сегодня день рождения, и я веду машину. Не станете же вы бить именинника прямо за рулем?

— Нет, не стану. Но когда мы приедем, я вас обязательно стукну. Я могу. Последний раз я чуть не разбила машину одному типу.

— А он в чем провинился?

— Не ваше дело.

— Ладно, вопросов больше нет. Если вам станет легче от того, что вы меня стукнете…

— Сомневаюсь, что мне станет легче. Марать руки о такого напыщенного типа, вроде вас, не слишком большое удовольствие.

— Бац! Еще один удар, и от меня останется мокрое место. Вам и мараться не придется. Могу я перед своей моральной смертью задать вам вопрос? Так сказать, последняя воля смертника. Что вам во мне не нравится? Я этого не понимаю. Я вроде не урод. Прикид у меня от лучших Домов моды. Изо рта, кажется, не пахнет. Тачка — десять штук на всю Москву. Что такое? Что я делаю не так?

— Удивляетесь, что я не стелюсь под вас белой скатертью?

— Ну, это слишком грубо…

— А я, как человек не вашего круга, предпочитаю называть вещи своими именами. Вы хотите знать, и я вам скажу, Юра. Простите, но меня воротит от таких, как вы. Можете считать это пролетарской ненавистью. Вы утыкали себя красивыми перьями, выучили нехитрые песенки, расселись на веточки и самозабвенно чирикаете на все лады, воображая себя райскими птицами. Вы просто непробиваемо уверены в своей неотразимости, в правильности своего мира. Вы обольщаете друг друга лживыми песнями, стонете от проблем, не стоящих и выеденного яйца. Что вы делаете не так? Даже если бы я сказала, что вы делаете не так, вы бы все равно меня не поняли, Юра. Что вы видели в этой жизни, кроме злачной Москвы и канарских отелей? Что вы знаете об этой жизни? Даже уложив в свою постель десяток девиц, вы не стали знать жизнь лучше. И следующий десяток вам в этом не поможет. Вы знать не знаете о настоящих страданиях, о настоящей душевной муке. И не только душевной. Остроты чувств ищете, бедненькие. Платите за нее большие деньги. А многие эту остроту получают бесплатно. Помню один старый фильм, в одном из эпизодов которого монголо-татары пируют на огромном помосте, который держат грязные, усталые, больные рабы. Вот вам бы не помешало заглянуть в глаза тех, кто держит этот помост сейчас.

— А, до меня начинает доходить! Вы же с Оксаной работаете в госпитале. Там, кажется, лечатся солдаты из Чечни. И что же я, по-вашему, виноват в том, что их там калечат? Но люди умирают и калечатся и в Африке. Мне что, чувствовать вину и за африканцев?

— Мы с вами говорим на разных языках, Юра. Остановите машину и возвращайтесь к своим гостям. Они, вероятно, уже вспомнили о вас.

— Черт возьми, да что же это такое! Впервые в мой день рождения меня облили с ног до головы грязью, но… но почему-то я чувствую себя виноватым!

— Остановите машину, — снова попросила Галя.

— Нет, погодите! В любом случае, почему вы считаете себя вправе осуждать меня?

— Я вас не осуждала. Я только поставила перед вами зеркало. Всего лишь. И не моя вина, что отражение вам не понравилось. Хотя, возможно, это действительно неудачный день для подобных откровений. Простите. Я не хотела испортить вам праздник.

— Но испортили, — хмуро отозвался Юра. — Вот уж действительно — «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи».

— Остановите машину…

— Мы уже почти приехали. За поворотом ваша Ивантеевская.

— Я выйду тут, — упрямо повторила Галя.

Она вышла из машины и еще раз сказала в открытое окно:

— Не обижайтесь, Юра. Не обижайтесь… И прощайте.

Чем дальше она уходила, тем острее колола ее совесть.

«Господи! Наговорить такое почти совершенно незнакомому человеку! — думала она. — Несла полный бред! Стыд-то какой! Он пригласил тебя на день рождения, подвез до дома, а ты: «Я вас стукну». Вот ненормальная!»

Галя буквально спиной чувствовала, как он смотрит и смотрит ей вслед, и от этого становилось только хуже. Она прижала сумочку к груди и побежала, только бы избавиться от этого взгляда.

Бабушка, к счастью, давно спала, поэтому Галя была избавлена от утомительных расспросов.

Быстро переодевшись, она юркнула в постель.

Хаотичные мысли стучали в ее голове в такт биению сердца. Ни сосредоточиться, ни забыться. Печаль заволокла сердце. Печаль самого неясного свойства, самого неуловимого происхождения, как и все женские печали, испытываемые помимо всех прочих печалей и горестей. И тогда тайный сумрак застилает глаза. Уж и слезы сами собой текут. И нет, казалось, такой силы, которая бы остановила их. Они сами собой накатывали изнутри, подобно морской волне, омывали соленой горечью душу и изливались в никуда.


Утром Галя проснулась с опухшими глазами. Стараясь не разбудить бабушку, она быстренько позавтракала, оделась и выбежала из квартиры.

В госпитале ее встретила Оксана. Глаза подруги пытливо сверкали.

— Ну что? Рассказывай! — прошептала она, уволакивая Галю после пятиминутки и обхода в уголок.

— Что рассказывать?

— Почти все видели, как вы танцевали, а потом вместе ушли.

— Поздравь тех, кто это видел, с хорошим зрением.

— Что-то случилось? — сразу насторожилась подруга.

— Ничего, — пожала плечами Галя.

— Совсем ничего?

— Смотря что ты имеешь в виду.

— Ты поехала к нему домой?

— Нет, конечно же.

— Тогда куда ты исчезла? — озадаченно спросила Оксана.

— Просто ушла. И вообще, Оксана, я больше не пойду на такие сборища.

— Тебя послушать, так можно подумать, что я привела тебя в притон, а не приличный клуб.

— Вот и не надо меня никуда водить.

— Да что случилось-то? О чем вы с Юркой говорили?

— О жизни.

— Он тебя обидел, да?

— Нет, Юра был настолько любезен, что подвез меня почти до дома.

— Ничего не понимаю… Он что, просто тебя подвез? И ничего не…

— Я же сказала, ничего не было.

— Так ты из-за этого расстроилась? — хихикнула Оксана. — Ну, это на Юрку похоже. Я же тебе говорила. Он сначала о высоких материях любит поговорить, Пастернака почитать, в Большую Медведицу пальцем ткнуть, а уж потом все остальное…

— С чего ты решила, что я расстроена? Или расстроена именно из-за этого?

— А из-за чего же еще? — искренно удивилась Оксана. — Такой мужик увозит тебя с собственного праздника на машине, и вместо того, чтобы заняться… делом, несет галиматью о Платоне, Вергилии и Сократе. Впрочем, я думала, что именно такой тебе и понравится. Ты же не сторонница ранних половых связей.

— Опять ты несешь ерунду! — рассердилась Галя. — Все, я пошла. У меня работы полно.

— Ну чего ты? Я пошутила. Просто я не пойму, отчего ты взбрыкнула вдруг? Ты же не девочка несовершеннолетняя, и он не мальчик-одуванчик. Взрослые ведь люди. Он книжки любит, на тренажерах занимается — не мужик, а конфетка. Не зря же я тебе его на блюдечке с голубой каемочкой преподнесла. К тому же он сам на тебя запал. Это сразу было видно. Что тебе еще надо, Галка?

— Любви.

— Опять двадцать пять! Где ты хочешь найти любовь эту? И что ты вообще ищешь? Что ты мечешься, как полоумная кошка? И то тебе не так, и это тебе не этак!

— Ты с ним спала?

— Нет, не спала, если это тебя беспокоит, — зло отозвалась Оксана. — Хотя возможность была. Но у него и без меня хватало баб до этого. Мужики, знаешь ли, редко женятся девственниками. А такие, как Юрка, и подавно. И вообще он был для меня запасным вариантом.

— Вот и забери свой «вариант» обратно. Мне он и даром не нужен, — сказала Галя, отправляясь по пустому, длинному, застекленному коридору-переходу в другой корпус.

— Дура ты, Галка, вот что я тебе скажу. Сама не знаешь, чего хочешь. И всю жизнь так!

— Если ты такая умная, то почему сама замуж не вышла? — остановившись, Галя обернулась к подруге. — Походя любовничаешь, сильную и принципиальную из себя строишь. А забыла, как восемь лет назад с ума сходила по Геночке? Забыла, как плакала по ночам, подушку зубами рвала? Как бегала за ним по всему городу? Забыла? И что ты теперь мне внушить пытаешься?

— Ну спасибо… спасибо, подруженька, — с дрожью в голосе проговорила Оксана, и на глазах у нее выступили слезы. — Спасибо за напоминание. Самое время мне нож в спину…

Непробиваемая и никогда не обижавшаяся Оксана, на этот раз готова была расплакаться. Галя подошла к ней и взяла ее, стоящую у окна, за руку.

— Прости, Ксаночка. Сама не знаю, что говорю. У меня вообще что-то странное сейчас в голове творится. Ничего с собой поделать не могу.

После некоторого молчания Оксана произнесла:

— Ладно. Все. Забыли. Я сама виновата. Не надо было лезть к тебе в душу со своими глупостями. В любом случае, ни один мужик не стоит дружбы верных подруг, правда? О-о! Уж и потекла вся. Глаза, наверное, красные, как у кролика.

— Дать платок?

— Давай. Свой в плаще забыла.

И снова Галя почувствовала себя неловко. После тех студенческих событий никто и никогда не видел Оксану плачущей.

— Пойду в отделение, а то Маргарита мне потом житья не даст, — судорожно вздохнув, сказала Оксана.

— Ты точно на меня зла не держишь? — с тревогой заглянула Галя в глаза подруги.

— И не держала. Просто… накатило все так изнутри. Мне и правда в своей жизни разобраться надо, а не лезть в чужую. Наука мне на будущее.