Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек

— Ничего не бойтесь, я ухожу…

«Вы воспитали меня, научили читать и писать. Вы сделали из меня образованного и хорошо воспитанного мальчика. Но главное, я изучал сольфеджио, научился играть на скрипке и клавесине, — вспоминал Луиджи. — Годы бродяжничества превратили меня в человека, за которого мне часто бывает стыдно: свободного, как ветер, бедного, как Иов, да еще и ловеласа. Я воровал, лгал… Рядом с вами, таким слабым и больным, я словно стал лучше; рядом с вами я ощущаю себя ребенком, которого вы до сих пор любите. Увы, я изменился, сердце мое ожесточилось. Ожесточилось и болит от неразделенной любви к Анжелине».

— Луиджи, посмотри на меня, — строго сказал аббат. — Ты должен пообещать мне, что не будешь искать эту барышню. Тебе повезло, что тебя поместили в больницу Сен-Лизье и ты сумел сбежать и добраться сюда, не потеряв сознания. Но Анжелина — ведь так ее зовут? — эта прелестная Анжелина, о которой ты мне рассказывал, никогда не поверит в твою невиновность. Я верю тебе, так как знаю, что ты неспособен на такую низость, на такое варварство, и каждое утро молю нашего Господа Иисуса Христа, чтобы настоящий преступник был разоблачен и арестован.

— Я тоже желаю всей душой. Это оправдает меня в глазах всех.

— Особенно в глазах Анжелины. Ах, как мне тебя жаль… Дитя мое, теперь уходи. Послушник приготовил тебе мешок с едой. Ты отказался от моих денег, так возьми хотя бы еду.

Старый аббат встал. На сердце у него было тяжело. Он положил дрожащую руку на плечо своего воспитанника.

— Никто не узнает тебя в этой шубе. К тому же у тебя отросли усы и борода. Мне это не нравится, но теперь ты совершенно не похож на того Луиджи, каким был в июне.

Молодой человек тоже встал. Он поклонился отцу Северину и обнял его.

— Спасибо! Если бы я мог когда-нибудь отплатить вам! Я знаю, что вам не хватает средств отремонтировать здания, которых не щадит время… Прощайте, дорогой отец!

— Прощай, Жозеф! Да хранит тебя Господь!

Через десять минут молодой мужчина вышел из ворот аббатства, тепло одетый и хорошо обутый, с мешком, перекинутым через плечо. Мокрая земля чавкала под его ногами. Было очень холодно. На чистом небе сверкали мириады звезд.

— Свободен! Я снова свободен! — повторял Луиджи, но не испытывал ожидаемой радости.

Рана зарубцевалась, Луиджи вновь был полон сил. Он мог без устали шагать до самого рассвета. Ему не страшны были ни глубокий снег на горном перевале Аньес, ни сильный ветер, гулявший в горах. Однако ему не хватало того самого чувства, которое всегда поддерживало его и внушало радость: надежды. Его уход напоминал, скорее, бегство. Луиджи казалось, что во мраке ночи он различал изящный силуэт с золотисто-рыжими волосами и аметистовыми глазами.

«Анжелина, такая прекрасная и такая жестокая! — говорил он себе. — Я хочу, чтобы ты знала: я невиновен! Да, невиновен… Потому что я люблю тебя. О, как горячо я тебя люблю!»

По мере того как Луиджи преодолевал луга и ручьи, им овладевал странный страх: он боялся, что больше никогда не увидит Анжелину.

Появившаяся в столовой семьи Кост Анжелина произвела настоящий фурор. В рассеянном свете двух больших люстр с хрустальными подвесками ее белая кожа казалась перламутровой, излучающей собственное сияние. Ее триумфу способствовало и вечернее платье. Мать Филиппа громко воскликнула:

— Какое великолепие! Какое роскошное и элегантное платье!

Портнихе из Сен-Жирона пришлось немало потрудиться, чтобы безукоризненно сшить платье из муслина фиалкового цвета. Декольте украшали крошечные фиолетовые цветочки. Жерсанда де Беснак продумала каждую деталь. Ей хотелось, чтобы платье было достойно парижской моды. Действительно, фасон подчеркивал изящный стан Анжелины, ее упругую грудь, точеные плечи. Юбка, состоящая из нескольких оборок, плавными волнами спадала вниз.

Мари-Пьер подошла к своей будущей невестке, чтобы лучше разглядеть платье.

— Анжелина, вы восхитительны!

— Благодарю вас…

Филипп заважничал, словно петух, нашедший жемчужное зерно. Он не мог отвести взгляда от своей невесты, ведь до сих пор он никогда не видел ее столь элегантной. Анжелина заплела волосы в косы и уложила их в высокую прическу, что придало ей поистине царственный вид. На шее всеми цветами радуги переливалось жемчужное ожерелье, которое ей дала Жерсанда.

— В твоем возрасте я носила его, — сказала старая аристократка. — Жемчуг олицетворяет молодость и непорочность.

— Тогда я его недостойна… — ответила молодая женщина.

— Не говори глупостей! Твое сердце и душа остались непорочными, а это самое главное.

Но теперь, когда на нее были устремлены взгляды всего семейства Кост, Анжелине казалось, что она ведет себя как узурпаторша, интриганка. Чем лучше Анжелина узнавала Филиппа, тем отчетливее понимала, что он не способен простить ее, узнав, что она не девственница и что у нее есть ребенок.

С самого начала ужина Анжелина вела себя сдержанно. Казалось, такое поведение было вызвано скромностью. Но Камиллу Кост невозможно было провести. После омлета с трюфелями и сальми из вяхиря, этого типичного для Гаскони блюда, она не смогла отказать себе в удовольствие подтрунить над будущей невесткой.

— Скажите, Анжелина, неужели вы потратили всю энергию, когда принялись упрекать меня за мой насмешливый ум, едва переступив через порог нашего дома? После редкой птицы и тигрицы перед нами предстала снулая рыба. Ну правда, вы молчите, как рыба!

— Мама, оставь Анжелину в покое! — возмутился Филипп. — Все же мы светские люди! Если бы Анжелина постоянно говорила, ты назвала бы ее сорокой. Ты становишься невыносимой.

— О, доблестный рыцарь встал на защиту своей прекрасной дамы! — пошутила Камилла Кост. — Мне очень жаль, но я вынуждена напомнить тебе, сын мой, что светские люди, садясь за стол, придают своим лицам приятное выражение. Мы собирались отпраздновать вашу помолвку, а у меня создается впечатление, что мы присутствуем на поминках. Дорогой Дидье разглядывает декольте твоей невесты, внучки перешептываются и едва сдерживают смех, а ты, Мари-Пьер, явно чем-то недовольна, и это мне не нравится.

— Вовсе нет, мама, но Филипп прав. Перестань терзать Анжелину. Светские люди должны уважать своих гостей, делать так, чтобы они чувствовали себя непринужденно. И вовсе не пристало говорить так о Дидье в присутствии наших дочерей. Что касается моего недовольства, ты прекрасно знаешь, чем оно вызвано. Даже в такой особенный вечер ты держишь собаку на коленях, да еще за столом.

— Это чтобы заставить мадемуазель Анжелину улыбнуться, — лукаво заметила старая дама.

Эжени и ее сестра, закрыв лица салфетками, о чем-то оживленно заговорили. Дидье Кост с сожалением уставился в свою тарелку, ведь он еще не налюбовался Анжелиной.

В столовую вошла Фаншона с бутылками вина и графинами с водой. Дворецкий принес следующее блюдо.

— Задняя ножка ягненка с зеленым горошком, мадам, — объявил он.

— Спасибо, Мартин, — сухо откликнулась хозяйка дома. — Филипп, ты не забыл, как надо резать этот кусок мяса?

— Нет, мама.

— И правда, как ты мог забыть! — насмешливо сказала Камилла. — Учитывая твою профессию…

Доктор сжал зубы. Его старая мать решила испортить этот праздничный вечер. Она всегда была несносной, но с возрастом ее язвительный характер усугубился, чему способствовали мучительные приступы подагры.

— Я не стану тебе отвечать, — тихо заметил Филипп. — Фаншона, держалку для ножки!

Анжелина слушала, присматриваясь к жестам и выражениям лиц членов семьи. Она заметила, что горничная протянула Филиппу серебряный прибор, при помощи которого удерживают ножку во время разделки, чтобы не испачкать руки. Бестактная реплика Камиллы Кост не выходила у нее из головы. «Как она осмеливается сравнивать разделку мяса с профессией акушера?! Это же неуважение к бедным пациенткам, которых порой приходится резать, а потом зашивать… Действительно, богатые люди думают, что им все позволено. Полагаю, если бы меня соизволили впустить в мануарий Лезажей, мне пришлось бы присутствовать на таком же чопорном бесконечном ужине. И я чувствовала бы себя незваной гостьей, как и сейчас».

Анжелина не смогла проглотить кусок мяса, недожаренного, на ее вкус, и взяла немного горошка.

— Поскорее подавайте десерт! — вдруг воскликнул Дидье. — Я люблю только шампанское. Бордо кажется мне слишком кислым.

— Прошу тебя, Дидье, не ссорься с мамой. Ты же знаешь, она отдает предпочтение бордо, — недовольно заметила Мари-Пьер. — Анжелина, простите нас! Сегодня за столом необычная обстановка.

— Возможно, это из-за меня, — нервно ответила Анжелина, охваченная неконтролируемым гневом. — Возможно, вы никогда не посадили бы за свой стол дочь сапожника и скромной деревенской повитухи. Мне очень жаль, что я нарушила ваш привычный ритм жизни… Лучше прекратить эту комедию.

С этими словами Анжелина встала и быстро выбежала из столовой, едва не сбив с ног Фаншону, которая принесла хлеб.

— Анжелина, полно! Анжелина, вернитесь! — закричал Филипп.

Анжелина, подхватив юбку, стремительно поднялась по лестнице. Из ее глаз ручьем текли слезы. Войдя в комнату, она заперла дверь на ключ и сняла жемчужное ожерелье и платье.

— Все кончено! Я метила слишком высоко и теперь упала с небес на землю, — задыхаясь, шептала Анжелина. — Я не хочу жить в этом обществе! Ни за что! Мое место не здесь, а в долине Ансену, в Бьере, на улице Мобек — везде, только не здесь, не рядом с этими людьми.

Анжелина надела скромное коричневое платье и сняла атласные лодочки. Ее душили рыдания.

«Лезажи выставили маму вон, осыпав оскорблениями. Гильем женился на девушке своего круга. Я уверена, что Филипп даже не собирался представлять моего отца своей семье. Несомненно, ему было бы стыдно. Я хочу домой! Я должна забрать Анри. Слишком долго я жила в разлуке с ним. Он мой сын! И я не буду больше этого скрывать. Папа простит меня, если я расскажу ему всю правду. Он будет возиться с внуком. Я ошиблась, я тысячу раз неправа, уступив уговорам Жерсанды. Мне плевать на ее богатство! Дядюшка Жан прав: мой сын должен носить фамилию Лубе или Бонзон, но никак не де Беснак».