Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек

— Блез! Блез! — рычал он. — Подойди ко мне, негодяй! Я сейчас проучу тебя!

Послышались яростные крики и грохот падающих инструментов. Анжелина, сжав зубы и испытывая отвращение, почти бежала. Но ей было приятно представлять, как старый Люсьен преподает Блезу, несмотря на его тридцать два года, хороший урок. Ее ботинки скользили по земляному тротуару, покрытому тонким слоем снега. То тут, то там попадались лужи с грязной водой.

В смятении чувств Анжелина быстро дошла до перекрестка трех дорог. Одна дорога вела в Фуа, другая — в Сен-Лизье и Кастильон, а третья заканчивалась на Привокзальной улице, одной из торговых улиц Сен-Жирона. Теперь, когда она добралась до широкой проезжей дороги, проложенной через пастбище, ей оставалось пройти совсем немного, прежде чем появятся первые дома ее города.

«Какой каналья! Настоящая скотина! Да, сущий мерзавец! — думала Анжелина, повторяя любимое ругательство Магали Скотто. — Когда вернусь, надо будет поблагодарить ее. Если бы не она, не знаю, как далеко зашел бы Сеген. Боже мой! Папа прав: у этого грубияна нет ни чести ни совести. А я бросилась прямо в волчью пасть. Какая же я глупая!»

Дул ледяной северный ветер, несший с собой снег. Было очень холодно. Анжелина пожалела, что не надела накидку. На ней было короткое манто без капюшона.

«Я ничего не скажу ни отцу, ни мадемуазель Жерсанде», — решила Анжелина, взбираясь по тропинке на гору, что позволяло сократить путь на добрую сотню метров. Она мысленно похвалила себя за столь мудрое решение, поскольку из-за поворота показалась черно-серая карета, запряженная крупной белой лошадью. Через окно дверцы Анжелина различила мужчину в цилиндре и довольно молодую женщину.

«Мсье Оноре Лезаж и его сноха едут за дамским седлом, — подумала она, поскольку узнала отца Гильема и Клеманс, супругу старшего сына. — Черт бы их побрал!»

Анжелина тут же пожалела о сказанных словах и перекрестилась. Слезы потекли по ее щекам. Силы оставили ее, и она зарыдала, присев на покрытый инеем белый камень.

«Сегодня я приобрела грозного врага, — говорила она себе. — Блез никогда мне этого не простит. Чтобы отомстить за себя, он может распустить слухи, что у меня есть байстрюк, ребенок, которого я родила от Гильема вне священных уз брака. Как поступит мсье Лезаж, если узнает об этом?»

Охваченная тревогой, Анжелина уже представляла себе все катастрофические последствия россказней шорника. «Папа отречется от меня, я потеряю его любовь и уважение. А вдруг Оноре Лезаж напишет Гильему? Эти люди преисполнены гордости. Возможно, они захотят забрать Анри и будут воспитывать его в мануарии… Нет, этого не будет. Я отведу опасность от своего малыша».

Через полчаса Анжелина постучала в дверь дома Жерсанды де Беснак. Радостная Октавия открыла ей дверь, вытирая руки о накрахмаленный белый передник.

— Скорее иди к своему малышу! — воскликнула служанка. — Доктор, как и обещал, пришел и осмотрел его. У нашего Анри нет ничего серьезного. Просто прорезался малый коренной зуб, так он сказал. От этого могла повыситься температура. Ох уж эти зубы… Что за напасть!

— Зуб! — повторила молодая женщина. — Мне сразу стало легче. Значит, сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера?

— Мадемуазель кормит его кашей. Чтобы он лучше ел, она читает ему стихи Виктора Гюго.

Анжелина рассмеялась и мгновенно расслабилась, словно, пережив муки ада, нашла прибежище в раю, в обществе этих очаровательных женщин, доброта и искренность которых не вызывали у нее сомнений. Вслед за служанкой Анжелина бросилась в гостиную.

Молодая мать сложила ладони и поднесла их к лицу. Это напоминало поклонение волхвов. Жерсанда де Беснак ласково ей улыбнулась. Сидевший на высоком стульчике Анри обернулся, и с его нижней губы по подбородку потек белый ручеек.

— Нет, маленький проказник! — воскликнула старая дама. — Ты должен доесть кашу. Анжелина, замени меня.

— О, с удовольствием!

Счастливая, что вновь видит сына, Анжелина принялась кормить ребенка. Щеки Анри уже не пылали, а в карих глазах были лукавые искорки.

— До чего же ты у меня красивый, мой малыш! — смеясь, сказала она. — А как ты весело щебечешь! Нет, не выплевывай кашу. О! Негодник!

Ребенок выплюнул молоко, загущенное мукой, прямо на юбку Анжелины, но она не рассердилась.

— Что за манеры у тебя, крошка! — нежно проворковала мать. — Мне кажется, он наелся.

Октавия поспешила вытереть юбку Анжелины влажной салфеткой. Стоя около камина, Жерсанда улыбалась. Анжелина взяла сына на руки и залюбовалась им, буквально пожирая глазами.

— Мадемуазель, утро вечера мудреней, — сказала она, поворачиваясь к старой даме. — Я принимаю ваше предложение. Вы можете усыновить Анри. Я буду его крестной матерью. Я хочу, чтобы он носил вашу фамилию. Вчера вечером я не оценила ни большую честь, которую вы мне оказываете, ни ваше великодушие.

— Ты и вправду согласна? — удивилась Жерсанда. — Почему ты так внезапно изменила свое решение? Ты обещала подумать, я уже и не надеялась. Боже мой, какое облегчение!

Октавия заплакала. Для служанки слова Анжелины значили многое. Простая крестьянка, которой хозяйка дала начальное образование, гордилась, что умеет читать и писать. Ей так хотелось присутствовать на католических мессах! Она мечтала когда-нибудь войти в собор, под звон колоколов которого проходила ее жизнь, с тех пор как они поселились в Сен-Лизье. Вот уже несколько лет она думала о переходе в католическую веру, а теперь крещение ее так называемого племянника предоставляло Октавии прекрасную возможность для этого. Словно читая ее мысли, Анжелина добавила:

— Я поговорю с отцом Ансельмом, который крестил и впервые причащал меня. Он сострадательный человек и, к тому же, широких взглядов. Он с радостью примет в свою паству и тебя, и твоего племянника. Правда, мой малыш? Мсье Анри де Беснак! Ты родился в пещере, бесфамильный, но над твоей колыбелькой склонилась добрая фея.

И Анжелина поцеловала сына в лобик. Малыш радостно засмеялся и в ответ тоже поцеловал Анжелину, правда, неумело.

— О, какая радостная сцена! — воскликнула Жерсанда. — Мои дорогие дети, как я вас люблю!

Переполненная эмоциями, старая дама, внезапно побледнев, тихо направилась к креслу-качалке. Слабым голосом она сказала:

— Анжелина, ты сторицей платишь мне за благие дела, которые я делала из чистого эгоизма… Прошу тебя, Октавия, налей мне ликера.

— В последнее время вы злоупотребляете им, мадемуазель, — заметила служанка.

— Господи! Я делаю то, что хочу. Разве я виновата, что мне пришлось пережить столько радостных потрясений? Длинная вчерашняя исповедь измотала меня. Я вся на нервах.

Анжелина слушала их, ослепительно улыбаясь. В просторной гостиной пахло воском, горящими поленьями и лавандой, сухими цветами которой были наполнены полотняные мешочки. Жерсанда де Беснак разложила их на колпаке камина. Она всегда покупала мешочки с лавандой летом, хотя для этого ей приходилось ездить в Тулузу.

«Здесь я обрела вторую семью, — думала молодая женщина. — Здесь все мне дорого: книги в переплетах, безделушки, красные бархатные портьеры, мешочки с лавандой, изящная фарфоровая посуда. Но самое чудесное — это дружба, которой удостоили меня Жерсанда и Октавия, их преданность мне».

Вдруг Анжелина услышала свой голос:

— Я не оценила всю значимость вашего предложения, мадемуазель. Анри будет навсегда избавлен от горькой судьбы, уготованной байстрюкам — этим невинным детям, рожденным вне закона. Боже, как мне тяжело произносить столь несправедливое слово! Я сделаю все, чтобы он был достоин вашей доброты, чтобы вырос честным, порядочным человеком, таким же великодушным, как вы.

— Не сомневаюсь, малышка, — откликнулась старая дама, сделав несколько глотков черносмородинного ликера.

Анжелина поставила сына на пол, чтобы он мог порезвиться вволю. Но малыш засеменил к Октавии, вдруг начав тереть кулачками глаза.

— Наш маленький принц хочет спать, — сказала служанка. — Он всегда спит после обеда. Анжелина, хочешь уложить его? Надо только сменить пеленки и спеть колыбельную. До чего же я глупая, что напоминаю тебе! Ты сама все знаешь.

— Да, конечно хочу. В Тулузе мне больше всего не хватало этих моментов.

— Ты пообедаешь с нами? Мы сможем поговорить, — спросила мадемуазель Жерсанда.

— Нет, я обещала отцу пообедать с ним. Наверное, он уже нервничает.

Анжелина унесла Анри в другую комнату. Она закрывала ставни, а ребенок терпеливо ждал, сидя на красном шерстяном ковре. Занимаясь малышом, молодая мать испытывала удивительную нежность и удовлетворение.

— А для чего эти ножки? — напевала Анжелина. — Какие они маленькие, эти ножки! А круглый животик? А подбородочек?

Ребенок заливисто смеялся. Молодая женщина, расчувствовавшаяся от доверия к ней малыша, надела на него пижамку.

«До чего же удивительны различия между малышом и взрослым человеком! — думала Анжелина. — В один прекрасный день Анри станет взрослым и сильным. У него отрастут усы и борода… Потом он познает, что такое любовь. Я научу его вежливости, нежности и уважению к даме».

Анжелину преследовал образ Блеза Сегена. У нее было впечатление, что ей пришлось вступить в схватку с животным во время гона. Она не чувствовала ни стыда, ни унижения — ничего, кроме гнева. И еще она почувствовала прилив новых сил. «Если понадобится, я снова вступлю в схватку, — подумала она. — Но не буду кричать и царапаться. Я буду действовать хитростью. Если когда-нибудь у меня родится дочь, я научу ее защищаться от подобных личностей».