Анжелина вздрогнула, вспомнив о том, какую тревогу испытала прошлым летом, узнав о гнусных преступлениях.

— Ты прав, надо об этом забыть. Все позади. Ну, ты поедешь со мной к дядюшке?

— Разумеется! Туда или в любое другое место, но я последую за тобой по всем дорогам земли, моя ненаглядная.

Луиджи любовался профилем Анжелины, достойным античных статуй. Он наблюдал за игрой света на золотисто-рыжей пряди и на ресницах. Блузка Анжелины была расстегнута, частично обнажая грудь. Луиджи отвел глаза.

— Почему мы должны выполнять волю наших духовников? — прошептал он ей на ухо. — Плотский грех — самый приятный, самый безобидный. Разве плохо полюбить друг друга, раз уж мы скоро поженимся?

— Луиджи, на меня наложена епитимья. Я должна оправдать доверие отца Ансельма.

— Но ты пригласила меня в свою комнату. Анжелина, моя любимая, ты дергаешь черта за хвост!

Луиджи, наклонив голову, поцеловал Анжелину в губы и расстегнул блузку до конца. Его окутал приятный аромат лаванды, исходивший от белья и тела молодой женщины.

— Давай позабавимся, не переходя границ, определенных нам этими строгими господами в сутанах, — предложил Луиджи.

Анжелина молча согласилась, полностью отдаваясь этим упоительным ласкам. Луиджи обнажил ей грудь, и сразу же молочно-белая кожа засверкала, отражая пламя свечи.

— Разве грешно любоваться произведением искусства? — продолжал Луиджи. — Господи, да твои груди совершенны! Такие круглые, упругие, роскошные. Теперь распустим волосы. Ты такая красивая, моя любовь!

Луиджи заставил Анжелину сесть и стал распускать пучок, кладя шпильки на прикроватный столик.

— Этой ночью мне хотелось бы просто на тебя смотреть, словно я художник, которому ты будешь позировать полуобнаженной.

Луиджи гладил роскошные темно-рыжие волосы, которыми так часто восторгался. Он снял с Анжелины блузку и вышитую нательную рубашку. Она покорно позволяла ему все, хотя не могла унять внутреннюю дрожь.

— Ты очень красивая! — восхищался Луиджи. — Отныне меня будет преследовать это видение!

Кончиками пальцев он провел по ее грудям и плечам и стал ласкать соски цвета спелой малины. Наконец он добрался до спины и спустился к выемке, едва угадываемой под корсажем юбки.

— Это пытка! — простонала Анжелина. — Поцелуй меня, прошу тебя, поцелуй…

— Для кого пытка? — прошептал Луиджи, целуя ее в шею. — Я обожаю эту пытку.

Анжелина, бросив на Луиджи сладострастный взгляд, перешла к активным действиям и принялась расстегивать его рубашку. Затем она сняла ее и развязала кожаный шнурок, которым были стянуты черные волосы акробата на затылке.

— Теперь мы на равных, мсье де Беснак, — сказала она.

— Но я не такой привлекательный, как ты…

— Сейчас я это проверю.

Своими теплыми ладонями она провела по его гладкой смуглой коже. Он, задыхаясь от восторга, закрыл глаза.

— Какая опасная игра! — Анжелина вздохнула. — Близкая к плотскому греху!

Луиджи, прижав Анжелину к себе, впился в ее губы. Их тела слились воедино. Они никак не могли оторваться друг от друга, чтобы положить конец этому поцелую, который пробуждал в них пылкие чувства, заливал волнами небывалого желания. Луиджи первым потерял голову. Он поднял юбку Анжелины и нетерпеливо просунул дрожащую руку между ее ног, пытаясь отыскать потаенную женскую чашу, такую сладостную и нежную, которую он собирался испить на пике наслаждения. Но нет, не сейчас!

Случай спас их от плотского безумия, готового поразить обоих. В соседней комнате заплакал младенец. Это был пронзительный плач, на который отозвалась Ирена.

— Ну, ну, малышка, ну… — повторяла она и вдруг замолчала.

Анжелина, насторожившись, отпрянула от Луиджи. И тут раздался крик:

— Повитуха Лубе, быстрее! — кричала обезумевшая от ужаса мать.

— Боже мой! Луиджи, моя блузка! — засуетилась Анжелина. — Главное, не шуми, прошу тебя! И вообще тебе лучше уйти. До завтра… Пройди через диспансер.

Луиджи кивнул. Анжелина бросилась своей пациентке на помощь в довольно растрепанном виде. От огарка свечи исходил слабый желтоватый свет.

— Ирена, что случилось?

Прибежал Робер в полосатой пижаме, босиком. Он склонился над своей супругой, качавшей младенца, лицо которого стало пунцовым.

— Она сосала грудь, как вдруг остановилась и закричала. Потом она начала задыхаться. Посмотрите, она не дышит! Господи Иисусе, сжалься над нами! Оставь нам Анжелу, нашу бедную малышку!

Анжелина решительно забрала ребенка у матери. Она перевернула малышку вниз головой, держа ее за щиколотки левой рукой, а правой принялась похлопывать по спине, между лопаток. Изо рта маленькой девочки сразу же потекла слизь.

— Ее бронхи еще не полностью очистились от слизи. Так бывает у большинства новорожденных. Это моя вина. Я не слишком внимательно осмотрела ее.

Анжелина перевернула Анжелу и прижала ее к груди.

— Ну, не корите себя, мадемуазель Анжелина, — сказал мужчина. — Вы со своим женихом и так изрядно потрудились, чтобы устроить нас на ночлег и накормить. А уж ваша служанка со сломанной ногой…

Каждый раз, когда Розетту называли ее служанкой, Анжелина возмущалась. Но сейчас, не спуская глаз с младенца, она решила, что при первой же возможности объяснит этим людям, как она на самом деле относится к Розетте.

— Теперь малышка хорошо дышит, — сказала Анжелина. — Если она заснет, положите ее на бочок рядом с собой.

Робер взял дочь на руки и стал целовать ее.

— Моя малышка, ты так напугала своего папу! Оставайся с нами, Анжела, слышишь? Вот увидишь, ты будешь счастлива.

Ирена плакала, прижимая руку к сердцу.

— Святая Мадонна, я думала, что она умрет у меня на руках! — бормотала она. — Простите меня, мадемуазель! Я так кричала! Наверно, я вас разбудила.

— Нет, я не спала. Вы правильно сделали, что позвали меня. И без колебаний зовите снова, если заподозрите неладное. Я обязательно приду.

В маленьком доме на улице Мобек воцарилась тишина. Анжелина вернулась к себе в комнату. Луиджи ушел. Анжелина села на край кровати, дотронулась рукой до красного стеганого одеяла и стала вспоминать, как они, прижавшись друг к другу, слились воедино, словно их тела притягивала неведомая сила. «Моя любовь, с тобой все становится прекрасным и простым. Ты такой нежный, предупредительный, на редкость любезный! Ты излечил все мои раны».

Анжелина легла и задула свечу. Ее мысли потекли в ином направлении, теперь она думала о Робере и Ирене, этих простых людях. Да, у них не было денег, но они были невероятно щедрые, чистые, как бриллиант, способные безмерно любить свою не совсем нормальную дочку. Анжелина сравнила их с супругами Лезаж и в темноте брезгливо поморщилась. Эти двое купались в золоте в стенах роскошного мануария, где все было нарочито выставлено напоказ, но были лишены самого главного, на взгляд молодой женщины, — сострадания и снисхождения к обездоленным.

«Как я могла любить Гильема? Как я могла мечтать выйти за него замуж? — думала Анжелина. — Если бы это произошло, стала бы я жестокой, озлобленной, презирающей всех? Не думаю. В любом случае, все уладилось. После стольких лет страданий я познала удивительную сладость счастья».

Она заснула одетой, с распущенными волосами и с блаженной улыбкой на губах.

А в кухне Розетта никак не могла уснуть. Сидя в кровати, она пыталась читать при свете керосиновой лампы. Она с трудом разбирала текст и долго преодолевала страницу за страницей. Некоторые слова были ей незнакомы. Но сегодня вечером она упрямо читала, чтобы прогнать беспокойные мысли.

Она слышала, как плакала новорожденная. Когда воцарилась тишина, Розетта нашла строчку, от которой ее оторвал неожиданный плач. Однако вскоре взгляд девушки стал мечтательно блуждать по комнате. В кухне все было убрано, и на нее действовала успокаивающе привычная обстановка: последние языки пламени в очаге, букет роз на буфете, белая овчарка, лежавшая на пороге, как верный страж…

«Можно подумать, что ничего не произошло! Как странно!» — подумала Розетта.

А ведь вторая половина дня выдалась хлопотной! Розетта, сидевшая в кресле, познакомилась с Робером и его сыном Пьеро. Она взяла на себя труд подсказывать Луиджи, что надо сделать по хозяйству, раздосадованная своей неподвижностью и невозможностью быть полезной. К счастью, со своего места она могла видеть двор и наблюдать за поведением всех и каждого. Вид повозки, груженной убогим скарбом бедной семьи, взволновал ее до глубины души, а вот осел, искавший травинки между плитами, позабавил.

«Но я же помогала на кухне! — вспомнила Розетта. — Ведь это я почистила картошку и нарезала лук».

Она закрыла книгу. Как и на Анжелину и Луиджи, на нее тоже произвела сильное впечатление человечность Робера, ставшего отцом ребенка, который родился с серьезным пороком, но о котором он отзывался с удивительной нежностью. Пьеро от себя добавил, морща свой вздернутый нос:

— Никто не будет смеяться над моей сестрой. Я сумею ее защитить. Первому, кто обидит ее, я набью морду!

Этот коренастый и очень смышленый для своих восьми лет мальчуган проявлял неподдельный интерес к Розетте. Он постоянно спрашивал, не нужно ли ей что-нибудь, не доставляет ли ей страданий сломанная нога. В нем Розетта словно обрела своего брата Реми, которому было столько же лет в тот последний раз, когда она видела его. Реми унес вихрь нищеты. Розетта часто представляла, как Реми бродит по высокогорным пастбищам, без теплого пальто, даже без сабо.

«Я должна быть мужественной! — сказала себе Розетта, гася лампу. — Вчера я чувствовала себя несчастной из-за Виктора Пикемаля и всего того, что случилось со мной. Но будет лучше, если я стану смотреть в будущее, всегда вперед, а не назад. Я буду учиться, много учиться. Возможно, когда-нибудь я стану учительницей. Я буду учить детей прекрасному, я буду читать им стихи Виктора Гюго. Надо же, а я ведь не обратила внимания на то, что Пикемаль носит имя великого писателя, как утверждает Анжелина. Ну, если он вернется, этот юноша, мне будет о чем с ним поговорить. Я больше не буду сгорать со стыда, нет, не буду. Ведь Робер не стыдится своей несчастной малышки с раскосыми глазами».