Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Время любить

Однако, едва взяв в руки инструмент, Анжелина снова почувствовала страх, но на этот раз иного рода.

«А вдруг кто-то постучит в ворота, чтобы позвать меня на помощь рожающей женщине? Сейчас или через час… Боже, тогда я не смогу это закончить! К тому же нельзя оставлять Розетту одну. Господи, молю тебя, сделай так, чтобы сегодня вечером никто не пришел ко мне!»

Через тринадцать минут — это Анжелина знала наверняка, так как смотрела на настенные часы, — она закончила. И хотя молодая женщина чувствовала безмерное облегчение, ее тело сотрясала конвульсивная дрожь. «Сколько крови! Я убила живое существо, Божье создание! Но почему Бог допускает подобные ужасы? Отец, который вступает в кровосмесительные отношения, пьет, насилует своих дочерей…» — думала Анжелина.

А в это время Розетта пыталась восстановить дыхание. Живот буквально разрывался от мучительных спазмов, но девушка даже не стонала. Резкая боль пронзила все ее тело, когда Анжелина ввела зонд в матку, но и тогда Розетта не закричала.

— Мадемуазель Энджи, дайте мне вашего эфира, — простонала Розетта.

— Да, сейчас. Подожди минутку, мне что-то нехорошо.

С этими словами Анжелина побежала к небольшой раковине, стоящей в углу помещения. Через мгновение ее вырвало.

— Черт возьми! Вы заболели? — встревожилась Розетта.

— Нет, пустяки…

Анжелина выпила воды, которую всегда держала в большом фарфоровом кувшине, потом прополоскала рот и умылась. Сердце ее бешено билось, но ни за что на свете Анжелина не должна была показать Розетте свою скорбь, свое горе, свой стыд.

«Никто меня не побеспокоил, и это к лучшему, — говорила она себе. — Завтра я закрою диспансер, завтра я перестану быть повитухой с улицы Мобек. После того как я совершила это преступное деяние, я больше не могу заниматься своим ремеслом. Нет! Я нарушила закон и клятву, данную матери. Я предала Господа Бога и свою веру. Я с этого момента не буду повитухой. Ни за что!»

— Мадемуазель Энджи, вам лучше? — вновь спросила Розетта.

— Да, конечно. Сейчас ты выпьешь немного шафранноопийной настойки и приложишь к лицу салфетку, пропитанную эфиром. Этого будет достаточно. Я буду спать около тебя, в кресле. Все прошло хорошо. Тебе нечего опасаться.

Через несколько минут Анжелина потушила лампы и зажгла свечу. Закутавшись в шаль, она удобно расположилась в кожаном кресле, подаренном Луиджи. Лежавший посреди двора Спаситель охранял их покой. Судя по всему, Розетта заснула. Черты ее лица расслабились, а бледные губы сложились в легкую улыбку.

На следующий день, понедельник, 12 сентября 1881 года

Спаситель лаял. Этот хриплый лай был отчетливо слышен в предрассветной тишине. Анжелина проснулась. Окинув взглядом диспансер, она сразу же вспомнила, что здесь произошло около полуночи.

Анжелина быстро встала и осмотрела еще крепко спящую Розетту.

«Так, кровотечение обильное, но не внушающее тревоги. Температура тоже в норме».

Теперь Спаситель, усевшись около двери, рычал. Анжелина отдернула занавеску, посмотрела в окно, потом вышла во двор, полагая, что кто-то звонит в колокольчик, висящий на воротах, которые накануне она заперла на ключ.

— Вероятно, сейчас шесть часов, — вполголоса сказала Анжелина, глядя на северо-западный горизонт.

Было свежо. По долине Сала плыл туман.

— Успокойся, моя собака! — велела она Спасителю. — Надеюсь, ты лаешь не на кошку.

Для очистки совести Анжелина решила проведать Бланку. Кобыла спокойно жевала сено.

— Здравствуй, моя красавица, — прошептала Анжелина.

Никто не стучал в ворота. Медный колокольчик наверняка был неподвижен вот уже в течение нескольких часов. Но Спаситель нюхал землю. Наконец раздался голос:

— Анжелина, открой, прошу тебя! Это Луиджи. Этой ночью я писал тебе, но потом разорвал все листы. Я очень беспокоюсь о тебе и о Розетте.

Анжелина, прислонившись к воротам, прижалась щекой к деревянной створке.

— Анжелина, я знаю, что ты там. Я слышал твои шаги, слышал, как ты разговаривала с собакой. Так больше не может продолжаться! Вчера я хотел помочь тебе, утешить тебя, но сделал все наоборот. Я оскорбил тебя!

Анжелина по-прежнему хранила молчание. Ей не хотелось отвечать. Однако она кивнула, словно Луиджи мог ее видеть. «Да, ты меня оскорбил, ты лишил меня сил в тот момент, когда я больше всего нуждалась в них», — думала молодая женщина.

— Анжелина, прошу тебя! Если бы ты знала, как вчера утром я был счастлив, идя по улице Нобль с кольцом моей бабушки в кармане жилета! Я хотел увести тебя в заброшенный сад, взять тебя за руки, за твои прекрасные руки, и предложить обручиться. Буду с тобой честен. Это была идея Жерсанды. Она сурово отчитала меня и открыла глаза на многие вещи. Например, она сказала, что я ничем не подтверждаю свою любовь, что боюсь брать на себя определенные обязательства. Но мне помешала Розетта. Мы с тобой оба сочли, что она умерла или вот-вот умрет. Я был один рядом с ней, когда она пришла в сознание. Я был уверен, что она агонизирует. Она призналась мне в том, что сделал с ней отец. Я обезумел от ярости, от бессилия перед животной похотливостью мужчин, которые, впрочем, не имеют права называться так. Розетта… Я люблю ее. Да, я люблю ее как младшую сестру, которой у меня никогда не было и которой у меня никогда не будет, учитывая возраст моей матери. Я обезумел до такой степени, что предложил ей выйти за меня замуж, ни на мгновение не задумываясь, что будет представлять собой этот брак. Я чувствовал необходимость защитить ее, показать ей, что она вовсе не заслуживает презрения, что в моих глазах она по-прежнему чиста и непорочна. Ни на секунду — слышишь? — ни на секунду я не предполагал любить ее как жену. Я думал лишь о совместной жизни, когда я смогу заботиться о ней.

Луиджи замолчал. Анжелина вытерла слезы, которые текли по лицу, затуманивали ей взор. И тут она услышала характерный шум колес повозки. Колеса с железными ободами скрипели, катясь по мостовой улицы, а свежий воздух наполнялся привычными запахами — запахами лошадиного пота и теплого молока.

— О, здравствуйте, мсье! — раздался хриплый голос. — Черт возьми, похоже, погода меняется.

Это был молочник, который развозил молоко своим клиентам, в число которых входила и Анжелина.

— Давайте мне бутылку, — сказал Луиджи. — Я передам ее мадемуазель Лубе.

И тихо добавил:

— Да открой же! На кого я сейчас похож? Торчу здесь на рассвете и болтаю будто сам с собой.

Анжелина, осознав нелепость и даже комичность ситуации, слегка улыбнулась. Она вытерла слезы и вставила ключ в замочную скважину.

— Виолетта! Ну Виолетта, мы могли бы поговорить, глядя друг другу в глаза.

Анжелина продолжала упорно молчать, считая свое молчание единственно возможным ответом на все уговоры Луиджи.

— Прости меня, — продолжал Луиджи. — Я писал тебе о том, что вчера понял благодаря Розетте. Она отругала меня, и весьма сурово. Она открыла мне глаза, объяснив, что мешает мне взять тебя в жены. Одним словом, я не чувствовал себя способным разделить свою жизнь с такой женщиной, как ты, с женщиной, на которую я не буду иметь никакого влияния, которая будет постоянно бросать меня ради своих пациенток. И я ревновал, да, я ревновал тебя к твоему прошлому. Анжелина, если хочешь, я встану на колени! Тем хуже, если я буду выглядеть смешным! Открыв ставни, твои соседи увидят сына де Беснак, как они зовут меня, в смиренной позе, в позе просящего милостыню. Я молю тебя о прощении. Скажи, разве ты не считаешь, что мы напрасно теряем время? Открой, и я сожму тебя в своих объятиях.

— Нет, нет и нет! — воскликнула Анжелина.

— Ну что ж! Я не сдвинусь с места. Я весь день буду стоять на коленях, несмотря на сильный дождь и ветер. Ты должна меня простить, поскольку я простил тебя за те мучительные часы, которые мне довелось пережить в Бьере. Ты донесла на меня, меня били, в меня бросали камни, но я простил тебя.

Анжелина медленно протянула руку к ключу и машинально повернула его. Ей было зябко и тоскливо. За этими досками, почерневшими от дождей и снега, находился Луиджи, смуглый, черноволосый, страстный, изящный, но сильный мужчина. Жажда ощутить его тело одержала верх над всеми обидами и гордостью Анжелины. Осторожно открыв засов, она прошептала:

— Входи! Я прощаю тебя.

Сен-Лизье, улица Мобек, в тот же день, в тот же час

Анжелина и Луиджи смотрели друг на друга. Они не обращали никакого внимания на моросивший дождь, падавший с неба цвета жемчуга. Молодая женщина не думала о своих растрепавшихся волосах и прядях, прилипших ко лбу. Она была мертвенно-бледной, ее лицо осунулось из-за безмерной тревоги и слез. К тому же в одной блузке ей было холодно. Луиджи выглядел не лучше. Бледный, всклокоченный, с синяками под глазами после бессонной ночи.

— Я не могла допустить, чтобы ты стоял на коленях перед моими воротами, — сказала смущенная Анжелина, робко улыбаясь.

— Спасибо!

Больше Луиджи ничего не смог сказать, очарованный столь непривычным обликом Анжелины. Он открывал в ней новую, хрупкую и вместе с тем возвышенную красоту. Вероятно, у Анжелины был такой же вид потерявшегося ребенка, когда она в одиночестве рожала своего сына в горной пещере.

— Моя любимая! — прошептал Луиджи, протягивая руки к ее лицу.

Анжелина восприняла прикосновение теплых ладоней как благословение и, закрыв глаза, упивалась этой почтительной лаской. И тут Луиджи нежно притянул ее к себе. Он, дрожа всем телом, заключил ее в объятия, и Анжелина целиком погрузилась в эту нежность, казавшуюся ей надежным укрытием. Легкие поцелуи покрывали ее щеки, лоб, затем губы.