Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Время любить

— Со стороны Анжелины это так мило! — воскликнула Розетта. — Я не ее подруга и тем более не ассистентка. Я ее служанка, оказалась в ее доме прошлой зимой. Я просила милостыню на паперти, а она взяла меня под свое крыло. У меня нет семьи, мсье, я уличная девчонка, выросшая в трущобах. А ваш отец — судебный исполнитель, вы выросли в прекрасном уютном доме, не ведая, что такое холод и голод.

Розетта разрыдалась. Ошеломленный юноша отвернулся, не зная, что делать.

— Я ей обязана всем, ей, Анжелине, — добавила Розетта. — Посмотрите на это платье, когда-то она носила его. Она дала мне даже этот платок. Она научила меня читать и правильно выражаться…

После этих слов Розетта так по-детски вытерла слезы, что у Виктора защемило сердце.

— Теперь вы можете уйти, — прошептала Розетта.

— Если это приказ, то я уйду. Если нет, то как я могу уйти? Вы плачете! Неужели вы думаете, что я способен опуститься так низко, что оставлю вас наедине со своей печалью?

— Мне лучше побыть одной, выплакаться, — пробормотала Розетта. — Если вы останетесь, я могу наговорить вам всяких гадостей, просто так, чтобы вы прониклись ко мне отвращением.

Он колебался, тронутый ее отчаянием. Виктор Пикемаль, бакалавр[32], читал романы Золя и, к великому неудовольствию отца, относил себя к левым республиканцам. Он разделял взгляды некоторых приверженцев социализма, что побуждало его считать плакавшую девушку жертвой социальной несправедливости.

— Мадемуазель Розетта, мне очень жаль, что я поставил вас в столь затруднительное положение. Но я тронут вашей откровенностью и восхищен непреклонным стремлением учиться. Я полагаю, что вы умная и добрая особа, веселая в иных обстоятельствах.

— Почему?

— Ваше лицо излучает жизнерадостность. Об этом свидетельствуют ямочки на щеках и подбородке.

— Да, прежде я была веселой, постоянно пела. Мсье Луиджи утверждает, что у меня красивый голос.

— Прежде? — удивился Виктор. — Еще раз простите меня, но мне кажется, что вы очень привязаны к Анжелине, приютившей вас. Очевидно, вы были несчастливы до этой зимы…

— Да замолчите же вы! — вспылила Розетта. — Чего вы хотите? Вытащить из меня правду клещами? Прежде — это значит прежде, и точка. Оставьте меня в покое, прошу вас!

Розетта с трудом удержалась, чтобы не выругаться. Виктор встал со складного стула.

— Совсем недавно вы угрожали мне, что наговорите гадостей, лишь бы вызвать у меня отвращение, — ласково произнес он. — Но я приверженец логики. Почему вы хотите вызвать у меня отвращение к себе? Полагаю, потому, что мои родители буржуа, а вы родились на помойке, как говорите. Однако вы ошибаетесь, мадемуазель Розетта. Я был бы жалким типом, если бы стал презирать вас из-за социальных различий, за которые мы оба не несем никакой ответственности. Разве я мечтал родиться в семье мэтра Пикемаля, владеющего огромным состоянием, в том числе и тремя домами в Сен-Жироне? Нет! Разве вы требовали, чтобы вас произвели на свет в трущобах, говоря вашими словами, которые возникли в результате несправедливого правления, стали плодом промышленной революции? Нет! Мы рождаемся свободными и равными в правах и должны оставаться таковыми, как записано в Декларации прав человека и гражданина 1789 года. Что касается Бога, которому вы поклоняетесь, то разве он не учит нас смирению, вере и презрению к деньгам? Иисус изгнал торговцев из Храма…

Ошеломленная этим потоком слов, Розетта то и дело согласно кивала. Она не была готова к столь страстной речи и не могла ничего ответить.

Возбужденный, не замечая непослушную прядь, опять упавшую на высокий лоб, Виктор, уже спокойнее, продолжил:

— Анжелина, вероятно, вам сказала, что в прошлом году моя сестра Альбертина, которую я нежно любил, умерла при родах. Вместе со всей моей семьей я провел у ее смертного ложа всю ночь. Было ужасно видеть, как она лежит, такая еще красивая, вместе со своим тоже мертвым ребенком, которого мы положили рядом с ней. Я был потрясен, возмущен этой трагедией, этой несправедливостью. С тех пор я смотрю на жизнь с иной точки зрения. Ну, я хочу сказать, жизнь — слишком ценное достояние, которое не надо тратить в бесплодных поисках или тщеславии. Лучше ловить каждый лучик радости и счастья. И, главное, надо уважать своих близких. Я бесконечно уважаю вас, мадемуазель Розетта.

— Посидите еще немного, Виктор. Через несколько минут вы перестанете меня уважать. Я почти вас не знаю, но, слушая вас, я поняла, что вы очень милый юноша. Вы мне тоже нравитесь, и поэтому я не стану скрывать от вас правду. После этого вы можете уйти. В один прекрасный день вы встретите настоящую барышню, достойную вас.

Обеспокоенный Виктор сел. Розетта больше не плакала, но стала суровой и бледной, как мел. В ее глазах он уловил животный страх и хотел даже попросить девушку замолчать.

— У меня есть только два пути, — продолжала Розетта. — Уйти в монастырь или провести остаток своих дней рядом с Анжелиной и Луиджи. Они постоянно повторяют, что я член семьи, что они любят меня как сестру, и я им верю. Но мне будет лучше в монастыре, поскольку тогда я уже не встречу красивого юношу, похожего на вас, который захочет за мной ухаживать и жениться на мне. Я не могу выйти замуж, вот. То, что делают муж и жена, поженившись, внушает мне ужас. Я не смогу это вытерпеть. Из-за моего отца… После смерти мамы он начал пить. Мы жили около Перпиньяна, моя старшая сестра Валентина, мой младший брат Реми и я… О, об этом тяжело говорить! Валентине наш отец сделал двух детей. Она жила в аду, в этом я могу поклясться!

Розетта подробно рассказала о первой встрече с Анжелиной, о том, как молодая женщина пришла в хибару, расположенную недалеко от города, потом о своей жизни в Сен-Годане, в квартале дубильщиков, о грязи, крысах и о страхе, о постоянном страхе.

— Я спаслась, мне удалось ускользнуть от отца и остаться непорочной. Я так дорожила своей невинностью! Я побиралась в Люшоне, где меня встретила Анжелина. Она поселила меня в раю. Я была счастлива и гордилась тем, что выучила алфавит и могла посылать деньги сестре и братьям. Но мне захотелось вновь увидеть Валентину. Она лежала там мертвая… Однако был еще мой отец… Боже мой, какой ужас!

Слабым, дрожащим голосом Розетта продолжила свою исповедь. Когда она говорила о варварском акте, совершенном отцом, у нее стучали зубы. Ошеломленный, оцепеневший от ужаса, Виктор слушал, уставившись на мыски своих туфель.

— Моя нога… Я сломала ее, спрыгнув со стены, там, позади дома. Я хотела умереть. Я хотела, чтобы все это закончилось — стыд, мысли. Мсье кюре сказал, что это не моя вина, что когда-нибудь я обо всем забуду. Но это не так. Я никогда об этом не забуду! Моя юность, моя жизнь — все осквернено. Отец уничтожил мою радость и мою девственность.

Однако Розетта умолчала о последствиях изнасилования. Это должно было оставаться в тайне ради безопасности Анжелины. В любом случае Розетте было бы невыносимо поведать об этой части своей истории, которую она яростно пыталась вычеркнуть из памяти.

— Прошу вас, уходите быстрее, теперь я не могу смотреть вам в глаза. Так будет лучше, уверяю вас. Я не такая, как вы думали.

Розетта сидела, опустив голову. И все же, как ни странно, она чувствовала облегчение. Признавшись во всем, девушка поступила в соответствии со своей натурой, поскольку терпеть не могла врать и лукавить.

— Да, я уйду! — сказал Виктор Пикемаль.

У Розетты защемило сердце. Она была уверена, что он направится прямо к воротам, даже не обернувшись. Она уже страдала оттого, что больше не увидит Виктора, что потеряла интерес к нему. В книгах и в вере она найдет силы, чтобы залечить эту душевную рану. Но тут произошло нечто неожиданное. Сын порядочных родителей встал на колени и взял Розетту за руки.

— Розетта, посмотрите на меня! Вы должны на меня посмотреть! — настаивал Виктор.

Ошарашенная Розетта подчинилась. С широкой улыбкой, горячей, как солнце, Виктор любовался ею. Смущенная Розетта закрыла глаза, потеряв дар речи от изумления. И тут он, чуть приподнявшись, быстро и нежно поцеловал ее в щеку.

— Вы самая справедливая и отважная девушка из всех, кого я знаю, — сказал он, резко вставая. — До свидания, Розетта! Я вернусь!

Бланка шла шагом, порой тревожно фыркая. Огромные деревья, окружавшие их, шум водопадов, ароматы подлеска — все нервировало ее, казалось странным. Чуть раньше из-за гигантских буков на дорогу выскочили кабаны, и кобыла шарахнулась в сторону. Луиджи с трудом удалось успокоить ее. Он даже опасался, что коляска вот-вот опрокинется. С того момента Анжелина старалась ободрить животное, разговаривая с ним, как это часто делала в своих поездках.

— Ну, ну, моя красавица, мы скоро приедем.

— Ты уверена? — спросил Луиджи. — На горизонте я не вижу ни одной крыши.

— Конечно, осталось чуть-чуть. За этим утесом мы свернем направо.

Несмотря на то что он много путешествовал по разным местам, акробату редко доводилось бродить по таким дорогам, зажатым с обеих сторон горами. Окружающий пейзаж очаровывал его. Здесь была представлена вся палитра осенних цветов: от золотисто-желтого до темно-красного, от бледно-зеленой листвы ясеней до рыжих крон величественных дубов. На бурых склонах в изобилии росли скромные осенние цветы, украшавшие величественный декор своими сиреневыми колокольчиками.

— Как ты думаешь, твой дядя получил письмо? — спросил Луиджи. — Неужели почтальон поднимается сюда из Бьера?

— Он ходит напрямик, по более короткой, чем эта дорога, тропинке, идущей через лес, — забавляясь, уточнила Анжелина. — Бедный мсье де Беснак чувствует себя неуютно в столь враждебном окружении!

— Что? Ты смеешься надо мной? — возмутился Луиджи, обхватив Анжелину за талию. — Твой отец предупреждал меня. Он утверждает, что твоя кровь еретички, маленькой мятежницы взыграет, едва ты окажешься рядом со своим знаменитым дядюшкой Жаном Бонзоном.