– Как дела у твоего возлюбленного? – спросил он негромко. – Я полистал юридическую литературу из библиотеки Жака. Пенсон может закрыть дело за отсутствием состава преступления.

– Я говорила с ним сегодня, мы обедали вместе в «Отель де Франс». Гильем, я сделала что могла. Анжелина призналась в проступке, поэтому Альфред не может отменить суд и закрыть дело, как ты говоришь. Но, принимая во внимание наши с ним отношения, он решил передать его своему коллеге из Фуа.

– Что? Вот мерзавец! Он наплевал на нашу сделку, по условиям которой, если он хочет получить тебя в жены, он должен сразу же отпустить Анжелину!

Держась на благоразумном расстоянии, Леонора сказала:

– Ты, наверное, неправильно меня понял, Гильем. Он не может освободить ни ее, ни эту девушку. Что сказали бы на это начальник полиции и супрефект? Они в курсе происходящего. Поставь себя на его место! Альфред под судейской присягой, и, поскольку в силу обстоятельств он не может судить об этом деле беспристрастно, он принял такое решение.

Дрожащими от гнева и разочарования пальцами Гильем вцепился в колеса своего кресла. Он развернул свое седалище, пленником которого стал, и смерил супругу презрительным взглядом:

– Ты все-таки ни на что не годна, моя бедная девочка! И в постели тоже, иначе твой любовник не сыграл бы с тобой такую грязную шутку. А теперь уходи! Завтра я сам нанесу ему визит. Уходи, или я…

Она выбежала из комнаты, едва сдерживая слезы унижения. Никто больше не видел Леонору в тот вечер – ни за ужином, ни позже, когда пришло время пить травяной настой на ночь. Оноре сдержал слово: в честь приятного известия, которым поделилась с ним Клеманс, на стол подали изысканные деликатесы и Жак откупорил бутылку шампанского.

В своей комнате Леонора слышала гул голосов и смех. Она ощущала себя потерянной, преданной Альфредом Пенсоном, презираемой Гильемом. Когда все уснули, молодая женщина бесшумно спустилась на первый этаж. Она больше не могла находиться в этом доме. Выплакавшись и дав волю гневу, она вдруг затосковала по родному острову.

Пребывая в полнейшем смятении, она взяла в буфете бутылку коньяка и вышла через застекленную дверь в сад. Ночь была теплая, пахло розами и жасмином. Леонора прошла к беседке в глубине сада, присела на каменную скамью и стала пить. Поначалу напиток показался слишком крепким, неприятным, но потом она вошла во вкус. Опьянев и забыв о всех своих огорчениях, она с улыбкой на устах направилась к песчаному берегу реки.

– Прощай, Гильем! Прощай, Анжелина! Я возвращаюсь к морю, домой, на Реюньон!

Воды реки Сала сверкали в лунном свете. Леоноре чудилось, что она видит океан и пляж, по которому бегала девчонкой. Она раскинула руки и побежала вниз по пологому склону к воде. Казалось, она легкая, как птица, и сможет полететь к родному дому, к матери и дяде.

– Я возвращаюсь к морю! – прошептала она снова.

Глава 13

Во имя новой жизни

В тюремной камере замка виконтов де Шамбор, в ту же ночь

Прислонившись спиной к стене, Анжелина дремала. Пробуждаясь, она каждый раз спрашивала себя, который теперь час, наступил уже вечер или нет. В подземелье всегда было темно, и большая лампа, которую смотритель оставлял в самом начале коридора, не спасала положение. С недавних пор к темноте добавилась давящая тишина: четверку грабителей увезли в Фуа.

Много душевных сил уходило на то, чтобы не поддаться печали и отчаянию. Часто Анжелина представляла себе другую камеру – с узким, забранным решеткой окошком, через которое она все-таки сможет видеть солнечный свет и бледное мерцание звезд.

«Луиджи не пришел, – думала она. – Почему? Боже, это будет невыносимо, ужасно, если нам больше не позволят видеться! А вдруг с ним случилось несчастье? Нет, нельзя даже думать об этом!»

Сердце ее сжалось. С мужем они регулярно виделись со дня ареста, а вот по своему мальчику она очень скучала. Из глубины этого мрачного, сочащегося влагой обиталища Анри представлялся ей ангелочком, чье смеющееся личико возникало перед ее мысленным взором, стоило Анжелине закрыть глаза. Чтобы побороть тоску, она вспоминала, как держала его на коленях и обнимала, в мельчайших подробностях – соприкосновение с его теплой и нежной щечкой, аромат его дыхания, звонкий детский голосок…

– Ты тоже не спишь? – спросила у нее Розетта, которая лежала на лавке, положив голову Анжелине на колени.

– Мы и так спим слишком много, ты не находишь? Я даже жалею, что наших соседей увезли. Они хотя бы говорили на местном наречии, да и не такие уж они законченные негодяи…

– Еще бы! Когда жандармы их уводили, они пели твою любимую песню, и ты расплакалась!

– «Se canto» – гимн наших гор, и мама часто напевала его по вечерам, когда укладывала меня спать.

– Энджи, как ты думаешь, Виктор уже все про нас знает? Наверняка его родители прочли ту статью в газете и написали ему письмо. Он не простит меня, я в этом уверена! А если бы даже и простил, что толку? Я все равно не выйду из тюрьмы!

Анжелина предпочла оставить ее вопрос без ответа. Она была уверена, что им с Розеттой предстоит провести за решеткой много лет. Она вздохнула и погладила девушку по волосам.

– Думаю, им придется перевести меня в местную больницу, хотя бы на время родов. Я отдам моего малыша Жерсанде и Луиджи на попечение. Замечательно, если у Ан-Дао еще будет молоко, тогда она смогла бы кормить и его тоже.

Розетта приподнялась на локте и посмотрела в глаза подруге.

– Мне хочется умереть, Энджи! Это все случилось по моей вине!

– Я не хочу это слушать, я тебе уже говорила! С утра до вечера ты говоришь о смерти. Розетта, если я и сделала тот аборт, то только для того, чтобы ты жила и была счастлива. Ради всего святого, храни в сердце веру и не опускай руки! Мы не знаем, что уготовила нам судьба. Ну подумай сама! Если нас надолго упрячут в тюрьму, я лишусь возможности воспитывать своего второго малыша, и твое присутствие рядом и поддержка будут мне очень-очень нужны. Ты не можешь меня оставить, это своего рода долг…

Она искала любые аргументы, чтобы убедить Розетту, и этот последний произвел на девушку впечатление.

– Ты права, мой долг – вместе с тобой пройти этот горестный путь, поддерживать тебя, утешать! Энджи, я проголодалась. У нас остался еще пирог Октавии?

– Ни крошки! Мы доели его утром. Неужели ты забыла?

– Мне показалось, остался еще кусочек. А почему не пришел Луиджи? Он должен был принести чистое белье. У меня начались женские дела…

– Мы что-нибудь придумаем. Порвем на полоски мою нижнюю юбку. Нам грех жаловаться, Розетта! Уверена, нам было бы во сто крат хуже, если бы не деньги и хорошее спиртное, которые Луиджи носит смотрителю. Мсье Фюльбер только вчера поменял нам солому и каждый вечер приносит теплый суп.

– Это ты называешь супом? Вода и пара листков капусты! И я его боюсь, этого смотрителя! А ты еще называешь его мсье Фюльбер! Подвальная крыса, сволочь – вот он кто!

Анжелина поспешно прижала палец к губам подруги. Розетта вся дрожала от возмущения и злости, которые ей страстно хотелось выплеснуть наружу.

– Мы должны быть вежливы с этим человеком, прежде всего ради сохранения собственного достоинства, и уже потом – чтобы расположить его к себе. Если ты начнешь его оскорблять, он может забрать у нас лампу, морить нас голодом, не выносить нечистоты. Да бог знает что еще!

– Обещаю, Энджи, я буду следить за своими словами! – пробормотала девушка, зевая.

Она легла и прижалась щекой к бедру старшей подруги, но та заставила ее подняться.

– Я тоже прилягу. Теперь прижмись ко мне, сестренка, вместе нам будет теплее! Одеяла напитались влагой, и я боюсь, как бы мы не простудились!

Она легла на лавку и обняла Розетту за талию. Одеяла, одежда и волосы у обеих стали грязными, пропахли сыростью.

– Энджи, может, споешь?

– Нет, сейчас не могу. Спи! И не бойся ничего, я с тобой!

Скрежет металла и звук тяжелого, учащенного дыхания разбудили арестанток. Возле решетчатой двери появилась массивная фигура смотрителя. Фюльбер вставил ключ в замочную скважину.

– Ты! Идем со мной наверх… – буркнул он, указывая пальцем на Анжелину. – Моя жена рожает. Я позвал повитуху из квартала Сен-Валье, и она говорит, ее дело плохо. Говорит, надо бежать за доктором. Только доктора – это стоит очень дорого, да и ночь на дворе…

– Разве вам позволено меня выпускать? – спросила молодая женщина. – И практиковать мне запрещено, вы прекрасно это знаете!

Анжелина испугалась, что это – ловушка, устроенная судьей, дабы отяготить ее вину еще больше. Хотя… Луиджи рассказал, что видел жену Фюльбера и что эта дама уже на сносях.

– А я и не собираюсь тебя отпускать! Еще чего! – отозвался смотритель. – Я сказал повитухе, что ты тут, в подземелье, и она говорит: «Ведите ее наверх!» Так что пошли!

– У меня нет ни инструментов, ни саквояжа с медикаментами!

Принять на себя ответственность за пациентку в таких странных условиях? Анжелине стало страшно. Прежде с ней такого не случалось. И все же она решилась. Во имя новой жизни, сохранение которой – суть и смысл избранной ею профессии…

– Наверху мне придется надеть тебе на ноги кандалы, – сказал Фюльбер, открывая дверцу. – Это не моя прихоть, так надо!

Новость Анжелину не обрадовала. Она отшатнулась от решетки и сказала Розетте:

– Мне очень жаль, но какое-то время тебе придется побыть одной, сестренка! Будь терпеливой!

– Иди, Анжелина! За меня не тревожься!

– Пошевеливайся! – прикрикнул на арестантку смотритель, который не мог думать ни о чем, кроме того, что происходило с женой. – И не пытайся меня одурачить! Все двери заперты на ключ, так что сбежать все равно не выйдет!

Вскоре Анжелина уже следовала за ним по центральному коридору. Идти так далеко, шаг за шагом, минута за минутой, было непривычно.

– У меня нет таких намерений, мсье! – сказала она смотрителю. – Скажите лучше, как себя чувствует ваша супруга? И как ее зовут? Я привыкла обращаться к пациентке по имени.