– Судья Пенсон, с которым я встречался сегодня утром, сказал, что процесс начнется недели через две, но, кто знает, не отсрочат ли его. Мне будет спокойнее, если вы уедете из города.

– А если Анжелину и Розетту приговорят к тюремному заключению на месяцы или даже на годы? – спросила Октавия. – Это будет ужасно! Нельзя допустить, чтобы ваш ребенок появился на свет в тюрьме!

– Об этом не беспокойтесь, милая дама! – повернулся к ней Жан Бонзон. – Если приговор будет жестоким, ничто не помешает мне похитить мою племянницу и ее подругу, которая и так натерпелась в этой жизни. У меня есть верные друзья в горах, да и Луиджи будет рядом. Аристо, я правду говорю?

– Конечно!

– И вы все окажетесь за решеткой! – воздела руки к небу Жерсанда. – И что тогда будет с нами? И с Анри?

– Мы должны надеяться на лучшее, матушка, – сказал ей Луиджи. – Леонора Лезаж, любовница судьи, говорит, что сделала все что могла, чтобы смягчить судью.

– В таком случае я хочу присутствовать на процессе!

– Нет, матушка. Это мы тоже обсуждали. Подумай о Розетте! Ей придется рассказывать о пережитом перед публикой. Она уже впала в уныние, винит себя в том, что из-за нее Анжелина в тюрьме. Ей будет еще тяжелее выступать на суде, если она увидит в зале людей, которых любит и уважает. Кстати, я опасаюсь, что Пикемали могут проявить себя не с лучшей стороны, – если не Виктор, то его родители.

– Виктор, поклонник нашей крошки? – Октавия, польщенная обращением «милая дама», которым ее удостоит Жан Бонзон, вздохнула. – Он хороший парень. Может, он отнесется с пониманием…

– Думаю, юный Виктор способен верно судить о происходящем, но его семья – точно нет! – заявил бывший странник. – Розетте хватило смелости рассказать ему о пережитом, но, насколько я понял с его слов, о последствиях изнасилования она умолчала.

– Я сделаю так, как ты скажешь, мой сын! – сказала Жерсанда.

В глубине души она обрадовалась возможности снова оказаться в маленьком замке, где родилась и выросла. Там, не будучи свидетельницей нездорового оживления, вызванного арестом ее дорогой Энджи, она сможет отдыхать и молиться, ожидая, когда этот кошмар закончится.

– Мудрое решение, мадам! – сказал горец. – А теперь выпьем сидра! Я проголодался, а этот пирог такой румяный!

Он присел на край скамейки возле Октавии, которая подвинулась, освобождая ему место. Беседа продолжилась, но в более спокойном тоне. Каждый думал о своем, и у каждого было ощущение, что перевернулась очередная страница его жизни. В весеннем воздухе пахло приключениями и переменами.

«Я буду жить в маленьком доме в горах! Подумать только! А ведь я почти не выезжала из Сен-Лизье!» – рассуждала Жермена.

Она уже представляла себя сидящей у очага с восьмимесячным малышом на коленях. Он, конечно же, будет ей улыбаться, показывая свои крошечные зубки. С каким удовольствием она, не имеющая своих детей, станет целовать его шелковистые волосики и болтать с Албани, которую, со слов Анжелины, представляла себе женщиной скромной, сдержанной и добросердечной.

«Мне это пойдет на пользу: буду ворочать сено на лугу, ходить в лес по грибы и любоваться вершинами гор, сверкающими на солнце! – размышлял ее супруг-сапожник. – Мы с Адриеной ездили к ней на родину вскоре после свадьбы. Мне там понравилось. Я бы даже там поселился, если бы было больше соседей, чтобы я мог починять им обувь».

Что до Октавии, то у нее сжималось сердце при мысли, что они так скоро расстанутся с Жаном Бонзоном. Ее нежные чувства расцвели снова, стоило ему появиться на пороге. Но как дама благоразумная она заставит себя не думать о мужчине, который женат и обожает свою супругу. «Хотела бы я иметь такого мужа! Красивый, умный, все его слушают! Одно утешение: в Лозере я снова увижусь с Этьеном. Он мне тоже очень нравится. И он пишет мне такие нежные письма…» – думала она. Пухлые губы ее сложились в улыбку, когда она представила себя под руку с учителем, за которого в юности могла выйти замуж. Да, они оба немолоды, время страстей прошло. Однако они вполне могут скрасить друг другу существование, не так ли?

Вечером, с наступлением темноты, Луиджи наконец смог задать Жану Бонзону мучивший его вопрос. В скромном жилище на улице Мобек снова стало тихо. Мужчины присели у очага, над которым тушилось рагу.

– Пока ты провожал мать и Октавию, я приготовил тебе угощение «а ля Албани», – сказал горец. – Сало с мясной прослойкой, морковь, лук, немного красного вина…

– С недавних пор у меня пропал аппетит, – отозвался странник. – Хорошо, конечно, что за деньги смотритель, будь он неладен, разрешает мне навещать жену и Розетту, но у меня каждый раз кровь в жилах стынет, когда приходит время уйти и снова оставить их в холодном сыром подземелье! Сегодня, не знаю почему, меня к ним вообще не пустили. Четверо парней недавно посадили в соседнюю камеру, и они даже ночью не дают женщинам спать, выкрикивая грязные предложения и издевки. И я ничего не могу сделать!

Жан кивнул, вороша угли в очаге. Он блестяще продемонстрировал в семейном кругу свои задатки вождя, но теперь выглядел задумчивым и чуть отстраненным.

– Дядюшка Жан, со вчерашнего дня мне не дает покоя один вопрос. Вы приехали к нам на выручку, и я от всего сердца говорю вам спасибо, но как вы узнали об аресте? В таверне в Бьере газету наверняка получают, но как новости дошли до Ансену?

– Аристо, тебя послушать, так мы живем в горах как дикари! К нам тоже ходит почтальон, и я уже лет десять выписываю ежедневную газету. По вечерам я читаю ее вслух Албани, переписываю в ее книжицу рецепты, ей это в радость. Естественно, прочитав ту статью, я сразу отправился в Сен-Лизье!

– Понимаю… Вы очень счастливы в браке, верно? – спросил Луиджи, заранее зная ответ. – Видите ли, дядюшка Жан, недавно я получил от жизни жестокий урок. Арест Анжелины, наше внезапное расставание – этого хватило, чтобы я осознал, насколько мы были счастливы. Я говорил об этом с матерью, но с вами я могу быть полностью откровенен. Мне казалось, что я тоскую по свободе и странствиям, но я был болваном, какого поискать! Теперь у меня одно желание: делить с женой каждое мгновение, заботиться о ней, защищать и любить ее и нашего ребенка!

Жан Бонзон прищурился, словно желая лучше рассмотреть Луиджи, проникнуть в его мысли. Признания зятя нисколько его не удивили. В юности сомнения той же природы посещали и его.

– Согласен, отказаться от свободы непросто, – сказал он. – И, думаю, я чаще сожалел об этой своей потере, чем Албани. Когда я впервые ее увидел, я как раз собирался покинуть родные горы и семью и отправиться в путешествие по Европе. Мне хотелось приключений, было любопытно посмотреть на незнакомые страны и их обитателей. Перспектива услышать другой язык – не французский и не патуа – казалась мне невероятно интересной. К тому времени я уже привык учиться самостоятельно: я быстро читал и имел хорошую память. Но однажды утром в Бьере, перед таверной, я повстречал восхитительную девушку. Она приехала из соседней долины и была в платье таком голубом, как цветущий лен на полях. Глаза у нее были светлые, оттенка нежной весенней зелени. Я сразу понял, что никогда не устану смотреть, как она улыбается. А она смутилась, ей было неловко, что какой-то громила, вдобавок еще и рыжий, на нее пялится…

– Тетушка Албани и теперь очень красива. Представляю, какой красавицей она была в юности… – заметил бывший странник.

– Красивой, застенчивой, милой и… ни слова не понимающей по-французски! Но мое сердце и судьба отныне были в ее маленьких ручках. Я не мог думать ни о чем, кроме как о женитьбе на ней, я должен был увезти ее в Ансену. Там мы создали для себя свой маленький рай, в котором и живем до сих пор. Настоящая любовь стоит многих путешествий. Она дарит столько радости!

Растроганный такой откровенностью, Луиджи хотел ответить, но тут у ворот снова зазвонил колокольчик. Он нахмурился и встал.

– Только бы не новые неприятности! – пробормотал он.

– Если это снова «доброжелатели», позови меня, я с удовольствием отправлю их к черту!

Но у ворот стоял человек, который не имел по отношению к Луиджи и его гостю дурных намерений. Виктор Пикемаль, в солдатской форме и с осунувшимся лицом, пришел сказать, что уезжает.

– Мне очень жаль, мсье де Беснак, но мы с родителями долго говорили, и от этого стало только хуже. Они не знали о прошлом Розетты и теперь запретили мне даже писать ей, хотя и искренне ей сочувствуют. Господи, знали бы вы, как мне сейчас тяжело!

Юноша так и остался стоять на улице. Взгляд карих глаз, на его бледном лице казавшихся ярче обычного, блуждал по двору. Он вспоминал летние дни, когда приходил навестить девушку и они сидели там, под сливой… Теперь все кончено, все надежды пошли прахом!

– Но я все равно написал ей прощальную записку, – добавил он. – Хотелось быть честным. Отец говорит, Розетта проведет в тюрьме много лет, значит, мы с ней больше не увидимся.

Сердце отчетливо стучало в груди у Луиджи. Он устремил на посетителя взгляд, в котором читался упрек и глухой гнев.

– А сами вы, Виктор, что об этом думаете? – сухо спросил он. – Как бы вы поступили, если бы не указ родителей?

– Я задавал себе этот вопрос. Когда Розетта рассказала мне об изнасиловании, хотя и думала, что это оттолкнет меня навсегда, я только сильнее полюбил ее за правдивость и смелость, потому что сам на такое не отважился бы. Теперь мне известно, что насилие не прошло бесследно, но что это меняет в моих чувствах? Честно говоря, ничего.

– И, зная это, вы предпочли подчиниться правилам приличия и требованиям семьи? Отказаться от той, кого вы так любите?

– Я еще несовершеннолетний, и своих денег, кроме солдатского жалованья, весьма скудного, у меня нет. Розетте же наверняка придется выплачивать огромный штраф. Какое у нас двоих может быть будущее?

– Виктор, у вас есть час на беседу?

– Конечно. Мой отпуск кончится не скоро, но я решил уехать – быть подальше от мучительных разговоров, которые идут в доме с утра до вечера, с вечера и до утра!