– В суде отец узнал кое-что, не известное широкой публике. Похоже, судья Пенсон намеревается отправить Розетту за океан, где ее отдадут замуж за какого-нибудь бывшего каторжанина, а ныне колониста. Это правда? Разве можно обойтись с женщиной так гнусно?

– Боюсь, правда. Прошу меня извинить, мой славный юноша, но, если вы ищете ободрения и поддержки, вы обратились не по адресу!

Луиджи положил в кормушку Бланки охапку сена. Его сладкий запах напоминал о лете, скошенной траве на лугах, танце бабочек. Он закрыл глаза на несколько секунд, и этого хватило, чтобы прочитать короткую молитву: «Господи, сделай так, чтобы это был конец лета и мы с Анжелиной лежали на траве, на лугу! И чтобы я мог прижаться щекой к ее круглому животу, а потом поцеловал бы жену и обожал бы ее до конца моих дней!»

– Что ж, тогда мне остается только молиться за Розетту. До встречи, мсье де Беснак! – прошептал расстроенный Виктор.

– Не называйте меня так! Достаточно имени. Еще года два-три назад я был скитальцем, бродячим котом. Спал под открытым небом, голодал. Наследство и дворянская частица «де» при фамилии – все это свалилось мне на голову неожиданно. Так вот, Виктор, сейчас с вами говорит бывший странник, а не богатый аристократ. Если есть хоть один шанс вытащить мою жену и вашу невесту из беды, прошу, повремените с тем, чтобы превращать нежное сердечко Розетты в пепел. Любовь должна перебороть все.

Кто-то кашлянул у них за спиной. Оба оглянулись и увидели стоящего на пороге конюшни почтальона по имени Полен.

– Здравствуйте, господа! – произнес он, запинаясь. – Руки бы поотрывать тем, кто испачкал вам ворота! Если моя теща и Фаншона это увидят, они очень расстроятся!

– Наши сограждане всегда рады обличить и наказать паршивую овцу, затесавшуюся в их ряды. Кстати, об овцах… Я совсем забыл, что останки несчастного создания, чьей кровью эти негодяи испачкали ворота, до сих пор лежат на огороде Анжелины.

Луиджи перевел дух, чтобы совладать с гневом. Ему хотелось сорваться с места и бежать в город, чтобы оправдать перед толпой свою жену и Розетту.

– Только ума не приложу, кто осмелился опубликовать эти грязные сплетни? «Повитуха Лубе – сама порядочность и сострадание!» – так говорила моя Фаншона вчера вечером. Это не может быть правдой – то, о чем говорят и пишут в газете, верно? Хотя, скажу честно, разговоров в субботу, когда вашу жену арестовали, в городе было много…

– Славный мой Полен, скоро в Сен-Жироне состоится суд, – сказал на это бывший странник. – И тогда вы получите ответы на все свои вопросы.

– Суд? – удивился почтальон. – Я как раз принес вам повестку от судьи Пенсона. Наверное, хочет с вами переговорить.

Полен передал Луиджи бумагу и удалился. Виктор Пикемаль последовал его примеру, ни слова не сказав в ответ на пламенную тираду Луиджи о всепобеждающей силе любви.

– Бедная Розетта! – прошептал тот.

Он запер ворота на ключ и, пошатываясь от усталости, вошел в диспансер. На выложенном плиткой полу валялись булыжники и осколки стекла. Несмотря на яркий утренний свет, комната показалась ему зловещей. Наверное, потому, что в ней не было Анжелины с ее грациозной фигуркой, огненной шевелюрой, личиком феи и гармоничными движениями.

«Хорошо еще, что Магали Скотто не приняла предложения моей жены! А если бы она была тут с пациенткой, когда явились вандалы?» – подумал он.

В дверь уроженки Прованса он постучал в воскресенье вечером и передал слова Анжелины. Магали уже знала об аресте и стала причитать, что не надо было Анжелине опускаться до такого непотребства, как аборт, и как ей жалко подругу.

– В диспансер я теперь ни ногой! Я человек суеверный, мсье Луиджи! Там случилось дурное, так что лучше я буду работать у себя дома. Некоторые вещи не поправишь… Анжелине не позволят практиковать, даже когда она выйдет из тюрьмы!

Она не могла скрыть свою радость: теперь она – единственная повитуха в Сен-Лизье и окрестностях и, скорее всего, конкурентки появятся нескоро. Луиджи тошнило от ее ужимок и двуличности, и он поспешил уйти. «Сколько в людях подлости! – думал он. – Но кто бы говорил! Можно подумать, я сам всегда был примером благородства и порядочности!»

Тут взгляд его упал на письменный стол супруги. Анжелина оставила на нем тетрадь, в которую записывала имена своих пациенток и их деток каждый раз, когда они приходили на прием. Однажды он принес эту тетрадь в кухню и стал перелистывать, но Анжелина тут же ее отняла.

«Эти сведения не подлежат разглашению, Луиджи. Я записываю в эту тетрадь, как проходили роды, и свои личные заметки». Ему показалось, что он снова слышит ее голос – бархатистый, напевный. Со вздохом он взял тетрадь. Ее содержимое может оказаться полезным адвокату. Он положил тетрадь на узел с вещами, когда медный колокольчик у ворот зазвенел снова.

– А это еще кто? Баста! Не стану открывать!

Но колокольчик все звенел и звенел. Луиджи подошел к воротам. Незваный гость на улице наверняка услышал его шаги. Послышался звучный голос, в котором угадывалось журчание норовистой горной речки.

– Эй, аристо! Впустишь ты меня сегодня или нет?

– Дядюшка Жан, вы?

– Увы, я, а не всемогущий Господь!

Луиджи не верил своим ушам. Трепеща от радости, он отпер ворота. Жан Бонзон стоял перед ним в накинутой на полосатую рубашку серой фланелевой куртке. Свои рыжие волосы он покрыл черным беретом. На крепкие, как у всех горцев, ноги надел гетры. За спиной болталось охотничье ружье.

– Дядюшка Жан, какими судьбами вы в городе?

– Ты еще спрашиваешь? – усмехнулся Бонзон. – Я приехал вызволить мою племянницу и отвезти ее в Испанию через перевал Пор-д’Ола. Там ее оставят наконец в покое! А пока помогу тебе с уборкой!


В тюремной камере в здании суда, в тот же день, в семь пополудни

– Мы тут уже три дня, Розетта, – проговорила Анжелина шепотом. – Три дня без солнечного света, без возможности увидеть небо, ночь и звезды!

– И еще со вчерашнего дня у нас появились соседи! – подхватила девушка, прижимаясь к старшей подруге.

Вчера, только Луиджи ушел, как смотритель в сопровождении отряда вооруженных жандармов привел и запер в другой камере, метрах в двенадцати от камеры Анжелины и Розетты, четырех парней в грязной и рваной одежде. Выступ стены на первых порах скрывал от них двух женщин, однако очень скоро парни заметили их присутствие. Ночь прошла бурно. Сначала парни шутили, потом стали отпускать дамам неприличные комплименты и делать непристойные предложения, и все это – на патуа.

– Что они говорят? – часто спрашивала Розетта, которая так и не научилась говорить на местном наречии.

– Хорошо, что ты не понимаешь, – успокоила ее Анжелина. – Не бойся, они сидят за такой же крепкой решеткой, что и мы.

– Но ты только что их о чем-то спрашивала!

– Да, я спросила, в чем их обвиняют. Они говорят, что грабили проезжих в окрестностях курортного городка Олю-ле-Бэн.

Анжелина старалась сохранять видимость хорошего настроения хотя бы ради спокойствия своей подруги по несчастью. На самом деле она задыхалась от вони, издаваемой соломенной подстилкой и ведром, куда они справляли естественные потребности, и от сырости. Когда ей или Розетте нужно было оправиться, одна присаживалась, а другая прикрывала ее одеялом. Парни тут же приникали к решетке и принимались стучать и вопить.

Один даже заявил на грубом патуа, что с удовольствием полюбовался бы действом и они зря прячутся.

– Сколько еще дней нам тут сидеть? – спросила Розетта.

– До суда. Благодарение Господу, мы в Сен-Жироне и Луиджи может нас навещать и заботиться о нас! Смотритель на редкость снисходителен.

– Он берет за это деньги! Я уверена, что Луиджи щедро ему платит. Энджи, как ты думаешь, нас отпустят до начала зимы? Вот так и узнаёшь, какое это счастье – обычная жизнь! Суп на плите, Анри смеется, на столе – чашка кофе… Обещаю: если меня не отправят в Гвиану, если меня освободят, пусть даже через много месяцев, я не буду жаловаться никогда-никогда! Даже если останусь старой девой.

– Ты – старой девой? Ты же такая молодая! Может, Виктор и не станет твоим мужем, но на свете много хороших парней, которые с радостью возьмут тебя замуж!

– Мне не нужны другие парни! Я не полюблю никого, кроме Виктора!

Большую часть времени они проводили за разговорами, даже после скудного ужина, предвещавшего момент, когда темнота заполонит собой пространство под истекающими влагой каменным сводами тюрьмы. Часто Анжелина делилась с подругой воспоминаниями, рассказывала о проделках сына, неловких попытках Луиджи приготовить еду, своей учебе в школе акушерок при больнице Святого Иакова, своих соученицах и мадам Бертен – главной акушерке, перед которой заискивал даже доктор Кост. События недавнего прошлого, полные забавных ситуаций, знакомств и встреч, проплывали перед глазами Анжелины.

– Кто-то идет! – воскликнула она. – Наверняка это Луиджи!

– Или смотритель…

Их шепот утонул в гомоне голосов. Парни-арестанты встретили появление Фюльбера с лампой в руке свистом и криками. Луиджи, следовавший за смотрителем, встревожился.

– Это обычная практика – содержать мужчин и женщин так близко друг к другу? – спросил он вполголоса.

– Не так уж и близко! Что они могут сделать вашим дамам, кроме как кричать? Я же не запер их в одной камере! Тогда вам было бы из-за чего беспокоиться!

Луиджи стиснул зубы. Намек был весьма красноречив.

– Даю вам десять минут на разговоры, мсье де Беснак, а сам пока схожу за едой для этих разбойников. Послезавтра их увезут в Фуа, оттуда – в порт Бордо и в Кайенну, на каторгу! Они еще соскучатся по родным горам!

Услышанное заставило Луиджи с бо́льшим состраданием посмотреть на четырех парней с давно не чесаными волосами, в грязных лохмотьях. Он отвернулся, чтобы найти глазами Анжелину. Она встала, закуталась в шаль, подошла к решетке и прижалась лбом к холодному железу. Когда он приблизил лицо, чтобы ее поцеловать, она отстранилась.